Двое за моим плечом

      Следующая неделя прошла как в тумане — нет, как во тьме.       Все жалели меня и говорили какие-то ненужные, ненастоящие слова утешения. Зачем они мне, если родителей больше нет?       В первые три дня у меня были настоящие истерики, и успокоить меня могли только лекарства и голос… Он преследовал меня повсюду. И только тогда, когда мне было плохо, когда я уходила глубоко в себя своими мыслями.       На четвёртый день мои истерики поутихли, я плакала только по ночам и в подушку, чтобы никто не слышал. Около моей палаты всегда кто-то дежурил. Каждые полчаса, будь это день или ночь, меня навещал доктор Чейз, он проверял моё состояние. А какое может быть состояние у человека, который потерял всё?       Ещё через два дня слёзы сошли на нет, остались только пустота и состояние одиночества: гнетущее и неприветливое.       Целыми днями я только и делала, что смотрела в потолок и думала о них… О вечно улыбчивой и солнечной маме. А ведь она и правда солнечная. Светлые кудрявые волосы, медовые глаза и лучезарная улыбка, моя мама — красавица, она совершенна. Думала о папе. О том, как он всегда ерошит русые волосы, когда чем-то недоволен, а я всегда смеюсь над этим. Как он называет меня «моя прелесть» и всегда-всегда, несмотря на то, сколько мне лет, обнимает меня и говорит, что не даст в обиду.       Я не могла говорить о них в прошедшем времени. Просто не могла. Для меня они всё ещё были живы, просто где-то отдыхали и вот-вот в скором времени должны были приехать, и тогда мы крепко-крепко обнялись бы и пошли домой есть пиццу вместе с Джеком…       Джек… Когда я спросила, что стало с ним, меня ждало ещё одно потрясение. Он погиб вместе с ними. Джеки, мой верный пёсик, которого мне подарили на пятилетие. Все одиннадцать лет он был со мной, а теперь его нет. Никого теперь нет.       И только спустя неделю этим утром я узнала, что кое-кто всё-таки есть. Моя тётя со стороны отца, Стейси. Я видела её раз шесть за всю свою жизнь. Она жила в Нью-Йорке и поэтому редко навещала нас. Но за эти несколько встреч я поняла, что она чуть менее добра, чем отец. Она стала моим опекуном и переехала в Дирвью. Сегодня она должна была забрать меня из больницы.       Я сидела в инвалидном кресле и глядела в стену. Мне диагностировали серьёзное сотрясение мозга, множество ушибов, переломы трёх рёбер и ноги. Про россыпь ссадин и синяков не стоило и говорить. За эти семь дней я ни разу не взглянула в зеркало.       В палату тихо постучали и открыли дверь, это была она — моя опекунша. Стейси робко улыбнулась мне и подошла поближе.       — Милая, ты готова? — спросила она.       Я перестала глядеть в стену и подняла тяжёлый взгляд вверх.       — Конечно, готова, — агрессивно и безразлично произнесла я.       — Не груби, Миа.       Опять он! Кто это говорит? Может, из-за сильного сотрясения я стала слышать голоса? Вернее, один голос — приятный, тёплый, словно солнечные лучи, и в то же время прохладный, как небо.       Стейси поджала губы, и мне стало стыдно. Она не виновата, что родителей нет.       — Прости, — прошептала я и потянулась к костылям. — Я готова.       Она помогла мне встать и выйти из ненавистной палаты. Всю дорогу до машины мы молчали. Стейси украдкой глядела на меня, а я шла, опираясь на костыли, не замечая вокруг себя ровным счётом ничего.       Стоило мне увидеть тётушкину машину и у меня началась паника, костыли стали ходить ходуном от того, как затряслись руки. Стейси взяла меня за руку и попыталась успокоить:       — Миа, успокойся, милая, — попросила она почти материнским голосом. — Всё хорошо. Я буду ехать медленно, слышишь?       Я закачала головой и попятилась. Только не машина!       — Нет! Нет! Нет! — Я начала изо всех сил сопротивляться.       — Миа, успокойся.       Я резко остановилась.       — Ты должна успокоиться и сесть в машину. Всё будет хорошо. Садись в машину, Миа.       Тяжело дыша, я опёрлась о плечо Стейси. Приступ паники потихоньку проходил.       — Ты как? — спросила Стейси.       — Всё хорошо, — ответила я. — И-извини… мне просто страшно садиться в машину после…       Фразу я так и не договорила, тётя всё поняла, и мне не пришлось продолжать. Она кивнула и помогла сесть мне в машину. Я вцепилась в ремень безопасности, который спас мне жизнь, и закрыла глаза. Моё сердце отбивало бешеный ритм, казалось, оно вот-вот выскочит из грудной клетки. Стейси села рядом и завела мотор. Я продолжила держать глаза закрытыми, услышав, как машина тихо начала двигаться по дороге. Мне было страшно. Мне было настолько страшно, что я готова была упасть в обморок.       Вдруг я почувствовала прикосновение чего-то тёплого к своей руке. Я открыла глаза и посмотрела по сторонам, но в салоне были только я и тётя. Меня пробрала дрожь, но теперь я дрожала не от страха, а от чего-то другого, и я пока не могла понять отчего.       — Всё хорошо? — спросила с переднего сиденья Стейси.       — Относительно, — ответила я, стараясь не глядеть по сторонам. — Ты поезжай, не отвлекайся на меня, пожалуйста.       Ещё тогда, когда мне сказали, что родителей больше нет, я поняла, что это моя вина. Если бы я так громко не слушала музыку, то папе не пришлось бы отвлекаться от дороги, чтобы повторить вопрос.       Глаза снова наполнились слезами, они покатились по щекам.       — Не вини себя.       Я потрясла головой, пытаясь избавиться от этого голоса. Нет, виновата я и только я. Но я никому не сказала, что думаю об этом, а то психологи и полицейские точно бы не отстали от меня.       Машина остановилась, я впервые выглянула из окна и…       — Нет! — закричала я.       Мы остановились около нашего дома. Около дома, где мне было так хорошо, где всё ещё было таким, как прежде. Я не смогу туда войти, только не после всего, что произошло.       — Миа, — позвала меня Стейси, — успокойся, дорогая. Это надо сделать. Ты должна перебороть себя.       У меня началась новая истерика. И тут я снова почувствовала лёгкое прикосновение к своей коже и услышала голос:       — Миа, просто зайди вовнутрь. Тебе станет легче.       Я потрясла головой, не до конца понимая, кому отвечаю: то ли Стейси, то ли голосу.       — Просто поверь. Ты сильная, ты справишься.       Я всхлипнула и снова посмотрела в сторону дома.       Он был всё таким же, как и всегда: светло-жёлтый с коричневой крышей, с забором цвета охры, окаймлявшим участок. Позади дома виднелся бук, под которым я так любила лежать в детстве. Впереди росли пионы, которые любила моя мама. Я вздохнула и вышла из машины, опираясь на костыли. Мне вдруг стало необъяснимо хорошо рядом с домом. Такое впечатление, что родители вот-вот выйдут и обнимут меня, сказав, что всё это просто розыгрыш. Но они не вышли. Их нет. И Джека нет. Даже он не вилял хвостом и не путался у меня под ногами.       Ко мне подошла тётя и ободряюще погладила меня по голове.       — Я… готова, — произнесла я и пошла в сторону калитки.       Стейси открыла её и пропустила меня вперёд. Я на миг остановилась, но чувствуя рядом с собой еле ощутимое, но реальное присутствие кого-то ещё, кроме тёти, сделала шаг вперёд.       Шаг за шагом я преодолевала расстояние от калитки до двери. Раньше я пробегала эти пару метров в два счёта, теперь же… теперь всё было по-другому.       — Молодец, — подбадривала меня Стейси, открывая ключами дверь. — Заходи, милая.       Я снова остановилась, но, сделав над собой усилие, зашла в дом. И здесь всё осталось таким же, как прежде. Кремовые обои в прихожей, винтовая лестница, коридор, ведущий вглубь дома. Картины с изображением природы всё так же висели на стенах, зазывая подойти поближе и разглядеть их. Я вспомнила, как я скатилась с лестницы, надела кепку и выбежала из дома, даже не задумываясь, что в следующий раз вернусь сюда круглой сиротой.       — Я… давай я помогу тебе подняться наверх, — сказала Стейси.       Она неуклюже топталась на месте, не зная, что и делать. Должно быть, ей было ужасно неловко, ведь она тоже ничегошеньки обо мне не знала. Да и, в общем, о жизни подростка ей было невдомёк — за свои тридцать восемь лет она ни разу не была замужем и не имела детей. Взять меня под опеку — было настоящим подвигом, впрочем, не исключено, что она уже пожалела об этом.       Я кивнула в знак согласия. Стейси помогла мне преодолеть лестничный пролёт и пройти по коридору к моей спальне.       — Отдыхай, — вздохнула Стейси. — Если что будет нужно, зови меня. Я… буду в гостевой спальне.       Я скомкано кивнула. Хорошо, что она сказала это. Я не перенесла бы, останься она в комнате родителей. Нет, туда теперь никто не войдёт.       Я подождала пока Стейси скроется за поворотом коридора, и открыла дверь своей комнаты.       Белые панели, светлый паркет. Около стены стояла большая кровать, заправленная бело-голубыми простынями. По правую сторону от неё — прикроватная тумбочка, на которой стояла лампа и валялась всякая мелочь: ежедневник, ручки, карандаши, фоторамка с фото, на котором я стою с воздушным шариком. По левую сторону — белый торшер. Около окна стоял компьютерный стол с компьютером. Рядом со столом комод и шкаф. На противоположной стене от кровати висела полка в виде моего имени. На ней было полно книг, альбомов и прочей ерунды, а под ней стояла удобная софа, на которой разместился синий плед и белый плюшевый медвежонок Тедди.       Я прошла к кровати и села на неё, снова уставившись в пустоту. Раньше я любила свою комнату, здесь было так уютно и этот творческий беспорядок: листы из альбома на столе и полу, одежда на стуле, куча безделушек на полках… А теперь весь уют этой спальни куда-то исчез. Исчез там, где исчезло всё за последнюю неделю.       В глазах неприятно защипало, но я попыталась сдержать слёзы. Обидно и больно. Меня не пустили даже на их похороны, сказав, что моё и так хрупкое самочувствие может этого не выдержать и надо непрерывно продолжать лечение. Единственное, на что согласились врач, психолог и полицейский, так это похоронить рядом с родителями и Джека. Джек — часть нашей семьи, и он должен быть рядом с мамой и папой. Хотя психолог, врач и полицейский правы — я бы не выдержала похорон. Просто не хватило бы сил.       Я легла на подушку и ощутила аромат свежих простыней, которые выстирала мама. Нужно перестать думать о них… Но я не могла. Не могла свыкнуться с мыслью, что их больше нет.       — Их нет, Миа.       Опять он. Кто ты такой? Моё подсознание?       — Кто ты? — нерешительно спросила я, впервые решившись ответить ему.       — Тебе надо быть сильной, Миа.       — Иди к чёрту! — сорвалась я на крик, бросая подушку в пустоту. — Будь сильной? Будь сильной?! Я потеряла всё! Я не хочу быть сильной!       Я начала плакать, уткнувшись носом в одеяло. В комнату зашла перепуганная Стейси.       — Миа, с кем ты говорила?       — Ни с кем! И ты тоже иди к чёрту! Идите все к чертям собачьим! — заорала я во всю глотку. — Ненавижу вас всех. Лучше бы я умерла!       — Не говори так, — испуганно закачала головой тётя и подошла ко мне.— Миа, ты не виновата.       — Убирайся! — закричала я и ударила её по рукам. — Мне никто не поможет!       Я свернулась в клубок настолько, насколько позволяла сломанная нога, и вцепилась руками в волосы, ощущая, как ненависть заполнила меня до краёв. Я рыдала до тех пор, пока в какой-то момент больше не смогла противиться ей и отключилась.