Золотой рассвет. Часть 1. Закат Нуменора

Когда Исилвэн наконец добралась домой, то еще с порога услышала раздраженные голоса — родители снова ссорились. В этот раз причиной было то, что ее брат Лаирэндил в очередной раз тяжело заболел: несчастного юношу трясло в мучительном ознобе, хотя на улице было довольно тепло, и он лежал в постели, накрывшись двумя одеялами, что, впрочем, мало помогало. Аэрин настаивала на том, чтобы позвать к сыну врача, но ее муж, который терпеть не мог жалобы на нездоровье, не давал жене на это денег. — Он и так постоянно болеет, для тебя это что, новость? — орал Нолондил. — Не велика беда, отлежится! Ссора постепенно переросла в очередную драку, но это спасло бедную Исилвэн от ненужных расспросов, потому что сегодня она ходила за покупками гораздо дольше, чем обычно. На ее счастье, родители, увлеченные выяснением собственных отношений, не обратили на вернувшуюся дочь никакого внимания, и она смогла незаметно пробраться в комнату брата и принести ему чаю с двумя малюсенькими пирожными — это было единственное, на что у нее хватило денег. Когда отец с матерью вроде успокоились и ушли к себе — конечно же, они и не подумали навестить Лаирэндила и спросить, как он себя чувствует! — она спустилась в кухню и нагрела немного воды, после чего заперлась в уборной и тщательно вымылась, про себя молясь, чтобы родители ничего не узнали о случившемся. Лучше было не думать об этом, ни в коем случае не думать, ведь все равно никто не поможет и не утешит, тем более что сейчас есть дела поважнее — брату было очень плохо. Исилвэн решила, что завтра же пойдет к Фириэли и попросит ее чем-нибудь помочь; может быть, она даст ей немного денег или у нее найдутся какие-нибудь целебные травы. Главное — это сейчас не начать плакать, только не плакать, ведь родители последнее время вообще не выносят слез. Один раз девушка разрыдалась из-за того, что отец снова обозвал ее никчемной девчонкой и сказал, что лучше бы она вообще не рождалась на свет, так мать потом долго таскала ее за волосы и била; Исилвэн сильно ударилась щекой об угол стола, и вся правая половина лица у нее заплыла черно-фиолетовым кровоподтеком. Фириэль, увидев ее утром, прекрасно поняла, что родители опять поднимали на нее руку, но деликатно промолчала — лучше действительно ничего не говорить, если не в силах помочь и что-то сделать. Изо всех сил стараясь не проронить ни слезинки, Исилвэн поднялась в свою комнату и легла в постель, плотно завернувшись в старое истрепанное одеяло, как будто это могло помочь ей хоть немного почувствовать себя в безопасности. Закрыв глаза, она упорно гнала от себя любые мысли, пока наконец не заснула. Несмотря на усталость и пережитый ужас, сон девушки был недолгим — она проснулась на рассвете, когда небо на востоке еще только начало сереть и розоветь, с бешено колотящимся сердцем и мокрым от слез лицом и, сев на кровати, долго не могла успокоиться после привидевшегося ей кошмара. Нет, она все-таки правильно решила не рассказывать о случившемся почти никому из родных — Лаирэндил и Фириэль не в счет, они ее не выдадут, а так, может быть, все обойдется и никто так и не узнает, что с ней было вчера. Завернувшись в посеревшее от времени и больше похожее на лохмотья одеяло и дрожа от утреннего холода и страха, она никак не могла отогнать от себя жуткое видение. Исилдур. В своем страшном сне Исилвэн стояла возле большого мраморного фонтана — она видела такой на картинке в эльфийской книге, которую тайком листала в гостях у троюродных братьев — и смотрела в воду, но вместо своего отражения увидела там смутный силуэт какого-то другого человека. Поначалу все выглядело очень размытым и нечетким, и она не могла ничего разглядеть, словно смотрела сквозь полупрозрачную ткань, но потом прояснилось, и ее глазам предстала какая-то мрачная пыльная полутемная комната с плотно занавешенным окном. В левом углу тускло мерцал светильник и стояло какое-то то ли ложе, то ли скамья, на котором лежал кто-то, укрытый до пояса шерстяным одеялом; в следующий миг видение стало чуть ближе к ней, и она с замирающим сердцем узнала Исилдура. К ее ужасу, это был именно он — левое плечо, грудь и шея у него были замотаны пропитавшимися кровью повязками, лицо было таким бледным, что сливалось по цвету с подушкой, нос заострился, и, даже оставаясь без сознания, раненый судорожно хватал бескровными губами воздух. Сначала девушка оцепенела от страха, понимая, что он умирает и она уже ничем не может ему помочь, потом по ее щекам ручьем полились слезы, но в это мгновение она наконец проснулась. К счастью, это был сон. Только сон. Исилдур жив и здоров, он сейчас наверняка спокойно спит у себя дома, но это было предупреждение: ей надо молчать. Если она скажет ему хоть слово, он решит расправиться с ее обидчиками, и вот тогда его действительно убьют — уже наяву, а не во сне. Немного придя в себя, Исилвэн снова попробовала заснуть, но у нее ничего не получилось — сон попросту не шел. Она встала, оделась, спустилась в кухню и согрела воды — себе для умывания, а Лаирэндилу в его состоянии не помешала бы чашка горячего питья. Наскоро приведя себя в порядок, она взяла с полки мешочек с чаем и вытряхнула немного в заварной чайник с обколотой крышкой, залила его кипятком и тихо, стараясь не разбудить родителей, потому что иначе ей бы здорово влетело, поднялась в комнату брата. Лаирэндил не спал — она поняла это по его надрывному кашлю, доносившемуся из-за двери. — Ты как? — шепотом спросила Исилвэн, ставя чайник с чашкой на рассохшийся столик у кровати брата. Юноша с трудом оторвал голову от подушки. — Хуже не бывает. Всю ночь не спал — меня знобит, в груди царапает, дышать больно. Мне так плохо, словно я сейчас умру. Хотя если и умру, родители все равно плакать не будут. — Не надо, — Исилвэн налила чай в чашку; вопреки требованиям отца, который берег каждую мелкую монетку, она сделала его для больного брата чуть крепче, чем обычно. — Я буду. Я тебя люблю. Лаирэндил с трудом сел в постели и поднес чашку к губам, руки у него дрожали от слабости. — А почему ты так рано встала? — он снова закашлялся. — Не знаю. Что-то спать совсем не хочется. — У тебя глаза красные. Ты думаешь, я не заметил? Что случилось? Опять тебя вчера родители побили? — Нет. Ничего, — девушка опустила взгляд и поспешно отвернулась. — Я же вижу, что ты говоришь неправду, — прошептал Лаирэндил осипшим голосом. — Что все-таки случилось? Исилвэн не выдержала и разрыдалась, уткнувшись лицом в одеяло. Преодолевая стыд, она все же рассказала брату о вчерашних событиях и о своем страшном сне. Тот какое-то время смотрел на нее с ужасом, а потом произнес: — Этого я и боялся… Ты правильно сделала, что ничего не сказала никому из наших родичей — я вчера как раз узнал, что жена нашего дяди Элендила ждет еще одного ребенка. Если с Исилдуром что-нибудь случится, это ее убьет. С Фириэлью, я думаю, ты все же можешь поделиться — она никому не проболтается. — Я сегодня к ней пойду. Попрошу что-нибудь для тебя от кашля и жара. Лаирэндил чувствовал себя просто отвратительно, горло и голова у него невыносимо болели уже несколько дней, так что он не мог ни есть, ни спать, жар не спадал, но просить помощи у родителей он не решался, равно как и жаловаться на плохое самочувствие — отца это просто приводило в ярость, и он вымещал злобу на ком-либо из домашних, а попытки матери поддержать сына, и без того редкие, все равно ничем хорошим не кончались. Вся надежда была на младшую сестру; в это мгновение он почему-то вспомнил о старшей. — Наверное, Мериль уже давно умерла, — прошептал Лаирэндил после очередного приступа мучительного сухого кашля. — Помнишь, мать тебе про нее рассказывала? Наверное, оно и к лучшему, она сейчас не мучается так, как мы… Иногда я жалею о том, что арузани меня до сих пор не убили и я не умер от болезни. Мертвые свободны. Им не надо жить в постоянном кошмаре. Трупу не страшны унижения и надругательства, он не платит непосильные налоги и не боится выходить на улицу. — Не говори так, надеюсь, ты не решил наложить на себя руки? — испугалась Исилвэн. — Нет. Думаю, я и так умру. Хотя бы в могиле я не буду страдать. Мериль уже не страдает. Ей хорошо. Жалко, что я тогда был слишком маленьким и ничего не понимал, а то и в самом деле сбежал бы из дома вместе с ней. Понятно, что мы тогда просто умерли бы где-нибудь в городской сточной канаве от голода и болезней, но лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Исилвэн снова всхлипнула, но тут же вытерла глаза. Надо быстро умыться холодной водой, пока родители не проснулись и не увидели ее опухшее от слез лицо, а то ведь опять начнут кричать и швырять в нее чем попало. К тому же не помешает и вымыть пол на кухне, за грязь тоже может достаться, и никого не волнует, что там с ней было вчера, как она спала ночью и насколько плохо себя чувствует. — Я пойду, — она осторожно сжала руку брата под одеялом. — Мне еще нужно убраться и приготовить родителям завтрак, ведь вчера я так и не… Девушка не договорила — причина была и так понятна им обоим. Спустившись в кухню, она сварила кашу, налила в ведро воды, подмела пол, а потом принялась тщательно его протирать. Закончив уборку, она занялась стиркой; проснувшиеся родители застали ее за тем, что она терла белье на деревянной стиральной доске; мыла в доме осталось совсем немного, но Исилвэн старалась не думать о том, что ей снова придется идти в лавку, когда оно закончится. — Стираешь? — недовольно бросила Аэрин вместо приветствия. — Да, к полудню наверняка закончу, — девушка на мгновение отложила недостиранную рубашку отца и с облегчением распрямила спину. — Можно мне потом сходить к Фириэли, когда я все прополощу и развешу? — Можно, только ненадолго, — нахмурился Нолондил, — чтоб одна нога здесь, другая там, а обед вовремя был на столе. Исилвэн быстро сполоснула руки, разложила кашу по тарелкам и поставила их на стол перед родителями, изо всех сил стараясь двигаться и вести себя как ни в чем не бывало — после вчерашнего ужаса внизу живота у нее по-прежнему все горело и болело, хорошо еще, что кровь больше не идет. Мать с отцом принялись за еду, а Исилвэн вернулась к стирке, но Аэрин, попробовав кашу, тут же недовольно скривилась. — Ты вообще умеешь готовить как полагается, лентяйка? Девушка в испуге уронила мыло в таз. Она прекрасно понимала, что из того количества самых дешевых продуктов, которое покупает ее семья, ничего хорошего не сделаешь, поэтому на завтрак они обычно ели только безвкусную мерзкую комковатую жидкую овсянку, сваренную на воде. Наверняка жевать песок столь же приятно, тем более что сахара в доме не водилось уже давно, а соли было очень мало, но родители, как правило, спокойно проглатывали эту гадость. Сегодня же они с самого утра не в духе, вот и ищут повод придраться. Мать встала из-за стола и ударила ее по щеке. — Ты совсем готовить разучилась! Это же есть нельзя! Нолондил посмотрел на жену с одобрением. — Если уж ты вообще родилась на свет, так приноси хоть какую-то пользу! У других дети как дети, а у меня что? Один того и гляди концы отдаст, а вторая вроде бы девушка, а даже хозяйство вести не умеет! У нас нет денег на слуг! Исилвэн молчала — оправдываться было бесполезно, она лишь смотрела в таз с белесовато-мутной мыльной водой. — Простите меня, пожалуйста, я в следующий раз попытаюсь приготовить кашу повкуснее… Аэрин вернулась за стол и снова взялась за ложку. — Глаза мои б на тебя не глядели! Заканчивай свою стирку и убирайся к Элендилу, бесполезная дармоедка! — холодно посмотрела она на дочь. — Твою горелую несоленую дрянь нельзя есть! Исилвэн дрожащими руками выловила мыло из холодной воды и продолжила стирку, стараясь не встречаться глазами с матерью. Когда родители позавтракали и ушли из кухни, она вздохнула с облегчением, собрала со стола тарелки и вымыла их, после чего вернулась к тазу с бельем. На глаза ей снова навернулись жгучие слезы, но она тут же взяла себя в руки и успокоилась. Ей надо быть сильной. Надо держаться — хотя бы ради братьев, которых она любит, что бы ни было с ней самой. Исилвэн со злостью и отчаянием терла свою ночную рубашку, пытаясь хоть так выплеснуть терзавшие ее тоску и гнев — ей не терпелось побыстрее закончить работу, чтобы пойти к Фириэли и хоть немного облегчить душу.