***
Близился вечер, когда Драко наконец отложил перо и с самодовольной ухмылкой перечитал законченное письмо. Оно занимало всего страницу, однако полностью соответствовало всем требованиям Блейза. Нет, это письмо было даже лучше: оно затмевало собой все предыдущие, которые он ошибочно отправлял к Пэнси в течение целого месяца. Все это время его самолюбие было уязвлено внезапными отказами Паркинсон, которая вплоть до прошлого месяца бегала за ним на протяжении нескольких лет, но вот сейчас он был полностью реабилитирован. Пожалуй, он бы написал это письмо и без лишних угроз со стороны Забини. Чего не скажешь об остальных пунктах их договора. Пройдясь по опустевшему замку, наскоро перекусив в Большом зале, он все же почувствовал некоторую скуку. Да, когда в этот день рядом была Паркинсон, соскучиться было сложнее. Не то чтобы ему не хватало ее назойливого присутствия и постоянных сцен ревности по поводу каждой полученной валентинки, скорее уж написание письма сильно напомнило о тех временах, когда все было проще. Когда можно было от всей души смеяться над развешанными Локонсом купидончиками, перекрашивать розовые ленточки в черный или подсовывать любовные послания Макгонагалл. Когда единственное, о чем стоило переживать — это не попасться на глаза Филчу или его облезлой кошке. Все это казалось одновременно близким и бесконечно далеким, словно происходило в какой-то иной реальности и с кем-то другим. Отмахнувшись от меланхоличных мыслей, Драко уже собирался возвратиться в подземелья, когда заметил Блейза, прислонившегося к стене и с весьма довольной улыбкой разглядывающего какую-то бумажку. Занимательно. — Весточка от далекой возлюбленной? — поинтересовался Драко, с явной насмешкой приподняв брови. Улыбка Забини несколько потухла. — Завидуешь? — Было бы чему, — Малфой пожал плечами, доставая из кармана помятый конверт. — Моя часть сделки. Пункт третий. — Спасибо, что прояснил, а то я уже испугался, что ты даришь мне валентинку, — Блейз усмехнулся, с интересом распечатывая конверт, затем всего за несколько секунд расправился с письмом. Лицо его сразу же стало серьезным. — Это не слишком жестоко? — Нет. — И почему ты начал письмо словами «Эй, Паркинсон»? И что значит вот это: «Тебе следует относиться с большей внимательностью к своему кругу общения»? — Эй, Забини, что именно тебе не нравится? Ты просил жесткое письмо, ты его получил. — Но я не просил обзывать ее «злобным гномом»! Это слишком даже для тебя. — Можем изменить на доброго гнома, если тебе так уж не нравится… Забини обреченно взмахнул рукой, и Драко принял это за одобрение. — Отправлю с филином через час. — В тебе есть хоть капля совести? Ты не можешь отправить это отвратительно-гнусное письмо в такой день! — Малфой уже собирался подсказать Блейзу короткую дорожку в ад, но тот беззвучно взмахнул руками, весьма конкретно обозначая свое решение. — Отправишь на следующей неделе. — Прекрасно, — Драко закатил глаза, затем, вспомнив кое о чем, требовательно скрестил руки на груди. — Что насчет твоей части пятого пункта? — Доставка займет некоторое время, — Забини нахмурился. — Я уже не говорю о том, насколько это рискованно. — Вот только не нужно вмешиваться в мои дела. Мы так не договаривались, Блейз. — Все же, учитывая, что в случае провала я могу пойти на дно вместе с тобой, я спрошу. Ты уверен? Естественно, он не был уверен. Как вообще можно быть уверенным в чем-то подобном? Только вот выхода у него все равно не было. Единственным утешением было то, что договор искусно затыкал рот Забини, позволяя не беспокоиться о свидетелях. Особенно учитывая невозможность самостоятельно достать такое, а также слежку, которая велась за каждым его письмом и посылкой с начала учебного года. — Уверен. Блейз смотрел взглядом, который явно говорил: ему было что сказать. Но в советах Драко не нуждался, тем более — от него. К некоторому облегчению, в коридоре мелькнуло белое пятно, которое по мере приближения приняло очертания человеческой фигуры. Если, конечно, ее обладательницу можно было считать человеком. — Драко, Блейз! Как хорошо, что я вас встретила! — дыхание Лавгуд было обрывистым, а тело согнулось пополам, словно она пробежала долгий марафон. На светлых взлохмаченных волосах виднелись весьма странные по форме очки психоделической окраски, которые Драко окрестил апогеем дурновкусия еще с первой их встречи, на ушах болтались странные сережки, подозрительно напоминавшие оранжевые баклажаны, одета же она была в нечто напоминающее одновременно тунику и банный халат. Обычно при виде всего этого следовали смешки, но явная взволнованность девушки заставила их в недоумении переглянуться в ожидании объяснений. — С тобой все в порядке? — поинтересовался Блейз, опасливо поглядывая на когтевранку, все еще розовую, но уже выпрямившуюся и восстановившую дыхание. — Да, спасибо, что поинтересовался, Блейз, — Полумна попыталась улыбнуться, но вышло натянуто, а в глазах по-прежнему стоял ужас. — Лавгуд, возьми себя в руки, чтоб тебя, и скажи уже, какого дементора ты ведешь себя так, словно окончательно слетела с катушек, — Драко смерил Полумну презрительным взглядом, чувствуя сильное желание развернуться и уйти, не дожидаясь ответа: скорее всего, глупого и сумасбродного. Останавливало лишь любопытство. — Нарглы! Я уверена, что все дело в них! На мне были спектрально-астральные очки, когда я заметила, что комната кишит мозгошмыгами, мадам Помфри там не было, поэтому я побежала искать кого-то, кто может мне помочь с поимкой этих мелких вредителей. Все уже отправились в Хогсмид, я отчаялась кого-то найти и тут наткнулась на вас. — Ты понял хоть слово из всей этой ахинеи? Потому что звучит это слишком мутно… — шепотом поинтересовался у Драко Забини, с явным усилием сохраняя серьезную гримасу. Малфой данный вопрос предпочел счесть риторическим. — Прелестно, — Драко вознес глаза вверх. — Теперь скажи то же самое, только по-человечески. — Думаю, Гермиону похитили, — Полумна уставилась на них, ожидая их реакции, но они явно не оправдали ее надежд, поскольку вместо сочувствия девушка получила недоверчивый смешок Блейза и закатившиеся глаза от Драко. — Нарглы… — Позволь поинтересоваться, тебе это, случаем, не приснилось? Потому что Грейнджер, как всем нам хорошо известно, сейчас находится под наблюдением Помфри. — Драко, я была в лазарете, но Гермионы там точно не видела! Малфой все же задумался, старательно вспоминая эмоции Грейнджер. Если подумать, она действительно была взволнованнее обычного, даже слегка обескуражена, смущена и сбита с толку, но он как-то не стал сосредотачивать на этом внимание, решив, что она просто наткнулась на особо интересную литературу. К тому же он был слишком занят письмом и докладами по зельеварению. Но теперь все это вызвало вопросы. — И поэтому ты решила, что ее украли… нурлы? — решил уточнить Забини, которого ситуация явно приводила в восторг своей абсурдностью. — Нарглы, — услужливо поправила его когтевранка. — Я была в очках и точно заметила там чье-то присутствие! — настаивала Лавгуд и в подтверждение своих слов надела на себя спектрально-астральные очки непонятного происхождения. На этот раз смешки все же последовали. — Вот поэтому все считают тебя чокнутой, Лавгуд, — Драко скрестил на груди руки, разглядывая девушку с неприкрытым отвращением, однако внутри его уже начали одолевать сомнения. Нет, в нарглов Драко не верил, но вот загадочное исчезновение Грейнджер… Один Мордред знает, что можно было от нее ожидать. Слишком подозрительно. — Меня это совершенно не обижает, — искренне ответила Лавгуд, пожав плечами. — Вот и хорошо, потому что было бы глупо обижаться на правду, — Малфой перевел взгляд на Забини, пытаясь понять, что тот думал об этой ситуации, но его насмешливая улыбка ему не понравилась. Несмотря на тщательно составленный договор, Драко все же ощущал некоторую угрозу с его стороны. Блейз явно не упустит своего шанса подставить его или хотя бы поиздеваться, чтобы возместить моральный ущерб. — Думаю, тебе стоит проверить, как там Грейнджер, — неожиданно обратился к нему Блейз, весьма иронично уставившись на него. — Уверен, ты не хочешь, чтобы она досталась… нарглам. — Думаю, тебе стоит заткнуться, — Драко прищурился, беззвучно произнеся губами «пункт шестой: заткнись или пожалеешь». — Расслабься, Драко, я лишь предложил тебе помочь даме в беде, — угроза явно не произвела должного эффекта. — Разве в этом есть что-то предосудительное? Малфой с раздражением понял, что позволил заманить себя в ловушку. Очевидно, притворяться, что ему нет никакого дела до исчезновения Грейнджер, бессмысленно, учитывая, насколько хорошо осведомлен обо всем чертов Забини, которого это лишь сильнее подстрекнёт к новым издевательствам, чего Драко сносить дальше явно не собирался. Все это время Лавгуд смотрела на него круглыми глазами, надеясь на помощь. С уверенностью можно было предположить, что она с большим удовольствием обратилась бы к Поттеру, который не дал бы себя упрашивать ни секунды, но обстоятельства лишили ее выбора. Какая жалость… — Если окажется, что ты все это выдумала… — пригрозил пальцем Драко, тем не менее уже смирившись с незавидной участью. — Нет, я никогда ничего не выдумываю, честно, — искренне заверила когтевранка, активно кивая головой. — Давай, Драко, беги уже, — Блейз похлопал его по плечу, старательно сдерживая смешок. — Не заставляй Грейнджер ждать. Малфой смерил его взглядом, в котором читалось явное обещание скорой расправы, но тот уже развернулся в сторону подземелий, так что не оставалось ничего более разумного, кроме как последовать за Полумной. Раздосадованный голос Помфри донесся до него раньше, чем он открыл дверь в лазарет: — Клянусь, еще несколько часов назад она точно была здесь! — Несколько часов назад? — голос профессора Снейпа был наполнен опасным спокойствием. — Вы не проверяли больную несколько часов? — Но ведь Вы сами сказали, что ее и вовсе можно выписать! — возмутилась Помфри, хотя можно было предположить, что долю вины она все же испытывала. Появление учеников несколько осадило спор взрослых: Помфри деликатно откашлялась, и Снейп перевел суровый взгляд на вошедших. — Я же говорила, что ее украли, — произнесла Полумна, с тревогой указывая на кровать Грейнджер: пустую, но застеленную. — Хватит нести чушь, Лавгуд, — Драко сделал успокаивающий жест рукой Помфри, которая при слове «похищение» явно занервничала. — Да кому вообще могла понадобиться Грейнджер? Разве только рыжему придурку, что в последнее время весьма навязчиво обхаживал Грейнджер. Малфой нахмурился, вспомнив о розовых записочках под дверью. — Нарглам, — уверенно ответила Лавгуд, словно все и так было предельно ясно. Драко покрутил пальцем у виска, пожал плечами, но лицо Помфри оставалось встревоженным. Краем глаза он успел заметить нечто похожее на удивление на обычно бесстрастном лице профессора Снейпа, однако отвечать на незаданные вопросы никто не спешил. — Мисс Лавгуд, если Вам что-то известно, надеюсь, Вы нам об этом расскажете, — твердо произнес Снейп не терпящим возражений тоном, Драко же с тяжелым вздохом опустился на ближайшую кровать, предчувствуя повторение всей ереси, что успела наплести Полумна ему самому. И она не разочаровала его ожиданий. Однако стоило признать, что это была единственная озвученная версия того, куда же все-таки подевалась Грейнджер. Книги ее лежали на тумбочке, до выписки оставался целый день… Не могла же она просто исчезнуть с земной поверхности? Или могла? Мантикора ее знает… Да, еще неделю назад он мечтал об этом, но вряд ли его желания обладали подобной силой. — Я и сейчас вижу присутствие мозгошмыгов на ее кровати, — завершила свой рассказ Лавгуд, и все усилия Драко, чтобы не рассмеяться при виде вытянутых лиц профессора и Помфри, полетели в преисподнюю. — Ты не веришь мне, Драко, — почти оскорбленно произнесла Полумна, затем в глазах ее промелькнули опасные искорки озарения. — Раз не веришь мне, сам посмотри, — к ужасу Драко, Полумна протянула ему злосчастные очки. — Надень! — Лавгуд, отойди от меня подальше и убери эту гадость! Я не собираюсь копировать Поттера! — Эти очки показывают то, чего мы видеть не можем. Однажды они помогли мне спасти Гарри, когда кто-то напал на него в поезде, и он совершенно не мог двигаться. Ой, постой-ка, кажется, я припоминаю… — лицо когтевранки нахмурилось. — Это же был ты, Драко! Если бы не эти очки… — Если бы не эти очки, у меня было бы намного меньше проблем! — поняв, что именно Лавгуд он был обязан тем, что Поттер все же не добрался до Лондона, а значит, запустил целую серию судьбоносных цепочек, вследствие которых весь его мир перевернулся верх дном, Драко уже был готов высказать все накипевшее, когда вспомнил о присутствии Снейпа и Помфри. Впрочем, те были увлечены собственным спором, в котором слизеринский декан обвинял Помфри в полной некомпетентности, а та весьма умело отражала его удары благодаря своей многолетней практике, манипулируя воспоминаниями о том, что именно она спасала неблагодарного профессора от травм, когда тот еще учился в Хогвартсе. Все это стремительно выливалось в обоюдный поток оскорблений, что не могло не отразиться на атмосфере лазарета в целом. В воздухе витал вопрос о том, куда же все-таки подевалась Грейнджер, но нужда спихнуть вину на ближнего своего была слишком велика, чтобы концентрировать внимание на насущной проблеме. Где-то в дверном проеме показался грейнджеровский кот, но, почуяв неладное, сразу же скрылся, удостоившись недовольного взгляда Малфоя, возмущенного таким наплевательским отношением к исчезновению хозяйки. — Надень их, Драко! Почему бы и нет? Учитывая всю абсурдность ситуации, это нисколько не отразится ни на его репутации, ни на принципах в целом. Все равно ничто не могло испортить и сделать этот день безумнее. Так что Драко после секундного колебания все же последовал совету и надел спектрально-астральные очки Полумны. — Довольна? — чувствовал себя при этом Малфой очень глупо, в большей степени из-за изменившегося окружения: все цвета приблизились к фиолетовому, в некоторых зонах и вовсе появились какие-то светлячки. Впрочем, следовало признать, что наблюдать за собравшимися оказалось на удивление… забавно. — Тебе они очень подходят, — улыбнулась Лавгуд, явно довольная собой. — То есть я не похож на большеглазое насекомое? — Драко недоверчиво приподнял бровь, но быстро понял, что этого за очками никто не заметит. — Нет, скорее на большеглазого морщерогого кизляка. — Я даже не буду спрашивать, о чем ты сейчас говоришь, — заверил ее Малфой и вдруг заметил в дверях знакомый силуэт, окрашенный в ядовито-фиолетовый цвет. Грейнджер стояла в дверном проеме, с нескрываемым удивлением наблюдая за сценой. В ее руках был букет цветов.***
Конечно, Гермиона предполагала, что ее исчезновение может повлечь за собой некоторые последствия в виде недовольной Помфри, но картина, представшая ее глазам, превзошла все опасения. Да, мадам Помфри, как и ожидалось, действительно выглядела недовольной и напуганной, но это было не самым страшным: профессор Снейп и его приподнятая бровь выглядели куда более угрожающе. Мысленно Гермиона даже подготовилась к снятию баллов. Впрочем, то, что они были преисполнены оправданным негодованием, было вполне ожидаемо, но вот что здесь делала Полумна, почти что светившаяся облегчением и радостью, и Малфой в спектрально-астральных очках, выглядевший как большеглазое насекомое… Все, кроме разве что Полумны, смотрели на нее с гневом, а особо заносчивые индивиды — и вовсе с оттенком ненависти, так что ей было необходимо что-нибудь сказать: — С днем святого Валентина!***
Рассказ Полумны, оставшейся с ней, чтобы помочь с вещами, прояснил многие вопросы, хотя вместе с тем породил новые. Она и представить не могла, что за время ее отсутствия произойдет столько интересного. — Вокруг тебя собралось что-то странное, — задумчиво произнесла Полумна, с интересом рассматривая ее сквозь очки, которые Малфой напоследок самым грубым образом ей вернул. На Гермиону он, выходя из лазарета, даже не посмотрел, что само по себе вызывало подозрения. — Думаю, все дело в нарглах. Отец говорит, что они прячутся в самых неожиданных местах и доставляют много проблем. Гермиона, закончив собирать немногочисленные вещи в волшебную сумочку, прыснула, присев на кровати. В том, что ее окружали странности, были виноваты вовсе не нарглы. Уж ей-то было известно. — Ты же знаешь, что я не верю в их существование, — Гермиона пожала плечами. Как-то Рон заметил, что там, где начинается Лавгуд, логика заканчивается, и она как никогда была с ним согласна. Так что Грейнджер, уже собравшаяся по наивности своей поспорить с Полумной в попытках настоять на своем, ссылаясь на четкие факты из книг, скрипя зубами остановилась. — Я подумала, тебе будет скучно одной, — неожиданно сменила тему Полумна. — Ведь почти все отправились в Хогсмид. Я слышала, что в кафе мадам Паддифут устраивают что-то вроде вечеринки для парочек. В словах когтевранки проскользнуло нечто напоминающее грусть. Словно она оправдывалась за то, что пришла. В этом было что-то неправильное. — Я рада, что ты решила меня навестить. Правда, — Гермиона улыбнулась, но бесцельно: взгляд собеседницы был направлен куда-то сквозь нее. — Я знаю, что меня считают странной из-за веры в то, чего нельзя увидеть, но разве это так уж плохо? — спросила она, словно не расслышав последние слова. Хотя вопрос был до смешного наивен, Грейнджер все же испытала чувство вины. Да, Полумна странная, но в то же время самая добрая и милая из всех, кого она знала. И только Гарри смог это понять, затем помог и другим разглядеть эту сторону. Как странно, что иногда нужен посредник, который подобно переводчику откроет чью-то суть, чтобы остальные ее увидели и насладились. — На мой взгляд, если это делает тебя счастливее, значит, это не может быть плохо. Светлое веселье сразу же вернулось к Полумне, в глазах которой промелькнуло что-то похожее на догадку. — Ты уверена, что тебя не похитили? — в голосе ее послышались заговорщические нотки. — Я была с Роном, — пояснила Грейнджер, наблюдая, как губы собеседницы складываются в весьма красноречивое «О». — И как все прошло? — будь на месте Полумны кто-то другой, Гермиона, скорее всего, приняла бы это за неуместное любопытство. Однако это была именно Полумна Лавгуд, пытающаяся поддержать разговор со свойственной ей непосредственностью. — Весьма неожиданно и… мило, — ответила Грейнджер, не зная, как сказать честнее. День всех влюбленных виделся Гермионе маленьким розовым помешательством, которое ее саму обходило стороной уже давно, несмотря на заразную суету. В этом году она и вовсе напрочь забыла о нем. Поэтому, когда Рон вторгся в лазарет с просьбой о помощи с зельем, которое, по его словам, вот-вот должно было взорваться и разнести в щепки все вокруг, она даже не подумала усомниться в его словах и последовала за ним, несмотря на запреты Помфри. Всю дорогу Рон молчал, явно нервничая и опасаясь ее реакции, но, когда они достигли Выручай-Комнаты, все же улыбнулся и пропустил ее внутрь. Комната на этот раз была почти точной копией зала, где они собирались на Святочный Бал, и никакого взрывоопасного зелья там, конечно, не оказалось. Догадка пронзила Гермиону почти мгновенно и на некоторое время лишила дара речи. Она стояла посреди комнаты, прикрыв рот от удивления, глубоко тронутая неожиданностью. Ее захватили воспоминания, словно время действительно повернуло вспять на целых два года. Она расслышала музыку, обернулась, чтобы встретиться взглядом с автором всего этого безумия, чувствуя, как на щеках появляется румянец. Рон пригласил ее на танец с двухлетним опозданием, но она все же согласилась. Пусть на ней была обычная повседневная одежда вместо того изящного платья, которое она надевала на Святочный Бал, пусть все это было лишь красивой попыткой Рона вернуться в прошлое, и пусть, в конце концов, это было глупо, но Гермиона почувствовала себя счастливой. Она словно выиграла билет обратно. Поезд был старым, двигался медленно и грозился развалиться при первой же возможности, но вместе с тем он был надежен. Гермиона любила надежность. «Я скучал», — сказал тогда Рон, и она была рада, что услышала именно это, а не что-то еще, на что ответа у нее не было. Так что Гермиона просто улыбнулась, положив голову ему на плечо, интуитивно чувствуя его улыбку: слегка перекошенную влево, с ямочкой, какая есть только у него. — Он поцеловал тебя? — спросила Полумна, смутив ее вопросом. — Нет, — ответила Гермиона, мысленно же поправила себя: «Не совсем». Когда музыка смолкла, они перебрались на Часовую башню и очень долго говорили, пока окончательно не погрузились в прошлое. Рон дразнил ее напоминанием об их втором годе обучения, когда она, несмотря на всю свою серьезность и разумность, все же поддалась чарам Златопуста Локонса и его очаровательной улыбки. Гермиона толкала Рона в плечо, но смеялась вместе с ним, вспоминая себя в двенадцать. В рассказах Рона чувствовалось явное сожаление об упущенных моментах, а Гермиона ощущала ту же горечь, но по отношению ко всему в целом. В какой-то момент она поняла, что сравнивает свою жизнь с жизнью Пэнси Паркинсон, потому что обе, несмотря на все различия, действовали по одной схеме: влюбились в тех, кто был рядом, кто готов был защищать. В этом не было ничего удивительного. Напротив — все было донельзя банально и могло закончиться всеобщим счастьем, если бы она не решила так неосторожно попробовать на себе жизнь Паркинсон, спутав всем карты. Эта мысль, совершенно случайно и не к месту пришедшая ей в голову, сразу же испортила весь момент. Так что когда Рон наклонился к ней совсем близко, почти касаясь сжатых губ, она почувствовала огромное облегчение, заметив Лаванду Браун. Гермиона с улыбкой, но твердо настояла, чтобы Рон объяснился с той, а сама поспешила покинуть башню, обещая поговорить обо всем позже. Единственное, что успел Рон — вручить цветы и заверить в том, что сомневаться ей не в чем. — Ты выглядишь потерянной, — заметила Полумна, в сотый раз поразив своей неожиданной проницательностью. — Я просто задумалась. Вот он — долгожданный момент выписки, а Гермиона вдруг поняла, что не знает куда идти. Возвращаться в пустую гриффиндорскую гостиную не было желания, к тому же она боялась встретить там Рона, который ждет ее ответа или даже продолжения. В Хогсмиде ее точно никто не ждал, а быть третьей лишней совершенно не хотелось. Даже Полумна, сославшись на необходимость покормить фестралов, исчезла вскоре после того, как они дошли до главной лестницы. Да, она чувствовала себя потерянной. Гермиона некоторое время постояла у Главного входа, затем все же решилась на короткую прогулку у стен замка. Снаружи было не очень холодно, так что в зимней мантии она чувствовала себя прекрасно. После вынужденного заточения в лазарете этот день казался почти что сказкой, дающей надежду на счастливый конец. Гермиона отгоняла все, что могло препятствовать такой развязке, и почти добилась успеха, когда сзади раздался голос, всего за секунду уничтоживший ее стеклянный домик. — Наслаждаешься свежим воздухом, Грейнджер? — Чего тебе, Малфой? — Гермиона развернулась. Улыбка на его губах сразу же задействовала защитный механизм ее тела: она вздернула подбородок, сжала губы в линию, инстинктивно готовясь к новой стычке. — Хотел выразить свое восхищение, — заявил Малфой, пожимая плечами. Ухмылка его выглядела крайне неестественно, потому что глаза при этом излучали презрение и холод. Было в его взгляде еще что-то: нечто жестокое, напоминающее того Малфоя, который осмелился применить к ней темную магию. Она вдруг очень четко ощутила, что находится с ним наедине в совершенно безлюдной части хогвартского двора. — Кто бы мог подумать, что за маской книжной зубрилки скрывается такая коварная личность. Уверена, что не ошиблась с факультетом? — Что ты несешь, Малфой? Впрочем, лучше избавь меня от своих сказок, потому что я определенно не собираюсь их слушать, — в подтверждение своих слов Гермиона уже развернулась, собираясь зашагать обратно к замку, но рука Малфоя внезапно схватила ее за запястье, вновь разворачивая к себе лицом. Встретившись с ним взглядом, она поняла, что данный жест был для него такой же неожиданностью. Он отпустил ее так же грубо, словно оправдываясь за непроизвольную слабость, и Гермионе вдруг захотелось, чтобы он понял, насколько ей было мерзко. — Уверена? — вопрос Малфоя, неожиданно схожий с ее мыслями, застал врасплох, но продолжение сразу же все прояснило. — Она могла бы получиться действительно интересной и поучительной. Только подумай, каким прекрасным примером ты можешь стать для следующих поколений! Представь, сколько интригующих поворотов и сюжетных линий можно придумать, учитывая только последний месяц твоей жизни. Здесь есть все: притворство, ложь, фиктивная потеря памяти, благородное вмешательство, сразу несколько обманутых молодых людей… Я могу продолжать долго, Грейнджер, но, думаю, суть ты уловила. — Да у тебя талант! Почему бы тебе не заняться сочинительством вместо того, чтобы вмешиваться в мою жизнь? — поинтересовалась Гермиона, пропуская мимо ушей часть с притворной потерей памяти. — И избавить себя от твоего общества? — ее передернуло оттого, насколько знакомо прозвучала фраза. Ее фраза. Он использовал ее же слова против нее самой, очевидно, полагая, что имеет право влезать в ее жизнь так же, как когда-то она влезла в его. Только вот расплачивалась она за это слишком долго. — Мне даже жаль этого рыжего придурка. Ты же используешь его. — Да как ты смеешь? — ее возмущение достигло предела, но при этом именно Малфой выглядел так, словно был пострадавшей стороной. Это злило ее лишь сильнее, руки сжимались в кулаки, и все же каким-то чудесным образом она сдерживалась, чтобы не перейти на крик и не начать кидаться на него с заклинаниями. — Я лишь говорю то, что знаю и… вижу, — убежденность в голосе Малфоя казалась слишком подозрительной. — Откуда тебе знать? — она старательно вложила в вопрос все свое презрение и отвращение. Потому что он не мог знать ничего из того, что она чувствовала. Ему это было и не нужно. Единственное, что он мог — изводить ее, стараясь успокоить собственное проклятое самолюбие. — На что именно ты злишься, Грейнджер? На то, что в моих словах слишком много правды, или на то, что ты успела исцарапать себе ладонь в глупых попытках казаться сдержанной? Гермиона непроизвольно опустила взгляд к ладони, которая действительно дрожала от боли и напряжения. — В твоих подлых словах нет ни капли правды. — Просто признай, что не испытываешь к Уизли и доли того, что испытывала ко мне. Испытываешь до сих пор, упрямо маскируя под злостью и дурацкими выдумками. Гермиона потеряла дар речи, однако поспешно натянула на лицо усмешку, показывая, насколько смешны ей были его слова. — Какое тебе дело до всего этого, Малфой? — голос вибрировал от злости и напряжения. — С каких пор тебя волнуют чувства и желания поганых грязнокровок? Он не спешил отвечать, словно колебался, обдумывал, стоит ли делиться с ней информацией. Гермиона при этом ощутила тревогу, нарастающую вместе с тем, как в глазах Малфоя появлялись уверенность и предвкушение последующего эффекта. — С той чертовой минуты, как надел это, — Гермиона с ужасом смотрела, как он тянется к цепочке на шее, зная что там еще до того, как сверкнул слабым блеском кристалл, а на губах Малфоя заиграла победная улыбка. — Можешь подавиться своим притворством, Грейнджер. Каждую проклятую минуту я ощущаю на себе всю твою злость, каждый порыв ненависти, обиды. И знаешь, за все время это было почти что тем единственным, что делало из тебя живого человека. И только попробуй сказать, что я неправ. Ее рука потянулась к волшебной палочке, подрагивая. Каждый шаг, приближающий ее к нему, приносил новую вспышку ненависти, особенно усиливающуюся тем, что, несмотря на все, враг оставался бесстрастным. Почти. Только в глазах читалось откровенное довольство. Но Гермиона хотела видеть не это. Ей было необходимо заметить хоть какую-то толику страха, из-за чего она смогла бы остановиться, почувствовать свое превосходство, назвать его жалким трусом, развернуться, уйти. Но Малфой был уверен в том, что у нее не получится. С ее палочки не слетит даже самое простенькое проклятие. Она просто не сможет причинить ему вред. Она опустит ее, так и не взмахнув. Вот что говорило уверенное лицо Малфоя, наблюдавшего за ее действиями так, словно он не знал о том, что она находится где-то на грани. Где-то, где внутренности сворачивались комком от желания раздавить врага совсем. Давай же Малфой… Ухмыльнись. Время будто бы остановилось, давая возможность прочувствовать обрушившуюся лавину целиком, и Гермиона поняла, что терпеть дальше просто не может. Палочка почти коснулась шеи Малфоя, который слегка приподнял бровь, затем выпала из расслабленной руки на землю. Гермиона успела заметить долгожданную ухмылку на его губах за миллисекунду до того, как рука, сжатая в кулак, с силой ударила его по лицу. Боль в руке вспыхнула мгновенно, и где-то в памяти мелькнуло похожее воспоминание, приглушенное настоящим. Но на этот раз осознание того, что она только что ударила Малфоя, не принесло ей ни опасений, ни удовлетворения, ни даже маленькой толики облегчения. Гермиона почувствовала, как на глазах появляются злые слезы, так что поспешно отвернулась от шокированного слизеринца и потребовала: — Проваливай с моих глаз! Она уставилась в ближайшее дерево, почему-то совершенно уверенная в том, что на этот раз ее слова будут услышаны. Трещинки на коре дерева подрагивали из-за пелены слез, но Гермиона старательно прослеживала за движущимися линиями. Расслышав удаляющиеся шаги, она, наконец, дала волю слезам. Они потекли из ее глаз словно по сигналу: быстро, неудержимо, совершенно неосознанно; текли по лицу, падали на мантию, прожигали изнутри. Это было слишком унизительно. Все ее чувства, все мысли были самым подлым образом украдены и превращены в оружие, насмешку. Нечто поселившееся в ней в тот день, когда на руке ее появилась надпись, нечто сдерживаемое ею на протяжении всех этих дней все же вырвалось на волю. Это душило, терзало, царапало внутренности, но давало надежду на то, что оно когда-нибудь исчезнет. Должно исчезнуть. Только вот сейчас она думать об этом не могла.***
Драко понял, что довел ее до ручки, еще до удара. «Доволен?» — спросил его тогда внутренний голос, и он ответил «да». Да. Ведь он так долго добивался желаемого. Так долго старался заставить ее раскрыться, твердо веря в то, что, услышав слова ненависти, разорвав все тоненькие связывающие ниточки к черту, он обретет покой. Между тем все его мысли пропитались ею так сильно, что Грейнджер перестала быть для него чем-то чужеродным и заслуживающим отторжения. Он мог скинуть все на злосчастный кристалл, по вине которого чувствовал ее даже во сне, мог проклинать каждый день, называя поганой грязнокровкой и пересчитывая все объективные и откровенно паршивые причины, по которым даже думать не должен был о близости. Только вот было слишком поздно. В какой-то момент, смотря в ее глаза, наполненные праведным гневом, ему показалось, что она все же произнесет заклинание. Пусть ждать от нее Непростительного было глупо, но хоть чего-то он точно заслуживал. Надеялся на это. Драко провел рукой по ушибленной щеке, чувствуя разочарование. Глупая Грейнджер упустила свой шанс и теперь терзала себя раскаянием. Что-то ему подсказывало, что она поступила бы так же при второй возможности. Драко не мог сказать, с какого момента стало слишком поздно: с того, когда он надел кристалл; с того, как увидел ее на полу в туалете и понял, что может потерять навсегда; с того, как узнал о том, кто скрывался за маской Пэнси Паркинсон, к которой он успел так сильно привязаться; или и вовсе в тот самый день, когда она проникла в слизеринские подземелья с твердым намерением раскрыть его темные секреты. Разницы, в целом, и не было, потому он развернулся, не пройдя и половины пути до замка. Вернувшись, он мысленно подготовился к угрозам и оскорблениям, но нашел ее, свернувшейся калачиком на земле, сотрясающуюся от рыданий. Первой его мыслью было то, что на земле, скорее всего, холодно, но она явно этого не замечала. Грейнджер выглядела бы жалко, может, даже смешно, если бы только он не чувствовал ее. Если бы не знал, что за всем скрывалась не боль или обида. Ее слезы были продиктованы злостью и уязвленной гордостью. И он понимал ее. Без кристалла, просто потому, что слишком хорошо знал это чувство. Она плакала, и он не имел ни малейшего представления что делать. Слизеринские инстинкты советовали сделать какое-либо колкое замечание и раздавить ее, но… По крайней мере, стоило уйти, пока она не заметила его присутствия. Хоть для того, чтобы не чувствовать себя таким жалким кретином. Но… Когда его рука коснулась ее плеча, напряженного, содрогающегося из-за непрерывных рыданий, где-то внутри возникла странная уверенность в том, что противиться дальше не имело смысла. Грейнджер подняла на него заплаканные глаза, в которых читался искренний ужас. Можно было подумать, что она предпочла бы встретить в лесу оборотня, лишь бы он не видел ее сейчас, когда она рушила весь свой тщательно собранный образ спокойствия. — Исчезни, Малфой! — она с остервенением дернула руку, избавляясь от нежелательного прикосновения. Скорее всего, она искренне надеялась, что он последует ее совету. Для самой умной ученицы Хогвартса требование было слишком наивным. Его рука вернулась, и на этот раз прикосновение было увереннее. Грейнджер оттолкнула его другой рукой, с недовольством сверля взглядом. Можно было предположить, что она старалась придать выражению больше убийственности, но с покрасневшими глазами выходило не слишком убедительно. Драко понял, что пошел бы на многое, чтобы помочь ей с желаемым или хотя бы просто успокоить. Видеть ее такой было невыносимо. Уж лучше бы она кричала и нервировала своим безмерным упрямством. Только вот он не имел никакого опыта в подобных делах. Особенно, если это была Грейнджер: непредсказуемая, вспыльчивая, потерявшая свою хваленую логику. Она вскочила с места с твердым намерением взять себя в руки, Малфой же с пренебрежительной миной положил уже обе руки на ее плечи. С ее стороны посыпались удары, не менее яростные, чем слезы, затем последовали крики и оскорбления. Он слабо кивал головой, не собираясь спорить, раз уж она решила выговориться. Что-то подсказывало: ей это необходимо. Как и ему. Глаза Грейнджер были на уровне его шеи, где с легкостью можно было разглядеть серебряную цепочку со скрытым кристаллом. Ее и так переполняли злость, боль и стыд, но сейчас ко всему прибавилась еще и безысходность. Она словно смирилась с тем, что ее прочли как одну из ее любимых книг. Что-то во всем этом свело его с ума ровно настолько, чтобы обхватить ее за плечи, несмотря на риск спровоцировать новую вспышку ненависти. Которой не последовало. Тело Грейнджер словно окаменело и инстинктивно сжалось, никак не реагируя на его прикосновения. Несмотря на это, она была неожиданно теплой и мягкой. Он и представить не мог, что объятие может быть настолько естественным и приятным, словно кусочек мозаики встал на свое место, развеяв в пух и прах все, что не давало покоя несколько месяцев. В ее неподвижном состоянии было что-то очень хрупкое, заставившее его обнять ее покрепче. Он ощущал ее напряжение и удивление, понимая, что она с радостью применила бы к нему Обливиэйт, если бы могла. Но для начала ей было необходимо успокоиться. — Грейнджер, ты намочила мою любимую сорочку. — Мне плевать на твою сорочку, — ее слова прозвучали на удивление твердо, хоть она и задыхалась от переполнявших эмоций. — Не сомневаюсь. Ты с радостью утопила бы меня в соплях. — Можешь убираться к черту, Малфой, — он не мог посмотреть ей в глаза, так как она избегала этого и прятала лицо у него на груди, но он ощущал ее прерывистое дыхание и то, как постепенно намокала одежда. — Лучше заткнись, Грейнджер. — Я не хочу умереть от обезвоживания. — Не думаю, что это теоретически возможно. — Это просто ужасно! — внезапно воскликнула она, словно озвучив его собственные мысли. — Я ужасна. Ты ужасен… Все это ужасно. У меня сузились глаза, и я похожа на Чжоу! — Нет, вовсе не сузились. Они огромные как тарелки великана. Это прозвучало слишком глупо, учитывая, что он даже не мог видеть ее глаз, и, возможно, именно поэтому Грейнджер начала смеяться. Слишком беззащитно, с дрожью. Вероятно, когда она успокоится, будет проклинать себя за слабость, а его — за то, что все же решил вернуться. Но пока она трепетно сжимала сорочку, уткнувшись лбом в его плечо, об этом можно было не беспокоиться. Чертова Грейнджер сама придумает целый список рассудительно-объективных оправданий для них обоих.