Моя фраза на твоём запястье.

      На моих пальцах всё меньше и меньше чернильных пятен. Мысли ускользают, едва пытаешься ухватиться хотя бы за одну из них, крепко сжать хвостик маленькой глупой рыбки и одним движением руки развить её в огромного кита, в самую умную и достойную мысль, что когда-либо посещала мою голову. Но я не могу. Руки часто трясутся, мешая ровно выводить буквы, да и в принципе перо мне держать совсем не комфортно. Перед глазами темнеет, и вместо клякс на пергаменте я вижу пустоту, постепенно наполняющуюся разноцветными кругами, такими необычными, но завораживающими. Голова болит всё сильнее, не позволяя сконцентрировать внимание ни на чём другом, сковывая движения и ограничивая пространство, сжимая мой мир до размеров черепной коробки. Зубы сводит глухой болью, а в ушах шумит рой пчёл. Я чувствую каждую пылинку, попадающую мне в организм через вдохи, и каждую каплю жизненной силы, что покидает меня через выдохи. Мои скулы стали достаточно выразительными, и это новая причина для зависти Лаванды или Парвати. Но мне кажется, что лучше бы у меня не было таких впадин, слишком сильно напоминающих лунные кратеры. Я не космос, чтобы быть настолько безжизненной. Вселенные тёмных пятен под глазами покрыты чёрными дырами осыпавшейся туши, которую я просто не удосужилась смыть ещё, кажись, позавчера. Мне абсолютно всё равно. Губы сохнут и трескаются, всё больше напоминая поверхность Меркурия своими каплями крови. В глубине глаз переплетаются алые созвездия, образующие новый Зодиак. Мой внутренний мир терпит крушение, и я чувствую это устрашающее движение плит и бури. На вдохе в ключицу можно поместить четыре галлеона. На выдохе только два. И эти карьеры безумно напоминают высохшие озёра. Возможно, именно в них хранилась та самая живительная влага? Я ощущаю трение рёбер о кожу, могу почувствовать шероховатость костей, но меня это уже давно не пугает. Давно ли? Я теряю отсчет времени, умудряясь только на автомате посещать занятия и изредка отвечать на вопросы преподавателей. Мне больше нет никакого дела. Спина болит в районе лопаток, словно кислота, стекающая по позвоночнику, разъедает их, образуя неровные дыры, а после прожигая и их края. Уничтожая намёки на тело. Возможно, у меня просто растут крылья. А, может, их совсем недавно спилили, оставив на память два уродливых рубца, обречённых гнить и кровоточить под блузкой, пропитывая её желтоватой эссенцией отчаяния.       — Возможно, мисс Грейнджер знает правильный ответ на мой вопрос? — профессор выжидающе смотрит на меня, но я не в силах пошевелиться. Отчего он удостоил меня настолько пристальным взглядом, и почему мне кажется, что на дне его глаз плещется жалость и пренебрежение? Чего будет стоить мне моё молчание, и какой результат последует за ответом. Стоит ли вообще идти с людьми на чёртов контакт? Я знаю ответы на каждый из ваших вопросов, профессор. Я уверена, что для получения смертельного эффекта этого зелья необходимо добавить всего три капли настойки корней календулы и два лепестка ноготков. Я знаю, что никакое противоядие не сможет спасти жертву, добавь я к вареву хотя бы каплю сока ирисов. И, поверьте, я изучила этот материал намного ранее, чем вы заговорили о нём. Зачем? Только Мерлину известно, что двигало мною в тот момент, но мне кажется, это-таки пригодится. — Почему вы молчите, мисс Грейнджер? — он задает слишком много вопросов. Что я могу поделать с этим внезапным чувством бесполезности, что заполняет меня с головы до пят, заставляя до побеления пальцев впиться в неровный край деревянной парты и сжать зубы? Мои скулы становятся более впалыми от этого, и я невольно дергаю уголками губ в подобии полуулыбки от воспоминаний о завистливом взгляде соседок. Наверно, моё лицо сейчас выглядит до абсурда странно. Наверно, Гарри, что сидит со мной рядом, это заметил и обеспокоенно вглядывается в мои складки на лбу. Я не вижу этого. Сейчас передо мной лишь осуждающий взгляд профессора и эта ненавистная пелена, что мешает всмотреться в действительность, так и норовящую сломать последние кости и так потрёпанного каркаса. — Минус десять очков с Гриффиндора за невозможность ученицы ответить на легчайший вопрос. — Приторное слащавое разочарование в голосе преподавателя заставляет поморщится и негромко фыркнуть. Я устаю от подобных допросов, устаю от ужасных взглядов, полных притворного понимания и неправдоподобного сожаления. Со мной всё в абсолютном порядке, отчего вы так смотрите на меня? Ледяная дрожь с новой силой пронзает тело, и я больше не вижу смысла сидеть на уроке. Каждое движение приносит необъяснимое ощущение покинутости. Когда я слышу скрип открывшейся двери и ощущаю металлическую прохладу кованой ручки в своей ладони, я бросаю последний разящий пустотой взгляд куда-то в середину комнаты, сталкиваясь с обеспокоенным взглядом цинковых глаз, и это заставляет меня быстрее исчезнуть в тёмном коридоре Хогвартса.       Никто из них не имеет права меня осуждать, и я никогда не дам им повода усомниться в моей самостоятельности. Моё состояние обусловлено лишь выбросом гормонов и невозможностью выразить собственные эмоции, вызванные переизбытком некоторых веществ в моём организме. Это временно. Это проходит. Никто не смеет упрекать меня в том, как я отношусь к этому миру, и в том, как я отношусь к самой себе. А потому Гарри и Рон сейчас сидят вдвоём возле камина в гостиной и тихо перешёптываются, разбирая мою гневную речь на цитаты. Я чувствую холод собственных пальцев на лбу, и пар горячего дыхания на ладонях, прикрывая руками лицо. Перед глазами снова и снова скапливаются разноцветные круги, заставляя меня чувствовать себя сумасшедшей. Брови немного подрагивают, от того как я хмурюсь, пытаясь разогнать неясные образы, но попытки тщетны, и я смиряюсь с невозможностью избавиться от фигур. Боль в лопатках всё не проходит, но я не вижу поводов для беспокойства. В конце концов, я не разрушу ни одной жизни, умерев или тяжело заболев. А на свою мне отчасти плевать. Стоит на секунду приоткрыть глаза, как сквозь пальцы я вижу свет, слишком мягкий и притягивающий к себе плюшевой невинностью. Я открываю лицо навстречу яркой радости играющих под потолком спальни свечей, с разбегу запрыгивая на мягкую кровать. Утыкаюсь носом в подушки и чувствую глуповатый запах фиалок и васильков, что пробуждает различные догадки о хогвартских средствах стирки. Мне почти удаётся улыбнуться, и я решаюсь снова достать свой дневник. Кожаная книжечка приятно ложится в ладони, а страницы тихо шелестят, пока я ищу чистую. Некоторые из них полупусты, в них только несколько строчек, другие заполнены до конца. На многих почерканы тексты, а иногда попадаются абсолютно идеальные странички без исправлений. Немного странно понимать, что фактически держишь в руках эдакую часть собственного «Я», составляющую души и примечание к жизни. Каждое слово пропитано эмоциями, каждая клякса залита слезами, каждый рисунок на полях играет смехом. Я пытаюсь сосредоточиться на ощущениях, поймать эмоцию и дать ей определение, но, как и мысли, они ускальзывают, стоит только объявить на них охоту. Глубоко вздохнув я разочарованно закрываю блокнот и кладу его обратно под подушку. Стоит помириться с Гарри и Роном. И я, обняв подушку и закутавшись в плед, спускаюсь в гостиную вместе с огромной миской зефира и печенья.       Щекотливое пламя камина ехидно посмеивается среди тысяч опилок и десятков деревянных брусков. Зефир обволакивает нёбо странноватой ванильной сладостью, а шоколадное печенье добавляет нотки горечи, делая этот коктейль вкусов слишком желанным и чересчур приятным. Мои проблемы уходят на задний план, стоит мальчишкам посмотреть мне в глаза без злости или осуждения. И мне достаточно просто сесть рядом с ними на колени и крепко-крепко обнять, отдавая своё тепло и принимая их молчаливую поддержку. Думаю, ради таких моментов все-таки стоит жить. Мы можем сидеть так целую вечность, а, может, и несколько вечностей. Плечом к плечу под огромным багряным пледом, поедая сладости и просто наблюдая за огнём. — Если я скажу, что мы волнуемся, ты примешь извинения? — Гарри, я давно уже их приняла. Я признала даже свою неправоту, и сейчас мне хочется просто сидеть с вами и молчать ни о чем, как раньше. Поэтому я просто немного грустно улыбаюсь тебе, и потребность в дальнейших объяснениях и оправданиях, извинениях и обвинениях отпадает сама с собой. Ты смотришь на меня отчасти по-отцовски, и немного с гордостью. И я не знаю, чем же ты так гордишься, но приятная благодарность заполняет моё тело, согревая этот вечер намного лучше, чем трещащий пламенными искрами камин. Вы с Роном обнимаете меня, я чувствую вашу поддержку и понимаю, что ни одна страница дневника не сможет так помочь, как ощущение настоящей поддержки рядом со мной, моих верных друзей, что не бросят меня в этот сложный и глупый период. Стоит ли объяснять вам эти тонкости? Не думаю, что в этом есть смысл. Это внутри меня. Такой себе клубок нитей разного цвета, спутавший все мои органы, и иногда слишком сильно затягивающий лёгкие, но от того не менее пестрящий радужными яркими цветами, напоминающими о том всём хорошем, что происходит в моей жизни. И поэтому я молчу, зная, что вы тоже это чувствуете. И никакие фразы не опишут то ощущение единения, что между нами уже столько лет.