Переписывая Поттера

Прошло уже четыре дня, как Гермиона лежала в лазарете, а мадам Помфри успешно подбадривала ее скорой выпиской. Раны полностью зажили, самочувствие улучшилось настолько, что теперь даже внимательная целительница не протестовала против постоянной компании ее сокурсников. Друзья заходили к ней каждую свободную от уроков и тренировок минуту, а в остальное время у нее была завидная горка из книг и конспектов, так что скуку Гермиона не испытывала. В лазарет за ее четырехдневное пребывание кроме нее никто не слег, что оказалось плюсом, поскольку таким образом мадам Помфри стала заглядывать к ней лишь по необходимости, а количество тыквенных снадобий явно уменьшилось. Самым неожиданным гостем за это время стал Северус Снейп, который не только дал мадам Помфри точные указания о том, сколько она должна была держать пострадавшую здесь и чем именно смазывать раны, но и принес изготовленные им же самим специальные успокаивающие и укрепляющие зелья. После того как Гермиона выразила ему свою благодарность, ей показалось, что профессор собирается спросить ее о чем-то еще, но в последний момент передумал. Грейнджер не была уверена, но все же ей показалось, что взгляд Снейпа задержался на ее руке дольше необходимого, а на строгом лице отразилось нечто похожее на обвинение. Только вот Гермиона не была уверена к кому именно. Знала лишь то, что профессору каким-то образом удалось узнать точное средство против заклинания Гарри, по ее личному мнению, изобретенное Принцем-полукровкой, личность которого не давала ей покоя с самого начала учебного года. Сейчас же, сопоставляя некоторые факты, она почти была готова принять весьма логичное и обоснованное заключение, останавливая себя лишь недостатком улик в целом. Делиться своими подозрениями с Гарри она пока не собиралась, заранее предугадывая его реакцию. Успокаивало лишь то, что от пособия Гарри все же избавился. Открытия для Гермионы на этом не заканчивались. Стоило лишь провести взглядом по тоненькой книжке, одной из тех, что принес ей Малфой, и Гермиона с неудержимым раздражением поняла, что все ее планы вновь полетели в тартарары. «Краткий психоаналитический трактат о главных проблемах современного магического общества, или Похвала правде». Прочитав заковыристое название, Гермиона нахмурилась, сопоставила поведение Малфоя с неожиданной догадкой, сжала губы в раздраженную полосочку, поняла, что верно истолковала намек, мысленно же навела на несносного слизеринца порчу. Проклятый Малфой знал о ее обмане и теперь откровенно насмехался над ней, пытаясь довести до крайностей, заставить раскрыть карты, сказать правду о том, о чем она и сама старалась не думать. Только вот Грейнджер данный расклад не устраивал, так что она решила, что он может делать и говорить что хочет; она же тем временем будет продолжать собственную игру и с радостью посмотрит, как терпение его лопнет и он сдохнет от собственной же желчи. Однако Гермиона и представить не могла, что ей придется терпеть все это каждый день. Каким-то образом Малфою удавалось находить идеальное время, когда она была в лазарете одна, беззащитна, почти счастлива. В основном это случалось ближе к вечеру, когда мадам Помфри заканчивала свой обход, ее друзей выгоняла, но двери при этом не закрывала, свет не тушила. Тогда Гермиона принималась за изучение книг, с предвкушением ожидая приятного потока информации. Она раскрывала слегка запыленный фолиант, проходилась рукой по красивому, искусно сделанному корешку, напрочь забывая, кто именно сюда принес книгу, подносила редкий экземпляр поближе к носу, чтобы вдохнуть пьянящий запах старинной бумаги… Именно тогда чертов Малфой вторгался в ее личное пространство, раздразнивая терпение сказками на ночь, в которых он весьма бессовестно повторял события якобы забытых ею дней, но на свой лад, выворачивая все факты наизнанку в собственную же пользу. — Помнишь, как ты пригласила меня на вечер Слизнорта? На тебе было короткое красное платье с глубоким вырезом на груди. — У меня нет такого платья, — невинно возразила в тот день Гермиона, разрываясь между желанием позвать Помфри, чтобы та выпроводила недоделанного сказочника подальше, и послушать, как далеко все это может зайти. — Скорее всего, ты купила его именно для того вечера. Ты даже осмелилась пригласить меня на танец, Грейнджер. Впрочем, это был не единственный наш совместный поход на собрания «слизней»… В тот день я понял, что ты совершенно не умеешь пить. Порой правда так тесно переплеталась с его выдумками, что Гермионе стоило заметных усилий не поверить во весь этот бред. Желание Малфоя вывести ее из себя начало превращаться в странную дуэль, где он старательно уверял ее в собственных словах, совершенно наплевав на здравый смысл, она же изо всех сил пыталась опровергнуть явную ложь такими же явными аргументами в пользу их нереальности, при этом не выдавая собственного притворства. В какой-то момент она поняла, что спорить было бесполезно. В тот же миг все приобрело окрас фантазии, сказки, далекой выдумки о чем-то, чего быть никак не могло. О чем-то, что все же было. Было всего два месяца назад, а отделялось от привычной реальности несокрушимой стеной, о которую Малфой бился изо всех сил, используя весь свой арсенал, чтобы Гермиона переживала все страдания по новой. Завуалированно, полунасмешливо, а порой с откровенным вызовом и желанием добить ее до конца, заставив признать истиной то, что она старалась закопать в самую темную яму собственной памяти. Она не прогоняла его, даже не возмущалась, скрывая всю боль и ненависть за маской равнодушия, потому что внутри нечто склонное к саморазрушению заставляло ее слушать дальше. Иногда ей казалось, что все ее старания напрасны, словно он ей не верит, но прогоняла эти сомнения, концентрируя внимание на мысленном счете. Потому что должна была быть определенная, точная цифра, досчитав до которой можно успокоиться, а еще дождаться, что Малфой навсегда уберется к чертям, теряя надежду сломить ее защиту. Правда была слишком тяжелой, чтобы относиться к ней серьезно. Нет, и не могло это быть правдой. Осознав это, Гермиона замолчала, выбрав для себя роль бесстрастного зрителя, которого данное представление могло коснуться не больше, чем очередная шекспировская пьеса. Когда психологическая пытка сменилась комедией, Гермиона скрестила на груди руки, выстроив в сознании высокую сцену, куда поместила Малфоя: артистичного от природы, правдоподобного до скуки, самоуверенного до тошноты, пропитанного цинизмом до самых костей. — Ты преследовала меня, следила за мной каждую минуту… — Притворялась другим человеком, чтобы быть ближе ко мне. Притворялась достаточно долго, чтобы это вошло в привычку. Ты постоянно притворяешься. Хотя таланта у тебя явно не хватает… — Грейнджер, ты специально сказалась больной, чтобы навестить меня, была настолько одинокой и потерянной, что мне стало тебя жаль… — Помнишь, как приходила на мою последнюю игру? Ты так волновалась, что даже не видела, как я поймал этот чертов снитч. Ты просто ужасная болельщица! — Мы были в Хогсмиде… Что такое, Грейнджер, почему у тебя такое лицо? Ты побледнела. Выпей это мерзкое зелье и слушай дальше… — Ты просила остаться с тобой на ночь, хотела, чтобы я тебе доверился… — Ты была со мной в Запретном лесу, прижималась ко мне, чувствуя холод… Содрогалась от каждого шума, чуть не сгинула в паучьей яме. Не прими за хвастовство, но без меня ты бы давно стала паучьим запасом на зиму. Ты весьма нежно меня отблагодарила. В пещере… — Вспомни, Грейнджер. Нам ведь было так весело! — Неужели ты не помнишь? — Грейнджер, вспоминай… — Грейнджер… Когда она была на грани срыва, хотелось крикнуть «Хватит! Заткнись, Малфой! Иди к черту! Просто исчезни навсегда!», она все же позволяла себе озвучить весьма логичные возражения, согласно которым Малфой никогда бы не стал терпеть присутствие такой грязнокровки, как она, рядом. — Почему же? — звучал его до боли холодный голос, а ее ответ тонул в собственной лжи. Потому что она могла ответить, лишь показав надпись на руке, озвучив его же слова о том, насколько сильно он ее ненавидел, как мечтал о том, что она сдохнет подобно остальным грязнокровкам. — Потому что ты подлый, невыносимо высокомерный кретин. — Это не аргумент, Грейнджер. Это всего лишь твое мнение, до которого мне совершенно нет дела. — Тогда иди к черту, Малфой. — Предпочитаю остаться с тобой. Тут, по крайней мере, не так жарко. — Я позову мадам Помфри. — А я притворюсь, что у меня болит голова. — И никто этому не удивится, потому что ты больной, Малфой. Больной на всю голову! — В этом есть определенные плюсы, как считаешь? — А тебе разве есть дело до моего мнения? Тебе же плевать на него! — Это правда только отчасти, Грейнджер, но ты слишком зациклена на себе, чтобы понять очевидное. — Я не хочу слышать это от такого эгоцентричного придурка, как ты! — Ты ничем не лучше меня, Грейнджер! Ты мерзкая бездарная лгунья, которая боится признать очевидное даже для себя самой! И не смей считать в уме! Я вижу тебя насквозь! Десять… одиннадцать… двадцать… — Я хочу, чтобы ты ушел, — собственный голос звучал тихо и твердо, тело же дрожало от переполнявшей злости. Гермиона могла поклясться, что в глазах Малфоя мелькнуло что-то похожее на усталость, сам же при этом он закатил глаза с облегченным вздохом. Она поняла, что стоит напротив него, все это время прикованная к его серым глазам, чувствуя при этом невыносимое желание врезать ему, причинить боль, чтобы тот наконец понял, насколько ей плохо от одного лишь его напыщенного вида. Невыносимым желание было настолько, чтобы превратить душевное напряжение в физическую усталость, где спрятать переживания было заметно проще и удобнее. Надо было лишь вернуться на кровать, накинуть на себя одеяло и отвернуться от презренного слизеринца. Только вот для этого ей было необходимо для начала разорвать зрительный контакт и затянувшееся до смешного молчание. В его глазах можно было различить собственное отражение: нахмуренные брови, суженные губы, слегка вздернутый подбородок. В целом, выглядела она несколько комично. Даже странно, что он не смеется. Напротив, смотрит как-то серьезно, почти открыто, словно хочет ее понять. Только вот вряд ли у него получится. Даже самой ей этого не удавалось. — Я принес тебе конспекты и книги, — голос Малфоя прозвучал отдаленно, словно из другой реальности, при этом возвращая ее на твердую землю. Гермиона пренебрежительно проследила за тем, как он кладет стопку на кровать. — Зачем ты это делаешь, Малфой? У тебя что, нет других дел? Что мне сделать, чтобы ты исчез? Возможно, если бы Гермиона видела то, что видел Малфой, или хотя бы могла прочесть бешеный поток его мыслей, она бы поняла, что единственной причиной была она сама. Точнее, то, как сильно она раздражала его любопытство, бросая вызов своим упрямством и отрицанием. Вероятно, если бы она лучше вгляделась в его глаза, заметила бы странную искорку удивления. Словно лишь сейчас, когда она стояла перед ним с взлохмаченными, совершенно ужасными на вид волосами, когда метала в него убийственные молнии прищуренными глазами, когда на таком обманчиво спокойном, но в тоже время уставшем лице стали заметны скулы и потемневшие веки, и когда через одежду проглядывали очертания истощенного тела, он вдруг понял, что она красива. Быть может, где-то в его памяти даже мелькнуло воспоминание, где она стояла прямо напротив него в синем платье, так изящно очерчивающем всю ее суть. Слишком гордую для того, чтобы признаться, но достаточно упрямую для того, чтобы поступиться собственными принципами. Не исключено, что все дело было в слабом свете, который падал из окна, заставляя все вокруг нее сиять странным, каким-то знакомым теплом, но лицо ее показалось непривычно знакомым. Слишком знакомым. Почти родным. Настолько, чтобы пожелать увидеть, как жесткие, сухие и высокомерные черты Пэнси в его воспоминаниях сменились на ее лицо. Чтобы каждая эмоция, мысль, приятная задумка, связанные с Пэнси, но принадлежавшие Грейнджер, отразились на ее чертовом лице, где за последнее время не было ничего, кроме равнодушия и плохо скрытого презрения. Возможно. Только вот она этого не видела, а читать мыслей и вовсе не могла.

***

— Ты помнишь, какой завтра день? — спросил Рон, когда они наконец остались наедине в гриффиндорской гостиной, и Гарри понял, что данный вопрос его друг хотел задать уже давно. К сожалению, он знал, чем все это вызвано. — Суббота, — что-то во взволнованном лице Рона заставило слегка продлить его пытку, но в то же время губы Гарри при этом слегка дрогнули, позволяя собеседнику понять его намерения. — Ладно-ладно, я в курсе, какой завтра день, но спасибо, что решил напомнить. На самом деле мы с Джинни решили отметить его в Хогсмиде вдвоем, и я надеюсь, ты не против. — Не против, — по голосу Рона Гарри заподозрил, что дело было совершенно не в беспокойстве за младшую сестру. — Честно говоря… Я тоже кое-что задумал. Только вот не знаю, насколько это все ужасно. — Мне уже страшно, — Гарри нахмурился, потому что в каком-то смысле слова друга его действительно напугали. — Только не говори, что это связано с Гермионой. — Послушай, я знаю, что наши отношения с ней зашли в странное русло, и главной причиной был именно я со всей этой историей с Лавандой, но… Это же День святого Валентина! — Да, я помню, только… Ладно, слушай, Рон, если честно, я не думаю, что сейчас самое хорошее время для всего этого, — Гарри многозначительно указал глазами на розовые коробочки, стоящие на полу, готовые открыться и наполнить гостиную маленькими купидончиками уже завтрашним утром. — Ты говоришь о Том-чье-имя-нельзя-называть? — Нет, я говорю не о Волан-де-Морте, — Гарри сделал особый, четкий акцент на имени врага, напоминая другу, что вещи лучше всегда называть своими именами. — Я говорю о ситуации в целом. — Ты не мог бы говорить конкретнее? — Рон нахмурился, с легким недоумением рассматривая несколько озадаченного Гарри, который изо всех сил пытался придумать весомую причину, по которой его лучший друг не сделает весьма большую ошибку, а лучшая подруга при этом не убьет его за неумение хранить секреты. Особенно когда секрет касался настолько тошнотворной темы, как Малфой. — Послушай, ты ведь уже пытался? — осторожно начал Гарри, старательно наблюдая за реакцией друга. — Да, но не на День святого Валентина! — Какая разница? Она же сказала, что не готова. Тебе не стоит на нее давить. Тем более сейчас. — Ты имеешь в виду то, что она в больнице? — Гарри устало вздохнул, а на лице Рона все четче вырисовывалось подозрение. — Ты что-то недоговариваешь, Гарри. Опять. — Нет, я не… — Ты явно что-то скрываешь, — глаза Рона прищурились, Гарри же при этом ощутил сильное чувство вины. Только вот говорить о личной жизни подруги было вовсе не его прихотью. С другой стороны, Рон был его лучшим другом и имел право знать. Знать что? Что Гермиона все это время скрывала свое «маленькое увлечение»? Он и сам не знал подробностей. Да, Гермиона говорила о том, что теперь все это в прошлом, но готова ли она принять признания Рона? Или это лишь сильнее все испортит? И какого дементора это свалилось на его голову? Он ведь совершенно не был подготовлен к такому. Уж лучше сразиться с василиском раз шесть, чем все эти розовые коробочки… Еще и в канун Дня святого Валентина. К тому же он забыл приготовить Джинни что-то особенное… — Гарри! Отвечай на вопрос! — У Гермионы был действительно сложный год, наполненный всевозможными волнениями и переживаниями, — скороговоркой произнес Гарри, стараясь, чтобы ничего опасного с языка не сорвалось. — Подумай только, как ужасно ей было притворяться этой слизеринской стервой… Затем вся эта история с Малфоем, ну, точнее, с тем, что мы его подозревали. Постоянное напряжение, и да, твоя интрижка с Лавандой тоже значительно все усложнила, ведь все могло быть намного проще, Мордред, но… Я хочу сказать, что сейчас не самый удачный момент для признаний и розовых конфет. — Откуда ты узнал, что я купил конфеты? Мысленно Гарри хлопнул себя по лбу. — Похоже, у меня дар к прорицанию. — Я знаю, что ей пришлось нелегко, Гарри. Честно. И я понимаю, что сильно все испортил, но, может, именно сейчас, когда у Гермионы такой сложный период, ей нужна поддержка? — надежда в глазах друга передалась и Гарри. Что если это действительно сработает? Гермионе вправду нужна поддержка, чтобы поскорее забыть обо всем нежелательном. — К тому же я уже спрашивал Трелони, она предсказала мне удачу. — Раз так сказала Трелони… — Гарри все еще не был уверен, но даже это слабое вдохновение весьма сильно подействовало на друга. Рон радостно похлопал его по плечу со словами благодарности, так что Гарри оставалось лишь надеяться на благоприятный исход. За последнее время его отношения с Гермионой действительно изменились. Возможно, дело было в том, какой она стала: отдаленная, задумчивая, явно нуждающаяся в заботе. Сам Гарри понял это только недавно, когда она лежала в лазарете, испуганная не из-за того, что могла умереть, а потому что могла потерять друга. Неожиданная правда пролила свет на причины ее переживаний, но помочь ей с ними было не в его власти. Рон, между тем, инстинктивно почувствовал это еще в Норе, хотя окружать себя заботой Гермиона никому не позволяла. Гарри искренне надеялся, что все у них будет хорошо. Все равно он уже не мог повлиять на Рона, раз уж тому взбрело в голову что-то правильное. Или глупое, опрометчивое… — Хотя она еще говорила что-то о грядущем мировом кризисе, но вряд ли это имеет значение, — Рон нахмурился, рассеянно проведя пальцами по несуществующей бороде, затем пожал плечами.

***

— Надо поговорить, — сказал Блейз Забини, стоящий у дверей слизеринского старосты, явно ожидая, пока тот вернется. Хоть голос прозвучал ровно и спокойно, сжатые в кулаки руки свидетельствовали о напряжении и волнении. Драко поморщился, предвкушая очередную головную боль и проблему, которая его совершенно не интересовала. Однако что-то настойчивое во взгляде Блейза зажгло его любопытство ровно настолько, чтобы сделать тому приглашающий жест и пропустить в собственную комнату. Забини присел в единственное кресло, Драко же занял удобный наблюдательный пункт у окна. — Пэнси начала вспоминать, — коротко и без предисловий произнес Блейз, при этом направив на него весьма хмурый, даже осуждающий взгляд. — И как это касается меня? — спросил Драко с ярко выраженной скукой и некоторым легкомыслием, облокачиваясь одной рукой на подоконник, а другую пряча в карман брюк. — Скажем так, в твоих же интересах мне содействовать, — Забини говорил спокойно и серьезно, но при этом было в его голосе что-то подстрекающее на насмешливую улыбку. Про себя Драко решил, что если этот влюбленный придурок все еще уверен в его увлеченности Пэнси, он не будет спешить того в этом переубеждать. — Ты мне угрожаешь? — почти искренне удивился Малфой, приподняв бровь, внешне же демонстрируя пренебрежение, расслабленность. — Настолько не уверен в ее чувствах? По сжатой челюсти собеседника он понял, что попал в яблочко. — Пять лет, Драко, она была рядом с тобой, несмотря на все, что ты делал, — говорил Забини тихо, но яда и злости в словах было достаточно, чтобы повалить дракона, а еще — заставить Малфоя нахмуриться. Он уже даже раскрыл рот, чтобы высказать все, что думает о Пэнси, если потребуется, даже признать, что совершенно не претендует на ее внимание, но Забини этого не позволил, с ненавистью направив на него указательный палец. Это было слишком смешно и нелепо, чтобы Малфой возмутился, так что он предпочел дослушать обвинения до конца. — Пять гребаных лет. Именно столько я терпел ее жалобы, слезы, истерики, чтобы затем она каждый раз возвращалась к одному и тому же, несмотря на здравый смысл. Возвращалась к тебе. Но не на этот раз. Только не к тебе. — Ты повторяешься, — с раздражением заметил Драко, закатив глаза. — Можешь быть спокоен, я не собираюсь ее у тебя отбирать, так что, если ты не против… Малфой весьма красноречиво указал на дверь, только вот собеседник его жест проигнорировал: — За все это время ты даже не поинтересовался о ее самочувствии. Ни разу, ты, чертов эгоист. И я даже знаю причину, — теперь уже насмешливая улыбка была на губах Забини. — Что, Драко, решил переключиться на грязнокровок? Нравятся всякие маскарады и переодевания? Если до этого все слова Забини были для Драко лишь неинтересной драмой, теперь все неожиданно приобрело смысл. Всего секунда — и подозрения превратились в твердую уверенность. Он все понял. Малфой молниеносным движением достал из кармана волшебную палочку и направил на подлого сокурсника. — Ты мерзкий предатель! — с каждым словом, произнесенным с шипением сквозь сжатую челюсть, он приближался к сидящему Блейзу все ближе, пока палочка наконец не уперлась в предательскую шею того. — Отлично, теперь ты заинтересован? — тот смотрел снизу вверх с весьма угрожающим прищуром. Волшебную палочку в руках противника Малфой заметил с опозданием, так что блокировать удар не успел. — Эвердо статим! Драко отлетел к стене, Забини же тем временем встал на ноги. — Чертов ублюдок, как ты мог это скрыть?! — мысленно Драко уже перебирал известные проклятия, пытаясь подобрать самое изощренное. Однако ни одно из них в полной мере не подходило для такого случая, так что произнес самое простое: — Экспеллиармус! Ты хоть представляешь, чем это могло кончиться?! Палочка противника в тесном помещении отлететь далеко не могла, так что эффект был не таким значительным, как хотелось, только вот не было похоже, что Забини спешит возобновить маленькую дуэль, решив, очевидно, добить его простыми словами. — Поверь, я бы с радостью сказал тебе, какой ты слепой дурак, хотя бы для того, чтобы понаблюдать, как твое хладнокровное лицо покрывается всеми оттенками радуги, но мне помешали, — во время наигранной паузы Малфой успел преисполниться нехорошими предчувствиями. — Я заключил договор с Грейнджер. Драко, понял, что ему нужно выпить. … Он открыл секретную полочку в книжном шкафу, доставая конфискованную у гриффиндорцев бутылочку виски. Вместе с тем оттуда же были изъяты граненый стакан и лимон. — Итак, ты заключил договор с гриффиндоркой, — подытожил Малфой после внушительного глотка, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — С Грейнджер. Мне безумно интересно, чем, во имя великого Салазара, ей удалось тебя подкупить? — Акцио, стакан! — произнес Забини, и еще один граненый сосуд выскочил из шкафа. Намек Драко понял, но удовлетворять наглого предателя не спешил. — Нам многое предстоит обсудить, — многозначительный взгляд в сторону стакана, гарантирующего, что до конца разговора никто не умрет, ответный презрительный взгляд Малфоя, свидетельствующий о том, что он принимает условия. — Нет, спасибо, — стакан с алкоголем Блейз взял, но от дольки лимона вежливо отказался. Просто невероятно, немыслимо, невозможно. Грейнджер умудрилась заставить забыть слизеринца о базовой солидарности и чести факультета. Он, конечно, подозревал, что месячное пребывание на его факультете могло сказаться, но не настолько же. Чертова Грейнджер. — Так чем тебя подкупила Грейнджер? Только не говори, что она использовала Империус или напоила тебя зельем правды, выпытала самые темные секреты и угрожала! — На самом деле все было проще, — ответил тем временем Забини, даже не пытаясь скрыть удовлетворение тем, что все же вывел его из себя. — Не испытывай мое терпение, — Драко вновь направил волшебную палочку на собеседника, но тот лишь пожал плечами, отхлебнув из стакана. — Ты меня не убьешь хотя бы для того, чтобы узнать всю правду, — наконец снизошел он до ответа. — Вот и с Грейнджер было так же. Она поклялась честно ответить мне на все вопросы о Пэнси и даже кое о чем своем, личном, так что… — Личном? — Малфой напрягся, осушил весь стакан, затем налил еще. — Неважно, — Блейз хитро улыбнулся, словно в руках его был какой-то секретный козырь и раскрывать его он не планировал. — Вторым пунктом шел дневник Пэнси. — Она вела дневник? — Малфой выругался, представив все компрометирующие его подробности, которые были известны назойливой поклоннице. Так что следующий вопрос прозвучал достаточно сдавленно: — Что там было? — Более двухсот страниц о том, какой ты прекрасный, умный и сильный. Почти каждый значимый момент, связанный с тобой на протяжении пяти лет, все сны, в которых она видела тебя, ну, или, по крайней мере, все, которые помнила. Весьма красочное описание вашего первого и последнего свидания в прошлом году, когда ты оставил ее стоять одну и ждать под дождем, неудавшийся поцелуй, о котором ты, скорее всего, ничего и не знаешь, и несколько подозрений о том, с кем именно ты пропадал в этом году, пока она тебя преследовала. В целом, ничего такого… — Забини осушил стакан, требуя добавки. — Грейнджер тоже его читала? — Драко почти на автомате наполнил стакан собеседника, чувствуя, что одной бутылки сегодня будет мало. — Это же Грейнджер, — Блейз пожал плечами. — Она любит читать. — Твою ж мать, Мордред, надеюсь, ты сжег его! — Как же я ненавижу тебя… — вздохнул Забини, внезапно схватившись за голову. Очевидно, алкоголь начал действовать. — И не буду скрывать, твоя ситуация принесла мне много приятных минут. — Не сомневаюсь, — сухо ответил Малфой, с раздражением представляя, как радовался Забини, наслаждаясь своим знанием и его неведением. Это было слишком унизительно, а всему виной чертова Грейнджер. Впрочем, как всегда. Еще один глоток. — Когда именно ты обо всем узнал? — Когда Грейнджер попыталась передать через меня лечебные зелья, — скорее всего, лицо Драко выглядело достаточно потерянным, потому что Забини решил пояснить. — Для тебя, придурок. Как можно быть настолько слепым? Действительно. Ярость в нем жестко проседала под натиском правды и алкоголя. Блейз был совершенно прав. Он ведь и сам мог с легкостью обо всем догадаться, если бы только захотел. Если бы только правда не была настолько неприятной и пугающей. — А договор? — Формально, я его не нарушал: ты и так все знал. — Не думал, что ты такой проницательный, — Драко почувствовал обиду. Детскую и раздражающую. Это он должен был все понять, а не Забини. — Но как именно ты все это узнал? — Просто я не такой идиот, как ты. И не слепой. Я видел, как ты пялился на пустое место в эти дни, торчал у дверей лазарета, думая, что тебя никто не видит, наплевав на дежурства, тренировки и все остальное, — Малфой после этих слов раздраженно нахмурился, понимая, что так продолжаться действительно не может. Ему совершенно не нравилось подобное описание. — Я связал несколько фактов и… — Ты должен был сказать, — злость все же начала возвращаться, подстегиваемая мыслями о том, как все могло сложиться, если бы он узнал правду как-то иначе. Раньше. Может, тогда бы все не зашло настолько далеко? — И что бы изменилось? Драко задумался, затем с легким вздохом признал: — Ничего. Тишина показалась достаточно естественной, так что никто не спешил ее нарушать. Каждого заполнили сомнения и собственные переживания, которые, если и не настраивали на атмосферу доверия, все же позволили собраться с мыслями и успокоиться. — И что тебе от меня нужно? — спросил наконец Драко, слегка приподнимая брови. — Письмо, — ответил Блейз, встречаясь с ним взглядом, ощутимо намекая, что требование его не подлежало торгам и отговоркам. — Отвратительное, мерзкое, уничтожающее. Ты справишься без особых усилий. Сообщишь Пэнси, что все предыдущие письма были тупой шуткой, она тебя не интересует и вообще тебе нравится другая. — Мне казалось, у вас все серьезно, — лимонная долька оказалась у него во рту, слегка отрезвляя кислотой, возвращая насмешливое настроение. — Не удивлюсь, если ты завтра полетишь к ней вручать розового мишку. Так какого черта все это устраивать? Забини отвел взгляд, хлебнул напиток, тяжело вздохнул, но все же ответил: — Ты не видел ее дневника. — Подари несколько мишек. — Из тебя дерьмовая поддержка. — Я и не нанимался. — Не представляю, что они в тебе находят, — в голосе собеседника проскользнула обида, очевидно, вызванная чувством несправедливости, что заставило Драко усмехнуться. — Ты же просто ужасен! И что у тебя творится с Грейнджер? Она ведь не просто так попала в лечебницу? Что у него с Грейнджер? Одному Мерлину известно. И почему ему кажется, что Забини отзывается о ней достаточно тепло? С уважением? — Я не просил лезть с советами, и меня с ней ничто не связывает. — Да-да, конечно. Поэтому ты присылал все эти трогательные письма Пэнси, когда думал, что она — это она, — видимо, внезапная ярость, отразившаяся на его лице, заставила Блейза добавить: — Нет, я не читал их, расслабься. Драко перевел хмурый взгляд на шкафчик, где лежали те самые письма, так грубо отправленные назад. Он избавится от этого мусора завтра же… — Ей будет лучше без тебя, — произнес Забини, и Малфою оставалось лишь гадать, о ком именно он говорил сейчас. Впрочем, без разницы. Еще один плюс быть слизеринцем. Совершенно не нужно беспокоиться о чувствах Грейнджер. Хотя для начала нужно заткнуть этого влюбленного идиота… — Нам нужно заключить сделку.