***
— Мириам, только посмотри на это! — со смехом в голосе воскликнула Мария, и я, разлив похлёбку в последнюю тарелку, отложила ложку и повернулась в сторону говорящей. Под лучами солнца, что одаривает нас своим жаром последние деньки, на мягком покрывале, расстеленном на полу, сидел мой маленький Брей, а недалеко от него была Мария. Он уже твердо мог сидеть, но вокруг него все равно было разложено одеяло толще, на случай, если он завалится в сторону. И так, из своих баррикад, он, смеясь во весь свой беззубый рот, кидал старушке соломенный мяч, и, хлопая в ладоши, ждал, когда она кинет его обратно. Когда я вижу, как смеется мой сын, кажется что и не было на свете никаких войн. Всю меня наполняет лишь безграничная любовь к этому маленькому комочку, заставляя задуматься, может вот она — моя долгожданная награда. И никакие слова благодарности даже от самой отчаявшейся матери не принесли бы мне столько счастья и…мира. Я хотела уже присоединиться к этой потешной игре, но видно срок службы соломенной игрушки подошел к концу: в очередной раз Мария кинула мяч Брею, тот поймал его рукой, но когда он хотел уже кинуть мяч обратно, то понял, что его пальцы запутались в волокнах соломы. Я поспешила к нему, чтобы аккуратно вытащить пальцы ребенка из травы и исключить возможность пореза, но мальчик оказался быстрее: он потянул за выступающий конец волокна, тем самым заставив мячик окончательно расплестись. До Брея не сразу дошло, что случилось с игрушкой. Но с каждой секундой, что он смотрел на бесформенную солому, его брови все больше начинали хмуриться, а глаза наполняться слезами. И в этот момент в дом зашел Фенрис. Стоя спиной к солнцу, его и без того загоревшее лицо еще больше стало темным, а обычный взгляд казался больше сердитым, чем как обычно хмурым. И только посмотрев в его сторону, Брей тут же изменился в лице: вместо наступающей истерики осталось лишь недовольство. После этого малыш сразу опустил взгляд и начал грустно ковырять пальцем, лежащую перед ним солому. — Фенрис, не стой в проходе, — спешно сказала я, попросив взглядом Марию оставить нас. На что та без единого упрека поднялась и ушла заниматься остывающим обедом. — Просто, … что у вас тут случилось? — неуверенно проговорил эльф, зайдя внутрь и подойдя ко мне. Похоже, он был застигнут врасплох такой гнетущей атмосферой в комнате. — Небольшая трагедия, — ответила я, указав на сломанную игрушку. Осмотрев место происшествия и поймав на себе хмурый взгляд сына, что все еще был немного заплаканным, эльф подошел к своей сумке с инструментами, что лежала на полке возле выхода, что-то достал и вернулся обратно к Брею. Когда прямо перед глазами малыша оказалась вытянутая рука с маленькой, вырезанной из дерева лошадкой, тот не знал, можно ли ему ее взять и лишь вопрошающе переводил взгляд то на меня, то на Фенриса. От такой сложившейся ситуации эльф и сам начал сомневаться в своих действиях, от чего редко, но тоже поглядывал на меня. И лишь когда я сказала «Возьми», Брей осторожно, но потянул руки. Когда мы садились за стол обедать, он уже вдоль и поперек осмотрел новую игрушку, и не выпускал из рук даже когда ложился спать. Но такое поведение сына перед своим отцом было не новым, что все больше и больше привносило в нашу семейную идиллию темные пятна. Мы знали, что нам будет трудно привыкнуть к семейной жизни. Ведь, сколько мы себя помнили, мы были в бегах, нам угрожала опасность. Конечно, сейчас все осталось как прежде. Всегда нужно помнить, что в любой момент нас может найти Церковь или наемники. Все же, мы не так далеко ушли от Киркволла. Но теперь семья, Брей, должен стоять на первом месте. И эта мысль корнем вросла в голову Фенриса. Он научился превосходно следить за хозяйством, будто всегда был фермером, но как только дело доходило до общения с сыном, он начинал нервничать. Он отказался взять его на руки, когда Брей только родился. Фенрис смог себя пересилить лишь, когда малыш немного окреп. Тогда я видела, как внимательно он рассматривал голубые глаза, и как дрожали его сильные руки. Сначала, я пыталась его поддержать. Говорила, что он привыкнет к общению с сыном, но сомнения и страх оставались в его глазах. Тогда Мария посоветовала подождать, когда Фенрис сам захочет сделать первый шаг. И вот, в летний вечер, когда мы готовились ко сну, я услышала вопрос: — Мириам, думаешь, он всегда будет на меня так смотреть? Я тут же повернулась к эльфу. Он стоял лицом к окну, скрестив на груди руки, и я не смогла разглядеть выражение его лица. Но меня тут же пробил озноб, ведь в его вопросе я отчетливо услышала отчаянье. Быстро поправив одеяло Брея, я подошла к любимому и обняла. — Не смей так больше думать. Он знает, что ты не желаешь ему зла, что ты заботишься о нем. — Но ведь этого недостаточно, — сказал Фенрис, посмотрев на меня. Его лицо исказилось в самокритичной улыбке, а брови изогнулись домиком. — Когда он смотрит на тебя, он улыбается. И я вижу, как сильно он тебя любит. Я хотела возразить, но Фенрис печально помотал головой и сел на кровать, напротив спящего Брея. Он выглядел так же, как в тот злополучный день, когда встретился с сестрой в Висельнике. Будто весь мир не может помочь ему в его горе. От таких мыслей мое горло будто схватили в тиски, и я не смогла проронить ни слова. Я лишь села рядом и взяла его за руку. Мои мысли витали вокруг сегодняшнего дня, а взгляд был прикован к деревянной лошадке, что крепко держалась маленькими ручками. Я пыталась подобрать слова, которые смогли бы воодушевить, дать надежду или хотя бы отвлечь от тяжелых мыслей, крутившихся у Фенриса, но не могла зацепиться хотя бы за одно слово. А тишина с каждой минутой все сильнее давила на плечи. И лишь когда, я заметила блики слез, отраженные от лунного света, в моей голове прояснилось, и я крепче сжала ладонь: — Тебя он тоже любит. Я знаю, это так. Но если ты хочешь убедиться в этом, когда в следующий раз подаришь ему игрушку, улыбнись первым. И тебе не придется долго ждать ответа, — после чего я вытерла его слезы и потянула на кровать. Когда мы устроились под одеялом, крепко обнявшись, Фенрис зарылся лицом в мои волосы и прошептал: «Спасибо», но я уже засыпала под мерный стук его сердца.***
Мария стояла возле выхода, чтобы покинуть этот дом. В этот момент Брей совсем расплакался, из-за чего мне пришлось взять его на руки. Уткнувшись мне в грудь, он жалобно протягивал «Ба-а» и посасывал свою руку. А мне оставалось лишь успокаивающе гладить его по спине и удивляться тому, как маленький ребенок чувствует атмосферу расставания. Когда Мария поняла, что ей больше нечему нас научить, она решила уехать к своим родственникам в Редклиф. Хоть мы ее всячески отговаривали, но старушка была непреклонна. Поэтому, сейчас, она подошла ко мне с Бреем, поцеловала каждого в щеку, улыбнулась и без лишних слов вышла из дома, в котором прожила почти всю свою жизнь. Фенрис отправился вместе с ней, чтобы проводить до самого ближайшего порта — Киркволла. Так же, он хотел узнать, что сейчас происходит в городе, да и в мире в целом. Насколько наш план по отвлечению Церкви удался, и вообще была ли в нем необходимость. Стала ли забываться фамилия «Хоук». Дни тянулись очень долго. Вместе с опавшими листьями пришли первые холода, а дожди стали лить с удвоенной силой. И если с влагой помогал поросший везде мох, то от холода нас мог спасти лишь разогретый очаг печи. И не было бы никаких проблем, если бы дрова не хранились в сарае, а маленький сорванец не научился, опираясь об стену или еще что-нибудь, разгуливать по всему дому. Поэтому, строго наказывая Брею сидеть на месте и ждать маму, мне приходилось бегом добираться до сарая и обратно, надеясь, что малыш не успеет открыть входную дверь. Когда же белые хлопья сменили на своем посту дождь, единственной моей головной болью стало нежелание Брея носить вязанные вещи. И если кофту он стянуть с себя не мог, то главной целью автоматически становились носки. Стоило мне только отвернуться от него, как ручные изделия из шерсти барана летели в разные стороны, а виновник этого торжества старался удрать с места преступления в противоположный конец дома. При этом он пытался прихватить с собой как можно больше деревянных игрушек, падением которых неизбежно привлекал мое внимание. И так мы жили изо дня в день, пока одним из ясных и морозных вечеров во дворе не послышались шаги. Я уже подумала, что это наконец пришел Фенрис, но тут, совсем близко прозвучало гулкое воронье «Кар», отчего Брей от испуга замер, выронив из руки игрушку, а я моментально бросилась к своему посоху. Только я успела встать рядом с Бреем, как входная дверь открылась, впуская зимний ветер и знакомое ворчание: — Глупая птица! — Фенрис? — недоверчиво спросила я у пришедшего мужчины. Он был одет в черную куртку с длинным подолом из медвежьей кожи, а лицо было все укутано старым шарфом, который к тому же был весь облеплен снегом. Когда Фенрис уходил, он одел только свой жилет. Да и ко всему прочему он ненавидел почтовых ворон, одна из которых сидела в клетке, принесенной незнакомцем. Но когда этот самый незнакомец начал стягивать с себя шарф, я облегченно вздохнула. Оказалось, на фоне снега было совсем не различить до боли знакомые белоснежные пряди. И как только лицо любимого устало улыбнулось мне, я убрала посох в сторону и подняла на руки Брея, который уже какое-то время похныкивал позади меня, вытягивая руки вверх. В это время эльф до конца избавился от промерзшей верхней одежды, что камнем висела на его плечах, и подошел к нам. Он было уже потянулся, чтобы приветственно поцеловать, как вдруг Брей, весело улыбаясь, ухватился за шею отца и прижался к нему, при этом радостно восклицая: «Па! Па!». На что, мне оставалось лишь добавить: — С возвращением! Мы ждали тебя! — Да, я вернулся, — смущенно ответил Фенрис, обнимая в ответ сына. — Не расскажешь, что это за штука? — поинтересовалась я, указывая на клетку с вороном, на что эльф уже более расслабленно ответил: — Это тебе подарок от Варрика.