Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы...

Уилл возвращается от доктора довольно поздно. Голова нещадно трещит, но он стоически переносит боль. Открыв дверь в подвал, он видит переодевающегося Хорэса. Тот стаскивает с себя брюки, морщась, переступает через них, что-то бормочет себе под нос. — Это что за ерунда?! — ахает Брамбл. Хорэс сдавленно пищит, едва не падает, оступившись от испуга. — Ну вот какого черта так пугать?! — ворчит он, панически запахивая на себе расстегнутую рубашку. — Это. Что? — раздельно спрашивает Уилл, подходя ближе. Хорэс стоит перед ним в рубашке и чулках на подвязках. — Ну… Это… Ай, ладно! Сам, что ли, не видишь? Чулки! — Они же бабские! — Уилл тычет в них пальцем. В чулках Хорэс, а стыдно почему-то Брамблу. — И что? — Хорэс закатывает глаза и, морщась, начинает их стаскивать. Уилл с открытым ртом рассматривает друга. Мелкая россыпь алых отметин на шее и ключицах, желто-зеленые следы пальцев на запястьях и лодыжках, багровые синяки на внутренней стороне бедер, содранная кожа на коленях. — Он тебя заставил? Бил? — сипло уточняет Брамбл. Голос его садится, а дыхание застревает на каждом вдохе. — Поверь, все, что между нами происходило прошлой ночью, происходило исключительно при моем живейшем участии. Просто… — Тут голос Хорэса становится хрипловатым, протяжным. Словно он до сих пор там в номере отеля. — Ты когда-нибудь задумывался о том, насколько Джин сильнее нас? А он очень и очень сильный, и каждый раз, обнимая меня или пожимая тебе руку, он сдерживает эту силу. А тут, — Хорэс издает смешок, — ему немного сорвало предохранители. — Тебе было больно? — Уилл страшится представить, что нужно делать такого с человеком, чтобы его тело на утро выглядело вот так. — Мне было хорошо. Чертовски хорошо. — Хорэс снимает с себя рубашку и переодевается в домашнее. Он сладко потягивается, шипит, как кот, а хвост его неугомонно ходит из стороны в сторону. — Это… ненормально! — наконец, подбирает слово Уилл. — Посмотри на себя! Тебя будто били всю ночь! Катали не пойми где! — Меня всю ночь любили и катали исключительно по кровати. — Хорэс направляется к столу, на котором стоит кувшин с холодной водой. — Успокойся, мамочка, ничего ужасного он мне не сделал. Брамбл отмахивается, глядя на отметины на теле друга, а тот только улыбается в ответ. Его до сих пор немного ведет, горло дерет от вчерашних криков, зад и колени саднит, но до чего же сладко. — А ты как? У меня даже похмелья нет, — смеется Хорэс. — Думал, после выпитого встать с утра не смогу. — Нормально, — пожимает плечами Уилл. — Всю ночь слушал истории доктора о днях давно минувших. — Никогда бы не подумал, что на Рождество получу женское белье! — посмеивается Хорэс тем временем. — А после секса всегда так жрать охота? — с любопытством спрашивает он у Уилла. — Я с утра был готов сожрать тонну еды! Хорошо, завтраки в этом отеле словно специально сделаны для таких случаев. — В отеле? — настораживается Брамбл. — Вы в отель ходили? — Ну да. — Послушай, тебе не кажется… что ты как шлюха для него? Все, что он делает, он делает в плату за твое… тело и вот это. — Уилл с отвращением тычет пальцем в лежащие поодаль чулки. — А я прошлой ночью и был шлюхой. Грязной портовой шлюхой. — Хорэс отставляет стакан с водой и задумчиво смотрит на друга. — Но мне понравилось. Я не жду от него клятв в любви и пожизненном обожании, не надо нам «долго и счастливо». Это просто есть, и это невыносимо круто. — Но разве можно позволять с собой делать такое абсолютно без чувств?! — Ну раз я позволил, значит, можно. Хорэс спокоен как скала, а вот Уилл растерян. Он, конечно, всякого навидался в жизни, но что-то, робко теплившееся в нем, подозрительно похожее на веру в прекрасное и возвышенное, только что сдохло. — А утром мы объедались фруктами, и Джин читал мне стихи, — внезапно произносит Хорэс. — Думаешь, многим шлюхам читают с утра стихи? Сомневаюсь. Большинство ребят в нашем городе никогда не увидят номера в люксовых отелях, не получают все, что хотят, по первому требованию… Ты знаешь, как сложно найти эти чертовы болторезы? А для меня их нашли. Кофе по утрам и сладкое. Сам посуди, когда мы с тобой ели сладкое? Теперь каждый день. Ты больше не мерзнешь, мой бронхит, наконец, отступил. Понимаешь, мы живем здесь и сейчас, и такие материальные вещи имеют большую ценность, чем заверения: «Я тебя люблю и дарю вон ту звезду». Да, он меня трахает и теперь будет трахать, когда захочет и как захочет, но это ерунда, когда встает вопрос выживания. К тому же я получаю бонусом удовольствие. Невероятное удовольствие. — Хорэс усмехается. — А ты когда-нибудь спал с мужчиной? Я, оказывается, никогда не интересовался. Уилл кашляет, подавившись воздухом от такого вопроса. — Нет. И после увиденного, — он указывает на Хорэса, — никогда даже думать о таком не буду. — И много потеряешь. — Механик подмигивает и смеется. — Хочешь кушать? Приготовить тебе что-нибудь? — А у него кто-то есть там? — вдруг спрашивает Брамбл, садясь к столу. — Я не спрашивал, — спокойно отвечает друг, принимаясь готовить гренки, посчитав жест рыжего за положительный ответ. — Как? Тебе не интересно?! — Нет, мне не интересно. Это его жизнь. И от того, что в крошечной точке времени мы сошлись, ничего не изменилось, мы все также чужие друг другу. Кушай. Тарелка с горячими, аппетитно пахнущими гренками стоит перед Уиллом, а он, кажется, переживает самый серьезный перелом в своей жизни. — Что за стихи он тебе читал? — наконец, оживает рыжий, со вздохом берясь за прибор. Драма драмой, но кушать хочется всегда. — Я так все не вспомню. — Хорэс морщится. — Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы. Пусть гневом встретит старость свой конец. Бунтуй! Бунтуй, когда слабеет свет! Хоть знают мудрецы, что тьма — ответ на свет всех слов, не следует мудрец… Хм-м, не помню дальше. Там еще много всего про поэтов и свет. — Не следует мудрец безропотно туда, где света нет, — раздается со стороны двери. Джин стягивает на ходу перчатки и шарф, расстегивает пальто. — Дикарь, свободный человек, поэт, прекрасного певец, лучей ловец не побредет туда, где света нет. На вершине лет встреть гневом смерть. Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы. Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет. — Ро вешает пальто на крючок в стене и потирает руки, согревая. — Да, именно так, — улыбается Хорэс, тут же принимаясь готовить завтрак и для гостя. — Как дела? — Отлично, — пожимает плечами тот в ответ. — Как твое самочувствие? — негромко спрашивает он, удерживая Хорэса за запястье, когда тот приносит ему кружку с чаем и тарелку с гренками. — А сам как думаешь?! — внезапно гневно вопрошает Брамбл, со стуком откладывая вилку, и сверлит Джина недобрым взглядом. — На нем живого места нет! Джин неопределенно хмыкает. — Уилл! Все хорошо, я же говорил, — возмущается Хорэс. — Я считаю, что Хорэс уже большой мальчик и способен сам отвечать за свои действия. И нести ответственность за их результат. — Ро хладнокровно принимается за свой завтрак. — То есть это он виноват в твоих больных фантазиях?! — Это не фантазии. — Джин отпивает чай и довольно жмурится. — Прошлой ночью это стало реальностью. Если Хорэс говорит, что все в порядке, я склонен ему верить. — Давайте не будем ссориться, — мирно просит Хорэс. — Все прекрасно. Правда, Уилл. Я в порядке. Мне понравилось все, что делал Джин. Если бы не понравилось, он бы тут же остановился. — Да неужели?! — скептично произносит Брамбл. — Конечно, — просто отвечает Джин, отодвигая от себя пустую тарелку. — Спасибо. Очень вкусно. — На здоровье. — Хорэс подхватывает свою кружку и устраивается на коленях Ро. Уилл сжимает руки в кулаки под столом. Все это так… Додумать ему не дает крик Джина. — Хорэс! «Ложись», — остается невысказанным. Он едва успевает спихнуть его с колен и накрыть собой, когда все кругом приходит в движение. Земля ходит ходуном, стены вздрагивают, а потолок обваливается. Балки больно бьют по плечам и спине. На голову сыпется штукатурка. От грохота шумит в голове и на мгновение отключаются вообще все чувства. Джин никогда не принимал участия в массированных бомбардировках. Он вообще не знает, что такие установки существуют! В его мире такого нет, так что навязчивый писк вдали, становящийся все громче, он поначалу проигнорировал, не поняв, что это. Но, когда траектория полета неизвестного объекта стала ему понятна, до него дошло, что это атака. Неизвестным ему оружием, но точно атака. Несмотря ни на что, он был военным, так что ему в считанные доли секунды стало ясно, какие последствия будут. — Хорэс, Хорэс… Посмотри на меня. — Он встает на колени, поднимается на руки и разглядывает бледного и дезориентированного парня под собой. — Шевелиться можешь? Тот ничего не слышит и только мотает головой, пытаясь унять звон в ушах. Джин сам себя едва слышит, уши заложило, перед глазами марево. — Надо выбираться. Страшно представить, что бы с ними было, будь они на верхних этажах. Взгляд Джина мечется по окружающей разрухе, замирает на месте, где стоял портал. Теперь это просто груда покореженного металла. Ничего не осталось. Вся многомесячная работа пропала. Завыть бы, но времени нет даже на ярость и отчаяние. Второй авиаудар и грохот падающих стен. — Ходу-ходу-ходу. — Джину удается, наконец, поставить Хорэса на ноги и вытащить его на относительно не пострадавший пятачок. Уилл сидит под столом и держится за голову, из его уха идет кровь, а взгляд мутный. Не осталось ни черта. В этой суматохе под визг снарядов и грохот взрывов некогда искать ни уцелевшее оружие, ни теплую одежду, ни деньги. Ро просто тянет Хорэса за руку по направлению к выходу, подталкивая Уилла в спину и молясь, чтобы они успели выбраться прежде, чем все здание обвалится. Центр города похож на оживший кошмар. Всюду рытвины от бомб, искореженные мобили и трупы, трупы, трупы. Раненые, умоляющие кто помочь, кто добить. Мечущиеся полицейские, ор сирен, вой умирающих. Снег больше не закопченный, он багровый. Единственное, о чем Джин сейчас может думать, — о том, чтобы жилье доктора не пострадало. Чтобы запасной костюм уцелел, чтобы оружие не конфисковали, чтобы не погребло деньги и медикаменты. Все, что было в подвале, он потерял безвозвратно, и это душит его и убивает изнутри. Однако инстинкт самосохранения не дает забиться в угол и молча сдохнуть. Он не задумываясь о том, что в одиночку проще выбраться, тащит за собой Хорэса, снова и снова вынуждая его подниматься и идти за собой. Холод собачий, но адреналин зашкаливает, так что он идет вперед, не обращая внимания на немеющие на морозе руки и ноги. Наконец, первая волна бомбардировки проходит, громкоговорители оживают, и дикторы оповещают гражданское населении об эвакуации из центральных кварталов. Они что-то объясняют, просят не забывать документы и теплую одежду, указывают, куда пройти и какую помощь можно получить. Джин их не слушает. Он знает точно, что, когда массовый удар завершится, второй волной накатят чистильщики и искать спасения в соседнем районе глупо. Скорее всего, нагрянет тяжелая бронетехника, и из столицы надо сваливать как можно скорее. Хотя бы выбраться в пригород до темноты. С девяносто процентной уверенностью можно сказать, что императорская семья уже эвакуирована, значит, скоро армия начнет массированный ответный удар. И на улицах столицы будет бойня. Здание, в котором живет доктор Осборн, цело, но в самой квартире протолкнуться негде от народа. Джулиан с ног сбивается, пытаясь помочь всем. Значительно пострадала городская система теплоснабжения, и теперь в доме от дыхания вырывается пар. Пока людей набито как сельдей в бочке, холод не чувствуется, но Джин только зубами скрипит, представляя, насколько стылым здесь будет воздух ночью. Хорэс более-менее приходит в себя и принимается хлопотать вокруг Уилла, у которого, судя по всему, повреждена барабанная перепонка. Джин проверяет запас оружия, складывает запасные аккумуляторы, патроны, заряжающее устройство, аптечку и другие предметы первой необходимости в мешок. Когда он проверяет работоспособность костюма и удостоверяется в его исправности, его, наконец, запоздало настигает осознание. Это конец. Если уж не полный и сиюминутный, то это лишь значит, что путь к провалу будет дольше и болезненнее. Он тут застрял, в отсталом непонятном мире, раздираемом гражданской войной. Сначала вздрагивают пальцы на руках, раз, другой. Потом к горлу подступает тошнота. В голове начинает шуметь, боль отдается в висках, собираясь в затылке. Ноги подкашиваются, и он едва успевает схватиться за стену, чтобы не упасть. Осторожно, по стеночке, аккуратно, усилием воли вынуждая себя дышать, он пробирается к стулу у кухонного стола. Садится и замирает. Ему хочется выть и разнести все к чертям. — Ты как? — раздается голос Хорэса рядом. — Отвали, — просто отвечает Ро. У него даже нет сил отмахнуться, отвернуться или послать к черту с матами. Механик отходит, но через минуту возвращается обратно с чашкой горячего кофе и пледом. Он кутает Джина в плед и протягивает ему чашку. Ро разглядывает белую чашку в красный горох, которая находится в руке у Хорэса, довольно долго. Тот не торопит, терпеливо дожидаясь реакции. Уже пальцы начинает печь от кипятка в чашке. В конце концов, Джин забирает ее одной рукой, другой удерживает Хорэса за талию, притягивая к себе. Ро делает глоток кофе, отставляет чашку на стол, обнимает Хорэса и утыкается лбом ему в живот. Тот принимается перебирать его волосы. — Все паршивее некуда, — с горечью произносит, наконец, Ро, прикрывая глаза. — Ничего. — Хорэс гладит его по голове и, наклонившись, зарывается в его волосы носом. — Что-нибудь придумаем. Выкрутимся. Джин решает промолчать. А что тут скажешь?