Золотой рассвет. Часть 1. Закат Нуменора

Глупый ребёнок, неужто ты веришь мне, Не замечаешь на пальцах ни кровь, ни грязь? Феей зовёшь, но дрожишь, и дрожишь сильней. Знаешь, у фей не бывает змеиных глаз. Джезебел Морган День оказался безнадежно испорчен. Спорить с откровенно несправедливым и жестоким решением сумасбродного главы государства в отношении собственного родича не решился никто, кроме королевы, Аглахада и старшего советника с женой, но их усилия пропали даром — Ар-Фаразон остался непреклонен. Более того, он в очередной раз с надменным видом заявил Саурону и Зимрабет, что у тех нет никакой гордости, а племянника обвинил в том, что тот ведет себя слишком нагло, указывая дяде-королю, что ему с кем делать, и — что не менее возмутительно! — пытается представить чудовищное оскорбление, нанесенное лицам столь высокого ранга, как безобидное, пусть и слегка неприятное недоразумение. Тоже мне, нашел детскую шалость! Тар-Мириэль, напуганная очередной жестокостью мужа, принялась горько рыдать и умолять его пощадить Лаирэндила, но тот в ответ грубо накричал на супругу. — Оставь свои женские штучки и не лезь в это дело! — возмутился он. — Думаешь меня разжалобить? Не выйдет! Если позволять каждому ублюдку болтать все, что ему в голову взбредет, мы скоро останемся и без престола, и без головы! Лучше бы ты наконец забеременела, по крайней мере, будет повод переживать и лить слезы — то у ребенка зубки режутся, то он коленку разбил! Враг государства не имеет права на жизнь и уж тем более не достоин твоего сострадания! — Зачем я только тебе скипетр отдала! — еще горше разрыдалась королева. — И правильно сделала, что отдала! — рявкнул Ар-Фаразон. — Представляю себе, во что бы превратился Нуменор при твоем правлении! Каждый ругал бы тебя всеми погаными словами, какие придут в голову, чуть ли не на главной площади столицы, а ты бы это позволяла и терпела, не так ли? Ссора кончилась тем, что Тар-Мириэль в слезах убежала из тронного зала, пообещав мужу больше с ним не разговаривать; остальные тоже сочли за лучшее уйти, поняв, что короля не переспоришь. — Надо же, я и помыслить никогда не мог, что у Черного Властелина на самом деле такое доброе сердце и что он будет заступаться за того, кто его обхамил, — Аглахад, которого самого едва не колотило от ужаса, попытался скрыть свое внутреннее состояние за не слишком уместной шуткой, но синие глаза старшего советника полыхнули внезапной яростью. — Послушай меня, — твердо начал он, чувствуя в душе злость и раздражение: ну вот, почти прокололся — простым смертным вообще-то не подобает даже иметь таких мыслей о Повелителе Тьмы, а то и бояться, и уважать перестанут. Сейчас ему такое вовсе ни к чему, надо бы королевскому племянничку для начала хотя бы кольцо подсунуть. Не хватало еще все испортить в самый неподходящий момент! Аглахад уставился на него со смесью недоумения и удивления. — Меня называют Гортхауром Жестоким, и, поверь мне, этим прозвищем меня наградили отнюдь не просто так. На моих руках кровь стольких людей и эльфов, что ты и помыслить не можешь, и если ты думаешь, что я сильно жалостлив, то глубоко ошибаешься. Приступами человеколюбия я от природы дольше пары мгновений не страдаю, если страдаю вообще. Здесь есть только одно мировое зло, и ты с ним сейчас говоришь. Поэтому я настоятельно просил бы тебя впредь не говорить ни мне, ни кому бы то ни было еще о том, что я якобы хороший и добрый, иначе я могу очень сильно разозлиться, — скрипнул зубами Саурон. — Однако я не одобряю бессмысленного зверства, — продолжал он уже мягче. — Жестокость должна идти всем на пользу и служить для наведения и поддержания порядка, а не быть самоцелью. Например, еще во время моей жизни в Ангбанде я однажды отрубил ублюдку, который пытался мародерствовать, обе руки, дезертиров, пока не видел отец, зимой тайком сталкивал с камнем на шее в прорубь, а летом топил в болоте, и был у нас еще неприятный случай с девушкой по имени Ириалонна. Папа мой не одобрял наличия женщин в армии, но затесалась тут одна в наш отборный отряд — очень уж хотела, напрашивалась изо всех сил, отец в итоге и взял ее на службу. Ну, сам понимаешь — из-за моего дражайшего родителя мужики месяцами девок только на картинках и видели, а парни они молодые, здоровые, вот и стали к этой красавице липнуть. Все б ничего, да нашелся там один умник — мало того что из отряда дезертировал, так еще украл эту девчонку и попытался в постель уложить, а когда она сопротивляться начала, сжег живьем. Ну, отец мой, как всегда, начал неуместное благородство изображать — давайте его в честном поединке с нашими воинами на тот свет отправим. Я долго думать не стал: улучил момент, взял кузнечный молот да и забил этой скотине Дейрелу в задницу осиновый кол. Сдох этот урод не сразу, как ты сам знаешь, я хорошо разбираюсь в том, как человеческое тело устроено. Много я тогда нелестных слов в свой адрес услышал, зато результат был налицо: больше никто себе подобного на военной службе не позволял. Понимаешь, о чем я? Аглахад, кажется, был потрясен сверх всякой меры, но ничего не сказал. — Так вот: есть проступки, а есть преступления. Преступления прощать нельзя. Что касается более мелких прегрешений, то я тоже не склонен оставлять их без внимания, и этого юного Верного наглеца, конечно, неплохо было бы слегка проучить, чтоб не произносил во всеуслышанье то, что в приличном обществе говорить не стоит, но медленно убивать человека только за то, что он не умеет держать язык за зубами — это все-таки уже сильно переходит грань допустимого и разумного. Посуди сам: гадости говорят все, всем и про всех. Без исключения. Как я уже сказал твоему дядюшке — если я буду у себя в Мордоре казнить каждого, кто что-то там про меня кому-то ляпнул за рюмкой коньяка, то останусь без войска. Есть здравый смысл. Когда такие сплетни не выходят за порог кабака, ничего страшного в них нет. Вот прилюдно говорить про кого-то нехорошие вещи, конечно, не надо, но и то: подвергать дурака мучительной казни за его глупую болтовню — это уже перегиб палки, и очень сильный. Можно было бы ограничиться пинками, общественным порицанием или принудительными работами на благо государства. — Вот неужели он разумом не понимает, что это действительно слишком? — Зимрабет казалась внешне спокойной, хотя было заметно, что она сильно переживает. В отличие от Тар-Мириэль и многих других женщин, в серьезных ситуациях она редко плакала — может быть, сказывался опыт детства, либо она считала, что это попросту бесполезно и вряд ли поможет что-то изменить, а разбираться с возникшими сложностями лучше без лишних эмоций. — Понимал бы, так не отдал бы такого приказа, — криво усмехнулся ее муж. — А если по сути дела, то братца твоего надо спасать, и чем скорее, тем лучше. Сегодня с королем разговаривать уже бесполезно, он не станет никого слушать, а вот завтра, как поостынет, можем еще раз попробовать уговорить его отпустить Лаирэндила. Я, к сожалению, не успел посмотреть, что именно с парнем такое, но не нравится он мне. — В смысле? — насторожилась Зимрабет. — А в самом прямом. Понимаю, ты целенаправленно к нему не приглядывалась, все-таки брата первый раз после стольких лет разлуки увидела, но выглядит он неважно — бледный, черные круги под глазами, да и к тому же у него какой-то дрянной кашель. В лучшем случае — здорово застужены легкие, в худшем — вообще чахотка, и если его там пару дней в клетке поморозят, то для него все будет кончено, вполне вероятно, что даже я при всем своем умении не смогу ему ничем помочь. — Это ты-то? — с недоверием посмотрел на него Аглахад. — Это я-то, — беззлобно передразнил его старший советник. — Я могу успешно лечить больных и раненых, но только в тех случаях, когда человеку или эльфу вообще есть с чем жить. Отрезанную голову на место не пришью, если из кого-то почти вся кровь вытекла или рана запущена до такого состояния, что жертва уже агонизирует и живьем разлагается — тоже дело безнадежное. Был у меня опыт общения с тупыми папочкиными подручными — я потом еще труп того несчастного, которого они до гроба довели, своим ученикам показывал в качестве примера того, как не надо делать. Один орк во время сражения с эльфийской конницей получил от лошади удар копытами, поначалу был в сознании, жаловался на боль в животе и правой половине груди, кашлял кровью. Принесли его в Ангбанд. Тамошний старший целитель был учеником моего отца. Надо отдать ему должное, ждать он не стал — сразу предположил травму органов живота, да только вот дальше началось веселье. Не знаю, знал ли этот придурок вообще анатомию, но он решил, что у бедняги всенепременно разрыв селезенки. Посмотреть другие органы этот тупой осел, видимо, поленился и отчекрыжил раненому совершенно здоровую селезенку, что обнаружил уже после операции. Поняв, что наделал что-то совсем не то, он по новой вскрыл пациенту живот и зашил ему теперь уже разрыв правой доли печени. Посмотреть, что у этого орка с легкими, он то ли не додумался, то ли поленился. Ясное дело, что бедняге становилось все хуже и хуже, кашель с кровью, а потом до кучи и с гнойной мокротой, не проходил, а я тогда был в отъезде, но, когда вернулся, уже ничем не смог помочь этой жертве хренового лечения. Ну, мне было интересно посмотреть, где именно папочкин любимый ученичок накосячил, и я вскрыл труп. Что же, ты думаешь, я увидел? Разрыв диафрагмы справа, который этот умственно отсталый проглядел, в полость груди справа смещена поврежденная печень, а легкое… я чуть не блеванул. Распадающаяся грязно-зеленоватая масса с зияющими бронхами, главный бронх и трахея забиты гноем, ну и аромат соответствующий. Судя по всему, там и заражение крови было. Если бы тот орк ко мне сразу попал, я бы его быстро вылечил, а тут — простите, но я не всесилен. Новые внутренности я никому вставить не могу, равно как и чистую кровь влить. — А мне показалось, ты все-таки немного жалеешь Лаирэндила, — как само собой разумеющееся вдруг произнес Аглахад. — Я очень плохо говорю на Адунаике? — спросил Саурон. — Я, по-моему, вполне понятно попросил тебя впредь не говорить мне таких вещей, если ты не хочешь, чтобы мое хорошее к тебе отношение изменилось в худшую сторону. Если тебе интересно — нет, мне его не жалко, я просто считаю, что от живого человека может быть толк, а от трупа — хрен с два. Племянник короля, недоуменно пожав плечами, счел за лучшее учтиво откланяться — в общем-то, сейчас все по-своему не в себе и для разговоров лучше выбрать более подходящий момент, когда все успокоятся и будут соображать, что говорят. Сам же старший советник в душе порадовался тому, что сделал правильный выбор, и интуиция его еще раз не обманула — его жена, в отличие от многих других женщин, в критической ситуации не поддалась лишающим разума переживаниям, а восприняла ее рассудительно и серьезно. Все можно так или иначе решить, главное — это дождаться удобного момента, уговорить короля отменить приговор, но при этом все-таки его не разозлить. *** Зимрабет искренне думала, что на сегодня ее злоключения закончились, но ближе к вечеру, когда уже стемнело, в ее покои, дождавшись отсутствия советника Зигура, пришла Тар-Мириэль — на королеве было надето роскошное синее бархатное платье, расшитое золотом, но лицо закрыто темной вуалью, под которой она прятала заплаканные глаза. Войдя в комнату, она робко присела на край мягкого дивана, словно неуютно себя чувствуя рядом с собственной родственницей и воспитанницей. Та была сильно удивлена, но сразу же попросила Инзильмит принести им чаю со сладостями. — Не надо, я сейчас ничего не хочу, — отказалась от угощения королева. — Единственное, что я хочу — это кое-что тебе сказать. Я слышала весь ваш разговор в коридоре. Зимрабет опустила голову. Повисло тяжелое молчание. Она знала, что Зимрафель никогда не питала особого расположения к ее мужу, а некоторые его сегодняшние слова вполне могли еще больше настроить ее против Зигура. — И чего такого особенного мы сказали? — собралась с духом молодая женщина. — Как ты можешь жить с этим чудовищем? — глаза королевы наполнились слезами. — Ты же все слышала. Он честно — и то хорошо! — признался в том, что никого не жалеет и никогда не жалел. И после этого… — И что же ты мне предлагаешь? — недоуменно посмотрела на нее Зимрабет. — Во-первых, думать мне в любом случае надо было раньше, сейчас, когда я уже замужем, мне следует жить в своей семье, и, поверь мне, мой супруг — вовсе не самый плохой выбор. Он не напивается до полусмерти, не поднимает на меня руку, не устраивает ссор на пустом месте, не ходит к другим женщинам, со мной советуется и меня уважает. А что он там сказал — ты смотри на дела, а не на слова. Говорить я тебе могу все что угодно, это не значит, что так оно и есть. Иной наврет с три короба, что любит больше всего на свете, а на самом деле ненавидит. Другой скажет, что с удовольствием тебя бы убил, а как дело дойдет до вопросов жизни и смерти, в бою без раздумий закроет тебя собой. — Ты и в самом деле не понимаешь, кто он? — возмутилась Тар-Мириэль. — Хорошо. Я все поняла, ты считаешь, что мой муж — настоящее чудовище. И что ты предлагаешь? Чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я его оставила? Ты же знаешь, что я этого не сделаю, и не надо смотреть на меня таким скорбным взглядом. Лицо королевы под вуалью исказилось, точно от удара. — Я не понимаю, как это могло произойти! Этого не может быть! Я до сих пор не верю в то, что ты ложилась в постель с этим… этим… — отрывисто произнесла она. — Пожалуйста, давай все-таки без слез, — сдержанно ответила Зимрабет, которую явно раздражало поведение родственницы. — Поговорим спокойно и решим, что к чему. — Что ты еще хочешь мне сказать? — снова залилась слезами Тар-Мириэль. — А то, что ты можешь думать что угодно, другие люди могут считать что угодно, даже история Арды может говорить нам о чем угодно, да и мой муж сам может утверждать о себе все, что ему угодно, но меня убеждают не слова, а дела. Во-первых, он спас жизнь моему дяде, когда тот был считай что смертельно ранен. Во-вторых, вынести смертный приговор Лаирэндилу решил вовсе не он, напротив, Зигур считает, что это более чем несправедливо! — Я уверена, что он использует вас в своих целях! — решила нанести последний удар королева Нуменора. — Почему многие так слепо ему доверяют? Зимрабет посмотрела на родственницу и поняла, что с этими словами трагическую отрешенность на ее лице сменила неприкрытая горечь поражения. — Цели — целями, — она спокойно посмотрела в глаза королеве, — цели — это дело вкуса, а мне важен результат. Нельзя прожить всю жизнь и никого не использовать, другой вопрос, как и зачем это делать и что получилось в итоге. Тар-Мириэль, не говоря ни слова, встала с дивана, повернулась к воспитаннице спиной и вышла за дверь. Она чувствовала себя совершенно сломленной и опустошенной, кроме того, она не понимала, как такое могло произойти. Зимрабет, которую она помнит прекрасной маленькой девочкой с цветными бантиками в косичках — жена этого злобного выродка, который стал советником ее мужа. Она боялась даже думать о том, кто у них родится — ей казалось, что отродье Зигура тоже должно быть таким же кровожадным чудовищем, как и его отец. А ее собственный супруг, который утверждает, что любит ее всем сердцем, выносит один смертный приговор за другим всем без разбору, в том числе и собственным родичам. Бэльзагар сожжен заживо за несколько неосторожных слов. Потом до нее дошли сведения о том, что старший сын Элентира, Нолондил, и его жена были казнены в Роменне вроде как за государственную измену — наверняка обвинение было ложным. Теперь Лаирэндил. Что ей теперь делать, у кого искать спасения — и есть ли в этом вообще смысл? Ей некуда идти, негде просить помощи… Королева чувствовала себя словно животное, случайно попавшее в ловушку, потому что все те люди, на которых она могла надеяться, так или иначе были против нее. Зимрабет во всем будет поддерживать своего супруга, ее собственный муж Фаразон постепенно превращается в такое же злобное чудовище, как и Зигур, до Аглахада не докричаться — наверняка его больше волнует новая возлюбленная, какая-то там знаменитая танцовщица из Харада, нежели государственные дела или судьба Лаирэндила. Конечно, остаются Верные, но к ним она не пойдет по совсем иной причине. Наверное, ее отец был все-таки прав: надо было согласиться стать женой Элентира, и тогда в Нуменоре все было бы тихо и спокойно — никаких казней, и Лаирэндил был бы в безопасности, а мерзкий Зигур-Саурон сидел бы в своем проклятом Мордоре и носа оттуда не высовывал. Что же до того, что брат Амандила никогда не нравился ей как мужчина — наверное, можно было бы и перетерпеть. Благо государства и народа важнее, а она как-никак королева и должна нести за это ответственность, она же вместо этого пошла на поводу у своей любовной страсти. Сама виновата — влюбилась, как девочка-подросток… Слезы ручьем текли по щекам Тар-Мириэль. Она всегда любила своего мужа. Она до сих пор его любит, несмотря на все его жестокости. Наверное, она никогда не перестанет его любить. *** …и одною душой исковерканной Стало меньше на грешной земле. В.Петлюра «Маринка». Если бы несчастный Лаирэндил встал перед королем и его старшим советником на колени и стал бы умолять о прощении, раскаиваясь в том, что сболтнул лишнего, возможно, его судьба сложилась бы совсем иначе, но он не стал оправдываться — просто смотрел остановившимся взглядом в пространство и молчал. Для него уже все было кончено, и оставалось совсем немного — дождаться смерти. Проведя ночь в холодной темнице на покрытой инеем гнилой соломе, юный Верный ожидал, что его сразу запрут в железную клетку на площади, но король был настолько оскорблен, что решил покарать наглеца по всем правилам и наутро устроил над ним показательный суд. Зимрабет на процессе не появилась, и Лаирэндил полагал, что старший советник выступит с обвинением, но тот, как ни странно, сидел в зале с равнодушным видом. Зато свидетелями преступления оказались какие-то странные люди, которые с уверенностью утверждали, что несчастный юноша не только оскорблял короля и Зигура, во всеуслышанье назвав обоих самыми что ни на есть непристойными словами (значения большинства из них бедный Лаирэндил в силу своего хорошего воспитания даже не знал, оставшиеся никогда не произносил, и выступления свидетелей вогнали его в краску), но и вынашивал планы по свержению действующей власти, а также занимался шпионажем в пользу Ханатты (подсудимому с трудом удалось понять, что речь идет о Хараде). Во время суда юный Верный не отвечал ни на чьи вопросы, по-прежнему печально глядя куда-то вдаль — впрочем, в этом не было необходимости, главе государства и его подручным было и так уже все ясно, и приговор был вынесен еще заранее. Королева, впрочем, не оставила своих попыток спасти родственника: она тоже пришла на процесс уже ближе к концу и, в отличие от каменно-неподвижного Зигура, принялась горько рыдать, упрашивая мужа пощадить Лаирэндила, однако Ар-Фаразон был неумолим — его не трогали ни слезы и мольбы супруги, ни более чем жалкий вид юного преступника. В какой-то миг сыну Нолондила показалось, что бесстрастное выражение лица старшего советника при взгляде на Тар-Мириэль сменилось досадой, недовольством и злостью, как будто она ему чем-то помешала или испортила вещь, над которой он долго трудился… нет, все-таки показалось, почудилось, видимо, у него снова начинается жар после ночи в сырой ледяной камере. Зигур по-прежнему держался с ледяным спокойствием, и его идеально прекрасное лицо не выражало ничего, кроме полного равнодушия. Лаирэндила передернуло при одной мысли о том, как его сестра могла выйти замуж за это чудовище, ложиться с ним в одну постель и… делать то, что все жены обычно делают с мужьями. Впрочем, уже все равно, он ей больше ничего никогда не скажет, правда, ему все-таки не хотелось бы, чтобы Зимрабет смотрела, как он умирает. Хорошо, что сейчас зима, и его тело после смерти замерзнет, а не будет гнить на солнце, привлекая тучи жужжащих черных и зеленых мух. Юноша не ошибся: после ночи, проведенной в сырости и холоде, ему действительно снова стало хуже, и слова королевского секретаря, зачитывавшего приговор, он слышал как сквозь вату — его то бил озноб, то бросало в жар, и когда стражники выволакивали его из зала, он с трудом стоял на ногах. Если бы эти люди его не держали, он бы, наверное, упал и так и лежал бы без сил на полу, и никакие пинки и побои арузани не заставили бы его подняться. Хотя теперь уже все равно. Скоро будет покой. Вечный покой. Он бросил последний взгляд на тех, кто обрек его на смерть. Королева горько плакала, закрыв лицо руками, ее муж смотрел попеременно то на нее, то на опального родича: на него — со смесью презрения и злорадства, на Тар-Мириэль — с недовольством. Подручные короля тоже торжествующе улыбались и довольно переговаривались — все, кроме Зигура-Саурона, которого, казалось, ничуть не беспокоило все происходящее. Он вообще живой или это мраморная статуя? Ведь даже не пошевелился за все время ни разу… Король наверняка был доволен своей изуверской выдумкой: по его приказу Лаирэндила заперли на главной площади города в большую железную клетку с толстыми прутьями едва ли не в руку толщиной — такие не разогнешь, не сбежишь. Да он и не смог бы этого сделать при всем желании даже с обычными, которые бывают в клетках для животных и птиц — слишком слаб. Несчастного юного Верного оставили под открытым небом без пищи и воды, но верхнюю одежду у него не отобрали, чтобы не замерз сразу, это была бы слишком легкая смерть для человека, оскорбившего старшего советника короля. Стражники поначалу пытались говорить осужденному разные гадости, но тот отрешенно смотрел в сторону, не отвечая, и они, пожав плечами, отошли — что толку, парень, видать, не в себе. Ранним утром еще светило солнце, и, казалось, на улице даже немного потеплело, но к полудню погода снова испортилась — серые облака затянули все небо, иногда накрапывал мелкий холодный дождь со снегом, пронизывающий ветер раскачивал деревья и выл в ветвях, почти лишенных листвы. Лаирэндил забился в угол клетки, свернувшись калачиком, чтобы не было так холодно, и закрыл глаза. Почему все это происходит именно с ним? Ведь в мире есть сотни, тысячи, десятки тысяч других людей, которые рождаются в хороших семьях, с раннего детства они окружены любовью, заботой и достатком, никто не поднимает на них руку, не истязает, их не обрекают на смерть… Хотя теперь уже все равно. Его разум словно оцепенел, как и все вокруг, почти погруженное в зимний сон. Юноша не помнил, сколько так просидел, но когда попытался переменить положение, снова почувствовал, что задыхается, а в груди у него хрипит и свистит. Закашлявшись, он ощутил во рту давно знакомый ему металлический привкус крови. Уже почти все, осталось совсем немного. Почему смерть забыла о нем? На улице уже темнеет, вряд ли он увидит следующее утро… Силы окончательно оставили Лаирэндила, и он впал в забытье, из которого его не мог вывести даже усиливающийся снегопад — крупные слипшиеся хлопья, едва касаясь земли, превращались в противную слякоть. Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо; с трудом разлепив тяжелые веки, он сначала увидел, что начало светать — неужели он пережил эту ночь? — а потом, повернув голову, вздрогнул от ужаса. Перед ним стоял муж его сестры, в упор глядя на него своими жуткими синими глазами; черные волосы старшего советника припорошил снег. — Эй, Лаирэндил, просыпайся, — встревоженно произнес Саурон, неприятно пораженный жутким видом родича и пятнами крови на его одежде — его худшая догадка подтвердилась. — Я выпросил у короля твою жизнь, — тут Черный Майа перешел на шепот, — но только во избежание дальнейших неприятностей тебе придется мне подыграть. Юноша ничего не ответил, лишь глубже спрятал руки в рукавах своей потрепанной куртки. Ему казалось, будто на него навалилось что-то невообразимо тяжелое — до такой степени было трудно дышать. — Лаирэндил, тебе совсем плохо? — майа положил ему руку на лоб, а потом, бережно поддерживая брата жены за плечи, вытащил его из клетки; тот, однако, был уже в таком жутком состоянии, что снова лег лицом вниз на холодные камни, из последних сил оттолкнув старшего советника. — Не смей ко мне прикасаться, ты, мордорский выродок… — Сможешь хотя бы обнять меня за шею? — Саурон прекрасно понимал, что на грубости со стороны серьезно больных и раненых обижаться было бы однозначно глупо. — Думаю, у меня хватит сил донести тебя до дворца, а там сразу уложу тебя в постель и буду отпаивать горячим чаем. Если бы не эта глупая баба Тар-Мириэль, они бы тебя еще вчера прямо в зале суда мне отдали. Я уж давно понял — при ее муже кричать и плакать не только бесполезно, но и вообще нельзя, иначе он просто сделает назло. До нее это так пока и не доперло. Она еще ко всему прочему отлучила супруга от постели — не от большого ума. Теперь они спят в разных комнатах, интересно, надолго ли ее хватит. Саурон слегка поежился — не от холода. В этот миг у него возникло уже знакомое ему ощущение, которое он испытывал достаточно редко — все-таки из него не самый плохой целитель! — но которое ненавидел лютой ненавистью. Как будто держишь в руке пепел или мелкий песок, но он все равно утекает меж пальцев, как бы ты ни сжимал ладонь. У Лаирэндила не было больше сил цепляться за жизнь, и его фэа сейчас так же медленно уходит… впрочем, может быть, что надежда еще есть. Главное сейчас — это делать вид, что все хорошо, и говорить о чем угодно, лишь бы хоть как-то отвлечь его от этой погруженности в собственное умирание, вполне возможно, что он примет эту игру и его удастся вытащить. — Я сказал королю, что хочу провести один жестокий опыт, а материалом для него послужишь ты, — криво усмехнулся старший советник. — Суть в том, что я попробую вроде как внушать тебе полную покорность по отношению к нему и его приближенным, более того — ты начнешь мыслить так, как хотят они. Не пугайся, я еще из ума не выжил и не собираюсь ломать тебе аванирэ. Я прекрасно понимаю, чем это может закончиться даже для совершенно здорового человека или эльфа, а уж тебя в твоем состоянии это просто убьет, поэтому — я уже сказал, от тебя потребуется только мне подыграть. Хорошо, что я женился на твоей сестре, а не на такой безмозглой даме, как королева, Зимрабет хоть понимает, когда что делать и говорить можно и нужно, а когда нельзя и не нужно. Лаирэндил слегка пошевелился, поворачиваясь к Саурону. Ну наконец-то, хоть как-то отреагировал, может, еще не все потеряно. Буквально за пару дней до неожиданного появления Верного родича Черный Майа рассказал своей теперь уже супруге о том, как еще в детстве заметил за собой интересную вещь — он мог как будто видеть чужую фэа, не глазами, а на каком-то интуитивном уровне, словно внутренним зрением… это было трудно описать человеку, который сам такого не умеет, но благодаря такой способности он, наверное, даже в полной темноте с закрытыми глазами понял бы, кто с ним рядом. Неунывающий жизнерадостный Келебримбор, например, всегда сияет, как теплое летнее солнце — его фэа словно светится изнутри, он даже в самые страшные моменты не терял самообладания и жизнелюбия. Мерзкий братец Курумо напоминал грязную черную лужу. Маэглин — грозовое облако, уж слишком часто пребывает в хмуром и подавленном настроении, а вот Гил-Галад оправдывал свое прозвание — яркий блеск белой звезды. Душа Аглахада похожа на спокойный залив с зеленовато-синей соленой водой, окунешься в такую или даже со стороны взглянешь — и все лишние тревоги вместе с усталостью и раздражением уходят прочь. Про фэа ее родича Нилузана, который так испугался его на Совете Скипетра, можно было бы сказать одним словом — красивая: тоже сияющее, только не солнце, а серебро. Или даже луна, у него и имя подходящее. Тут же творилось что-то страшное: подернутый пеплом уголек, в котором еще тлеет крошечная искорка, но он рассыпается на глазах, полностью и окончательно превращаясь в пепел, который в тот же миг разносит ветер… Саурона снова передернуло. В свое время еще в Валиноре, будучи учеником Ауле, он попытался рассказать об этой своей способности другим, но Йаванна обозвала его чокнутым и запретила своей дочери Ити даже близко подходить к вражьему отродью, а учитель только печально покачал головой и посоветовал не выдумывать глупости. Может быть, он на самом деле даже и верил своему лучшему подмастерью, да только говорить об этом он не хотел. Или боялся. Правда, изо всей семьи Ауле приятное впечатление в плане фэа производила только сама Ити — весенняя зелень или свежий росток как есть. Сама Йаванна была похожа на грязное смрадное болото, хотя внешне так и не скажешь, а бывший учитель Саурона — на выжженную лесным пожаром землю, на которой еще долго не взойдет ни одна травинка. Интересно, что бы подумала его жена, если бы узнала, как ее видит старший сын Мелькора? — Почему… ты… — Лаирэндил, открыв глаза, попытался что-то сказать, но тут же закашлялся и умолк. Черный Майа, сдернув с себя плащ — вообще-то на улице не так уж и холодно, хотя для Нуменора эта зима наверняка будет более суровой, чем обычно — осторожно закутал в него юного Верного. — Давай, отдышись немного, и пойдем отсюда, — он попытался изобразить на лице нечто вроде ободряющей улыбки, хотя ему показалось, что вышло у него наверняка нечто кривое, неубедительное и жалкое. Лаирэндил, собравшись с силами, уже вполне сознательно и осмысленно безо всякого страха посмотрел на Саурона, потом попробовал привстать и тут снова резко закашлялся; горлом у него струей хлынула кровь с какими-то ошметками. Старший советник мельком подумал, что его родичу, скорее всего, все-таки пришел конец — ведь человек не может жить без легких, но тут же отогнал от себя эту мысль, сейчас есть дела посерьезнее. Он сел на землю рядом с клеткой и поудобнее устроил Лаирэндила у себя на коленях, чтобы ему было хоть немного легче дышать. Тот отчаянно хватал губами воздух, в глазах его застыла нечеловеческая мука. — Послушай, — чуть слышно выдохнул он, когда приступ кровавого кашля наконец закончился. — Ты… владеешь осанвэ. Я тоже должен бы… в моем роду все… только я никогда не пробовал и не знаю, смогу ли… я солгал Зимрабет, что Исилвэн умерла в родах. Ее убили. Мне трудно говорить… я тебе покажу все, что со мной было… и с ней… только поклянись мне, что ничего никому не скажешь. Даже своей жене. Саурон стиснул зубы. Он ненавидел собственное бессилие. — Клянусь, — твердо ответил он, в душе уже зная, что эту клятву точно сдержит. Еще б не хватало беременной женщине или кормящей матери знать о том, что наверняка смутило бы и тех, кто не слаб духом… да и вообще, он с детства гордился тем, что всегда исполняет данные обещания. Серое сумрачное небо постепенно прояснялось. Лаирэндил, больше не говоря ни слова, позволил старшему советнику взять себя за руку и открыл ему свои мысли. Тот с каждым мгновением кривился все больше и больше, словно от чего-то кислого или от изматывающей ноющей боли. Нолондил и его женушка уже огребли свое, надо будет еще найти этих двух ублюдков из Роменны, а какое-нибудь обвинение против них состряпать — пара пустяков, главное — дождаться удобного момента. Самым лучшим решением было бы поиметь обоих во все естественные отверстия дохлым небритым ежом поперек шерсти — в свое время он пригрозил такой расправой Соот-Сэйору, хорошо, что папаша не слышал! — да только король такой радости не оценит. Ну да ладно, на крайний случай сойдет костедробилка или осиновый кол. Взглянув на Лаирэндила, Саурон внезапно заметил, что тот смотрит на него широко раскрытыми глазами — опять же безо всякого страха, весь ужас, который охватывал многих при виде Черного Майа, куда-то ушел. Ему почему-то показалось, что это очень нехороший признак. — Прости, — чуть слышно проговорил юноша. — Я в тебе ошибся. Я рад, что Зимрабет выбрала именно тебя. Берегите друг друга. Если бы королевский советник не владел собой достаточно хорошо, то в этот миг его лицо точно оказалось бы искажено диким, безжалостным, всепоглощающим страхом. Несмотря на весь свой жизненный опыт, он до сих пор ненавидел эти встречи со смертью, когда уже ничего не сделаешь, а все твое мастерство оказывается бесполезным. — Лаирэндил, не надо, — только и успел прошептать он, почувствовав, как догорающий уголек окончательно рассыпался пеплом, который в следующее мгновение превратился в серую дымку, тут же исчезнувшую из виду. Широко распахнутые глаза юного Верного смотрели куда-то в пространство, на окровавленных губах застыла слабая улыбка. Саурон глубоко вздохнул, пытаясь привести мысли в порядок, потом поднялся — с телом брата Зимрабет на руках. Жизнь у бедняги была страшнее любого кошмара, теперь остается только похоронить его по-человечески. *** Тело несчастного Лаирэндила предали земле на городском кладбище на закате того же дня — к счастью, у короля все же хватило совести разрешить родичам совершить положенный погребальный обряд, хотя поначалу он склонялся к тому, чтобы бросить труп Верного смутьяна собакам. Тар-Мириэль на похороны не пришла — сказалась больной, но на самом деле она просто не хотела никого видеть, не говоря уже о том, чтобы простить мужа — с Ар-Фаразоном они по-прежнему не разговаривали. Нахмуренный Аглахад стоял, опустив глаза в землю, и ничего не говорил, видно было, что случившееся потрясло его до глубины души. Зимрабет беззвучно плакала, держа за руку мужа. Лаирэндил же наконец обрел вечный покой — такой желанный покой, о котором он мог только мечтать при жизни. Снег падал на его лицо, казавшееся в смерти таким умиротворенным, и не таял.