You can't pronounce my name without some selfharm.

Несмотря на то, что Майк дал Вику время прийти в себя, вокалист помнил, что концерт приближался, у них оставалось четыре дня. Но парнишка при этом понимал, что его раны на ногах недостаточно хорошо затянулись, и он с трудом мог подолгу стоять, не морщась от боли и не переминаясь с одной на другую, словно вместо пола под ним горели угли. Фуэнтес решил отдохнуть ещё один день в компании Келлина, хотя руки чесались взять в руки хоть какой-нибудь инструмент, вплоть до маракасов. Он растерянно тёр ладони, сидя на кровати Куинна практически на самом краю, сложив ноги по-турецки, хоть и не так плотно, как должно было быть. Брюнет, носившийся с шатеном, как со списанной торбой, непонимающе посмотрел на своего гостя, уставившегося в одну точку. Чтобы привлечь внимание Виктора, Келлину пришлось встать перед ним и помахать рукой перед глазами. Шатен проморгался и помотал головой, так что его красивые выпрямленные переливающиеся волосы легли на плечи, концы вновь начали слегка виться. -Задумался? — спросил брюнет, мягко улыбаясь. -У тебя нет, случайно, какой-нибудь старой гитары с двумя-тремя струнами? Или пианино? Или, я не знаю, барабанов? Руки чешутся жутко. Куинн улыбнулся, залез на самую верхнюю полку шкафа и выудил из-за вороха полотенец старую гитару, немного поцарапанную, даже один из колков откололся наискосок. Затем протянул её Фуэнтесу. -Ты на ней играешь? — спросил мексиканец, принимая инструмент. -Иногда, когда есть настроение. Но я очень плох в этом… Вик молча дёрнул струну и скривился, когда она задребезжала. -Ты её хоть раз настраивал? -Я… Даже не знаю, как это делается. Ударив себя по лбу, Фуэнтес вздохнул, словно имея в виду: «Господи, за что он мне попался?». -Келлин, ты идиот! Ну как можно играть на расстроенной гитаре, а? Как, Келлин?! У меня сейчас уши в трубочки свернутся! Ладно, помолчи, я настрою… Вик дёрнул струну и поёжился. Подтянув колок, мексиканец ещё раз послушал её звучание. Удовлетворённо хмыкнув, он перебрался ниже. Каждый раз, когда звук становился тоньше, Келлин вздрагивал, боясь, что струна в конечном счёте лопнет. Но в руках вокалиста гитара обрела свой истинный голос. Вик упоённо ударил по струнам, словно эта мелодичная какофония вводила его в транс. -Т-ты с-сыграешь для меня, Виктор? — спросил Куинн тихим голосом. -Опять ты еле разговариваешь. — усмехнулся Фуэнтес. — Но если ты хочешь, то сыграю. Мексиканец ненадолго задержал дыхание, видимо, вспоминая слова песни. Затем его пальцы скользнули по грифу, находя нужный лад. Вступление казалось не громче, чем голос Келлина, но затем к музыке добавился и голос Виктора, нежно звеневший, словно он играл тёплой ночью, сидя на каком-нибудь бревенчатом патио с видом на море. Его тембр успокаивал и ласкал уши, как морской прибой. Вступление сменилось куплетом, парень начал громче бить по струнам и петь. «…Говорил тебе, почему мне не нужно солнце, (Нашлась причина сказать), Любовь к свету скоро пройдёт, Если это конец, Не переживай, поскольку такая любовь обманчива, Я химический ребёнок, Ты механическая невеста. (Когда каждая вена наливается красным), Я держал бриллиант на солнце, Чтобы вспомнить все времена, Когда ты улыбаешься, улыбаешься для меня, (О мы в замедленной съёмке, когда ты) Улыбаешься, улыбаешься для меня…» Потом его голос снова немного утих и стал мягче и мелодичнее. Через несколько мгновений он утонул в громких звуках гитары. К концу песни музыка тоже сделалась тише и нежнее, Вик прикрыл глаза, допевая лирику. -У тебя очень красивый голос, Виктор… — восторженно произнёс Келлин, так что у него загорелись глаза. Но только он хотел сделать ещё один комплимент своему соседу по квартире, как в дверь позвонили. Шумно вдохнув сквозь зубы, Куинн пошёл открывать, оставляя мексиканца наедине с инструментом. Конечно, Фуэнтес, для которого репетиции по шесть часов были неотъемлемой частью, не перестал играть, и бой по струнам вперемешку с его голосом раздавался на всю квартиру. Когда Келлин открыл дверь, на пороге оказалась его соседка по парте и лестничной клетке Кэйтлин, диковато смотревшая на него, как будто он только что родил на её глазах краба, спустившись с неба на летающей тарелке. -Эм… Привет. Что-то…? -Кто у тебя сейчас играл? — жутковатым голосом спросила она. -Мой сосед — Вик. -Вик?! Тот самый Вик из Pierce The Veil?! -Ну да. А что? -О боже! Келлин!!! Они же такие классные! Ты был хоть раз на их концерте? -Нет. -А я ездила с ними в тур, была на каждом шоу! У них всегда полные залы в клубах! И ты знаком с вокалистом! Вау! Куинн смущённо улыбнулся и спрятал руки за спиной, чуть потупив взгляд. -Что он у тебя делает? -Живёт. -Да ладно?! Почему у тебя? Как?! -Долгая история. Расскажу как-нибудь. -Келлин, обязательно сходи! Они скоро выступят в школе! Может, ученики и не придут, а фанаты уже пронюхали об этом. Если решишься — позвони. Она улыбнулась и, поняв, что Келлин не даст ей поговорить со своим соседом, ушла к себе. Куинн пожал плечами и вернулся к Виктору. Тот пребывал в собственном гармоническом мире, где не было ничего, кроме музыки. Поэтому возвращение брюнета осталось незамеченным. Парнишка решил не мешать и пристроился на полу напротив мексиканца. Он следил за его руками. Пальцы на грифе скользили плавно, но практически незаметно; а рука, бившая по струнам, двигалась резко, ожесточённо. Рукава толстовки скрывали их до первой фаланги большого пальца. Несмотря на это, они казались небольшими и аккуратными. На лице читалось непередаваемое удовольствие. Глаза смотрели сквозь брюнета, в невидимую бездну на стене напротив. В тёмных коридорах радужки вновь не горел свет, казалось, что душа их покинула. Но куда…? Где у этого обаятельного мальчика искры в глазах, внутренний огонь? Почему у него такой колючий взгляд, словно щупающий душу? Келлин был очарован. Ещё и с тёмно-каштановыми волосами, в которых танцевали приглушённые солнечные лучи, Вик напоминал падшего ангела, призрака поздней осени, когда живой яркий октябрь перетекает в болезненно умирающий ноябрь. И этот невидимый контраст сливался в нечто прекрасное и упорядоченное, заставляя затаить дыхание. -…Келлин? Куинн едва не подскочил на месте. Глаза жгло. Когда он в последний раз моргал? Пришлось сомкнуть веки на пару секунд. -Кел, ты во мне дыру так прожжёшь, честное слово! -И-извини… — сдавленно пробормотал брюнет. -Что, я настолько странно выгляжу, раз уж ты сидел, как под гипнозом? -Ты не странный. Тот фыркнул. -А что же? Если не странный, то… Страшный? -Н-нет. Ты очень симпатичный, если честно. — Келлин покраснел. -«Симпатичный»? Я бы себя таким не назвал… -Ну да, это… — он хотел сказать, что это слово недостаточно выражает глубины красоты Виктора, но тот перебил его глухим голосом. -…Я не особо себе нравлюсь, если честно. Точнее, никак. -Н-но почему? Вик покачал головой. -У меня много шрамов на теле. -Откуда? Он снова покачал головой, но в этот раз промолчал. -Эй, у многих есть шрамы. Но… Это ведь совсем не повод себя ненавидеть и считать некрасивым. В смысле… Посмотри сюда. Знаешь, сколько у меня недостатков? Очень-очень-очень много. Меня даже из-за них дразнят, но какая разница? Я не могу их изменить. Н-ну, куда я дену свой голос? Он не станет ниже или грубее, если я не буду наносить ущерб своему здоровью. А я этого не хочу. И… Уже смирился. Поэтому… Тебе просто нужно научиться любить себя, Виктор, независимо от того, сколько у тебя шрамов.