***
На закате граф, проснувшись и надев свежее платье, велел седлать лошадь для прогулки. Накануне ночью он насытился заблудившейся в лесу молоденькой крестьянкой, а потому предполагал провести вечер, объезжая верхом ближайшие владения. Когда он уже спускался по лестнице к конюшням, его внимание привлек тревожный гул людских голосов. Замковая прислуга толпилась во дворе у ворот, возбужденно переговариваясь, а кое-кто и крестился. При его появлении все разом затихли, и непонимающие, а то и недружелюбные взгляды обратились в его сторону. — В чем дело? — сдвинув брови, спросил фон Кролок, натягивая на руки перчатки. — За тобой пришли, антихристом! — крикнул кто-то из толпы, а остальные глухо зароптали. Все взгляды обратились к дороге: из-за поворота показались жители деревни с факелами, в основном мужики, но было и несколько совсем еще мальчишек. Вся эта разношерстная толпа подбадривала себя криками, кто-то потрясал дубинками и вилами, найденными в хатах и амбарах. Перед воротами они замедлили шаг, но, видя, что фон Кролок стоит посреди двора совсем один, они, никем не остановленные, заполнили собой почти все пространство двора, смешавшись с прислугой. Графу, потрясенному неожиданным вторжением, пришлось, пятясь, отступить к лестнице. «Сжечь вурдалака!» — раздавались хриплые возгласы, — «Смерть выродку!» — Тихо! — послышался зычный голос, в котором граф без труда узнал Григора-священника, и на его лицо вползла хищная улыбка. — На этот раз тебе не укрыться от божьей кары, дьяволово отродье! Сколько месяцев ты водил нас за нос, убивая наших братьев и сестер, ты не убоялся покуситься даже на невинное дитя, лишил жизни мою бедную Илинку! — тут голос Григора дрогнул. — Нет тебе прощения, тварь! Придя, наконец, в себя и с рычанием оскалившись, граф широким шагом пересек двор. Толпа, пораженная видом смертоносных клыков, опасно поблескивающих в свете факелов, в оцепенении расступалась перед ним. Фон Кролок остановился перед священником, на лице которого отразился потусторонний ужас. — А я и не ищу прощения, старик, — прошипел он, не сводя тяжелого взгляда с лица священника, мягко взял у него из рук факел и, ни слова больше не говоря, подпалил длинную рясу. Ткань занялась мгновенно, запахло паленой шерстью, и пламя в считанные секунды объяло Григора целиком. Оцепенение тотчас спало с толпы, кто-то завопил от ужаса, и мужики стали в панике отступать, судорожно расталкивая друг друга локтями, падая и ругаясь, на чем свет стоит. Граф поднял факел повыше. — Прочь из моего замка! — рявкнул он, и его голос многократно отразился от стен раскатистым эхом, заставив иных заткнуть ладонями уши. — Прочь, пока я не перегрыз вам глотки! Подгоняемые криком фон Кролока, крестьяне бежали, на ходу избавляясь от факелов, вил, топоров и дубинок. Тело священника осталось лежать на земле, распространяя вокруг запах паленого человеческого мяса. Граф развернулся и быстрым шагом направился в замок. Ему не пришлось долго искать Хенрика: старый камердинер обнаружился в собственной его сиятельства спальне. — Ну здравствуй, — зловеще произнес граф, швырнув догорающий факел в камин, и подошел к камердинеру. Хенрик резким движением выставил перед собой руки, судорожно сжимая деревянное распятие, но не отступил ни на шаг. Рассмеявшись подобной глупости, граф приблизился к камердинеру вплотную, так, что губы его коснулись фигурки спасителя. Пальцы Хенрика мелко дрожали, в глазах читалось удивление и страх: вампир не испугался святого креста! По мере того, как ужас вползал в глаза старика, жуткая улыбка фон Кролока становилась все шире, показались острые клыки. Граф протянул руку и ухватил камердинера за ворот сорочки. — Это все чушь, — сказал он, вырывая распятье из рук старика. — Нет ни ада, ни рая, ни вашего драгоценного бога! Я вошел в церковь и вышел из нее невредимым! Я убил дочь священника! Неужели бог, если он есть, настолько слеп, что не видит этого? Почему он не призвал на мою голову кару небесную? Почему не отправил меня прямиком в ад? Хенрик попытался разжать тонкие пальцы графа, но что он мог поделать супротив немертвого? — Ты привел этот жалкий сброд к дверям моего дома? Говори! — вопросил граф, все сильнее сжимая хватку на горле камердинера. — Кто-то должен был остановить тебя… — И ты вообразил, что тебе по силам со мной тягаться? — расхохотался его сиятельство. — Разве не учили тебя в детстве, что не след ворошить осиное гнездо у себя под боком? — Будь ты проклят, — прохрипел Хенрик, и глаза его закатились. Когда сердце камердинера перестало биться, граф брезгливо оттолкнул от себя тело, жалея, что уже сыт. Хенрик, старый верный Хенрик, что служил еще его отцу, лежал теперь на полу, будто сломанная жестоким ребенком кукла. Переступив через тело, фон Кролок снова отправился вниз, в конюшни, как будто какая-то неведомая сила влекла его. Он открыл ворота нараспашку, выгнал из стойла лошадей — всех, кроме любимого вороного жеребца; лошади, почуяв свободу, вихрем пронеслись через ворота и умчались прочь из замка вслед за бегущей толпой. Граф вывел коня из стойла и быстрым шагом направился к воротам — надо было спешить. Крестьяне, безусловно, вернутся, и ему вряд ли удастся так легко испугать их снова: они будут мстить за священника и его дочь. Фон Кролок был чудовищем, но не самоубийцей, а потому рассудил, что лучше всего будет покинуть замок, сбежать, дабы не оказаться в конце концов запертым в склепе на этот раз навечно. Он вскочил в седло, дал шпоры коню и черным вихрем умчался прочь по дороге, ведущей с холма; больше никто его не видел.***
Гравий хрустел под копытами усталого коня; его сиятельство разменял вторые сутки пути. День он переждал в пещере, коими изобиловали горы в этом краю, а с закатом продолжил свой путь в никуда. По дороге ему как нарочно не встретилось ни единого путника, и граф все явственнее стал ощущать сосущую жажду. Луна стояла уже высоко в небе, он въехал в Волчье ущелье, обозначавшее границу его земель — дальше лежала неизвестность. Никто не пользовался этим путем уже много лет: еще старики поговаривали, что ущелье кишело оборотнями, и не находилось охотников проверить правдивость легенд. Конь графа прядал ушами, беспокойно пофыркивая, но его наездник упорно продолжал ехать вперед, не обращая внимания на завывание ветра и зловещее эхо от цоканья подков о камни. Сделав крутой поворот, дорога внезапно вынырнула на открытую местность, и его сиятельство помимо воли залюбовался открывшимся видом. Трава, серебристо-серая в лунном свете, колыхалась под ветром, словно настоящее море, волны которого разбивались о старинные стены монастыря, одиноко стоявшего посреди бескрайнего поля. Непохоже было, чтобы постройка была обитаемой: окна были темны, а одна из стен обрушилась. Когда-то аккуратно подстриженные деревья вдоль подъездной аллеи разрослись, переплетясь ветвями, образуя настоящий темный коридор. Фон Кролок никогда не слышал ни одного упоминания об этом монастыре; вероятно, он был настолько древним, что люди забыли о нем еще до того, как перестали пользоваться дорогой через ущелье. Конь графа в нетерпении переступил с ноги на ногу, и фон Кролок, слегка дернув поводья, съехал с дороги прямо в травяные волны. Холодный ветер взъерошил его волосы и раздул плащ, принеся с собой забытое уже ощущение свободы. Граф пришпорил коня, и они понеслись сквозь травяное море к черневшему на фоне ночного неба каменному зданию. Темная колоннада была абсолютно пуста, лишь осенний ветер гулял меж каменных стен, подхватывая сухие бурые листья. Граф спешился на щербатые плиты двора и направился к колоннаде, не особенно заботясь о том, услышит его кто-нибудь или нет. Шаги его гулко отдавались под каменными сводами, и стайка летучих мышей выпорхнула из слухового окна, заставив фон Кролока насторожиться, но все стихло, вернувшись в прежнее безмолвие, и он двинулся дальше. Здание, несмотря на заброшенность, имело на удивление обжитой вид, а в некоторых кельях граф обнаружил даже нетронутые мышами огарки свечей. Может быть, сюда совершали паломничество какие-то монахи? В любом случае, место это неплохо подходило для временного убежища — вряд ли нашлись бы смельчаки, готовые отправиться разыскивать его за Волчьим ущельем, а заезжий клирик мог бы послужить недурным обедом. Его сиятельство расстегнул плащ и бросил его на пыльную кровать, на вид казавшуюся надежней остальных, но в следующий миг ему пришлось изготовиться и напрячь все свои инстинкты: вдоль галереи метнулась черная тень. Подождав с минуту, граф решил выглянуть из своего убежища, но не успел он сделать и двух шагов, как оказался прижат к стене стальной рукой. В горло уперся острый наконечник кинжала, сделанный из серебра — фон Кролок мог слышать, как звенит воздух вокруг тонкого лезвия. — Убери, — пробормотал он, усмехаясь. — Я этого не боюсь. — Неужели? — в незнакомом голосе звучал сарказм. — Сотни кровососов до тебя были столь же уверены в собственном бессмертии. Посмотрел бы ты на них теперь… Было похоже, что обладатель клинка не шутил, уж слишком убедительным был его тон. Граф поднял глаза на неожиданного визитера, но не смог рассмотреть его лица под низко надвинутым капюшоном. — Кто ты? — спросил он. — И что ты тут делаешь? — Мое имя Джервас. Я давно живу здесь, еще с тех пор, как по этой дороге сновали телеги, нагруженные товарами, и всадники скакали из столицы через владения фон Кролоков в дальние земли. А ты, как я вижу, последний из рода. — Откуда тебе… — О, поверь мне, за сотню лет от скуки чего только не узнаёшь. Правда, после того, как дорогой через ущелье перестали пользоваться, новостей поубавилось. Так ты, стало быть, молодой фон Кролок, — Джервас, наконец, убрал от горла графа свой кинжал. — И что привело тебя сюда? Хотя погоди, можешь не отвечать. В округе прознали, что ты вампир, и выкурили тебя из собственного замка. Что ж, грустная история, но неудивительная. Пойдем, в этой келье крайне пыльно, а я не люблю пыль. Фон Кролок двинулся вслед за Джервасом по галерее, пытаясь понять, кто же такой его неожиданный сосед. Среди местной знати не было никого по имени Джервас, и, насколько ему было известно, среди их предков таковых также не водилось. По всему было понятно, что Джервас — не человек, иначе ему не удалось бы так просто удержать графа, с новым обликом заполучившего еще и огромную силу. Из галереи они свернули в одну из боковых дверей и довольно долго шли запутанными темными коридорами, пока Джервас не остановился перед абсолютно глухой стеной, которую украшал когда-то роскошный гобелен, изображавший дикий лес и его обитателей. Откинув почти истлевшее полотно, Джервас пошарил рукой по камням, и в стене бесшумно отворилась потайная дверь. — Прошу, — пригласил он фон Кролока. — Вот и мое скромное обиталище. Узкая лестница уходила круто вниз, теряясь во мраке подземелья. Граф насчитал сорок ступеней, прежде чем достиг следующей двери. Распахнув ее, он переступил порог и огляделся, невольно щурясь от яркого света свечей. Комната, в которую он попал, напоминала скорее библиотеку, чем монастырскую келью: вдоль стен высились ряды книжных полок, уходивших под самый потолок. У стены стоял грубо сколоченный из остатков прежней мебели стол, заваленный манускриптами, остро отточенными деревянными кольями и серебряными чушками; в шкафу рядом притаились ряды реторт и склянок с каким-то загадочным содержимым. В углу был устроен небольшой очаг, служивший, судя по всему, также чем-то наподобие кузнечного горна, а рядом с ним в алькове темнела увешанная какими-то лохмотьями кровать, принесенная сюда, вероятно, из верхних комнат. — Тесновато, но для того, кто не хочет быть обнаруженным, лучше места не сыщешь, — произнес Джервас, входя следом за фон Кролоком и откидывая с лица капюшон. Он оказался молодым еще мужчиной на вид лет сорока, с заплетенными в косу соломенными волосами, в которых виднелась редкая проседь. Лицо его от переносицы рассекал безобразный шрам, терявшийся на правом плече под одеждой, а ухо было разорвано, будто кто-то вцепился в него зубами. Джервас улыбнулся, обнажив клыки, неизменную принадлежность каждого вурдалака. — Но монастырь? — насмешливо спросил граф. — Неужели ты циничен настолько, что поселился в самом сердце дома господня? — Монастырь — единственное место, где никому не придет в голову искать упыря, — пожал плечами Джервас. — И потом, положа руку на сердце, разве способны все эти клирики действительно убить порождение тьмы? Ну, чем они будут умерщвлять, скажем, оборотня? Окунут его в чан со святой водой? Забросают распятьями? Все эти сказки про серебро да про крестное знамение — для глупых крестьян, но, согласись, нам выгодно поддерживать этот миф. — А как же клинок, которым ты чуть не перерезал мне глотку? — не удержался от ехидства фон Кролок. — Уж не из серебра ли он выкован? — Я, кажется, не говорил, что нежить — бессмертна, — парировал Джервас, усаживаясь на стул. — Владея определенными знаниями, можно и ножку от стола превратить в грозное оружие. Когда-то я зарабатывал на жизнь тем, что убивал таких, как ты… и как я. Вампиров, оборотней, прочую нечисть. Но теперь это в прошлом. — Почему ты отошел от дел? Занятие это прибыльное. — Непростительная оплошность. Она была самой красивой женщиной, которую мне доводилось встречать, а встречал я их немало. В ту ночь я, утомленный долгой дорогой, желал только одного, но подозрительного путника в запыленном плаще не отказались приютить только в борделе — вероятно, я был слишком плох для столичных гостиниц. Почти не помня себя, я кое-как добрался до кровати и заснул мертвецким сном. Сам не знаю, как так получилось — двери там не запирались, вероятно, чтобы вовремя унять слишком разошедшегося клиента дубинкой по голове. Наверное, через нее она и проникла ко мне в комнату. Проснулся я только тогда, когда она принялась своей маленькой жаркой ручкой выделывать такое, о чем я в то время и представления-то не имел. Ну, а какой мужчина откажется от внезапно оказавшейся в его постели прекрасной куртизанки? Одним словом, согрешили мы с ней в ту ночь не раз и не два, но да кто ж ведет подсчет таким вещам. Я, видать, приглянулся девице, потому что приходила она ко мне после почти каждую ночь, и только потом я узнал, что она и была хозяйкой заведения. Имя у нее еще было такое подходящее — Рада. Что-то встрепенулось в груди у фон Кролока при звуке этого имени, и перед глазами вдруг появилась неизвестно откуда взявшаяся пленительная улыбка. «Рада», — одними губами произнес фон Кролок, словно пробуя слово на вкус. На самом краешке памяти возник какой-то смутный образ, но тотчас же исчез, и граф почувствовал, как помимо воли сознание, как тогда, заволакивает густой серый туман. «Рада», — прошептал кто-то в его голове. «Рада», — прозвучало снова испуганное эхо. «Не бойся», — услышал он собственный голос, идущий как будто извне, а потом шея отозвалась ноющей болью.