Изъян

Я невидящим взглядом смотрел в окно на пасмурное субботнее небо. Разводы дождя практически скрывали пейзаж за окном, но меня интересовало только это сплошь затянутое серым полотно выше горизонта. В больнице было прохладно, батареи не справлялись с отоплением широкого коридора, и я зарывался носом в свою зимнюю куртку, жалея, что не могу вновь закутаться в пальто Эдгара Даниловича, пропуская сквозь лёгкие его запах. После вчерашнего появления полиции бюрократическая машина без сожаления затянула нас в свои объятия. Уже не сопротивляющегося омегу арестовали, а приехавшая с полицией карета скорой помощи скрыла в себе потерявшего сознание Марка и молча терпящего боль Эдгара Даниловича. Практически вся дорога перед воротами особняка теснилась машинами, и в них полицейские сажали многочисленных свидетелей развернувшейся драмы, которых было необходимо опросить. Когда стало понятно, что в несколько автомобилей все не поместятся, мужчины в форме попросили у Эдгара Даниловича разрешение воспользоваться его машиной. Отсидев несколько часов в участке и выйдя оттуда уже поздним вечером, я стянул с плеч пальто, которое забрал из особняка, и зарылся в него лицом. Ощущения и эмоции от пережитого ужаса практически рассеялись, оставив как напоминание лишь подёргивающиеся пальцы, хоть это ощущение и казалось обычным, и жуткую усталость, из-за которой я еле передвигался и плохо соображал. Однако я знал, что воспоминания об этом вечере ещё не скоро покинут меня. И, садясь в машину взволнованных родителей, думал лишь о том, как завтра увижу альфу, с которым пережил весь этот кошмар, уже в безопасности. Но когда я пришёл утром в больницу и узнал, в какой палате лежит альфа, меня хватило лишь на обтирание подоконника и попытки собраться с мыслями, потому что пришло внезапное понимание – я не знал, что ему сказать. Когда же спустя полчаса из палаты вышел бледный Илья, которому пришлось задержаться уже не по причине опасений за его здоровье, а в роли сиделки своего жениха, я понял, что не смогу зайти в палату. Не смогу посмотреть в глаза этого мужчины и просто поздороваться, как будто это не из-за меня он лежит там, вовлечённый в череду событий, приведших к такому финалу. Внезапная трусость огорошила меня и погрузила в тоскливое презрение к себе. – Как он? – я подал пальто омеге, ничего не объясняя, да он и не спрашивал. Илья внимательно смотрел на меня без улыбки, уставший, словно не спал всю прошлую ночь. Отложив пальто на сиденье, он повернулся ко мне и молча обнял. Из-за несправедливой доброты, проявленной ко мне, я снова почувствовал вину, порываясь тут же сказать омеге всё как есть и уйти. Но это было бы ещё более трусливо – сбросить весь груз правды на хрупкие плечи моего друга и оставить его самого разгребать навороченные моим присутствием в их жизни проблемы. – Всё в порядке, – услышал я негромкий голос возле уха, и омега обнял меня ещё крепче, – он сейчас отдыхает после процедур. Я ему скажу, что ты пришёл. – Нет, не нужно, – поспешно сказал я, хмурясь, как только друг отстранился. Илья непонимающе взглянул на меня. – Почему? Я замялся, не зная, что успел рассказать альфа и рассказывал ли что-нибудь вообще. – Это… из-за меня он… – Если ты о вчерашнем, то Эдгар мне всё рассказал, – мягко улыбаясь, произнёс Илья. – Это было так смело – броситься спасать того бету! А я даже не знал, что он тогда рискнул и позвал на помощь. Лежал в больнице и думал о том, как он следил за нами столько времени, а мы даже не подозревали. А в итоге вот как всё обернулось… Я подозревал. Видел, что Валентин следит за нами, но мне даже в голову не пришло, что он может быть подослан не моей парой. Нет, вместо этого я в уме зло прохаживался по созданному мною образу ненавистного альфы, параноика и манипулятора. Мы погрязли в непонимании, подозрениях и общей тайне, но он хотя бы был более честен, чем я, не скрывая свои мысли и, пусть даже неверные, выводы обо мне и высказывая их прямо. Если бы я поступил так же, были бы мы сейчас здесь? Разумеется, на планы безумного истинного Марка это бы не повлияло, но были бы Илья, Эдгар Данилович и Валентин сейчас вне опасности? Успокоился бы Марк или успел бы навредить нам раньше, чем его настигло возмездие? Сейчас не было никакого смысла жалеть об утраченных возможностях погасить нарастающий ком ещё в самом начале. Всё уже произошло, и мне лишь оставалось гадать, имею ли я ещё какое-то моральное право находиться рядом с этими людьми или уже нет. – …Эдгар сказал, что, как только ты придёшь, он бы хотел с тобой поговорить. Думаю, что после всего произошедшего вы теперь точно подружитесь! Я смотрел на наивного, чистого омегу, до сих пор верившего, что сможет помочь двум людям, которых считал близкими и важными, наконец-то увидеть друг в друге что-то хорошее, и против воли горько улыбнулся уголками губ. – Ты не обижаешься? Ведь из-за меня твоего жениха… – Ну что за глупости, Дан? – вопросительно приподнял брови Илья. – О чём ты? Как вы могли предсказать, что это безумный омега там окажется и начнёт стрельбу? Повезло ещё, что вы так легко отделались. Врач сказал, благодаря тому, что пуля прошла насквозь и кость не была задета, Эдгар скоро снова будет на ногах. Так что не забивай себе голову всякой ерундой. Вы же хотели как лучше, никто в этом не виноват. К тому же, ты оказал ему первую помощь, он мне рассказал. Ты был таким храбрым, не представляю, что бы я делал в такой ситуации! – Лучше не стоит и представлять, – я поморщился, испытывая одновременно смущение и раздражение. Альфа выставил меня каким-то героем, как будто это не после моих «героических» попыток обезоружить обученного омегу он без вины оказался подстрелен. – А ты как? – Я? – удивился омега. – Ах, ты об аварии… Да всё нормально, простая перестраховка. Я бы ещё вчера был дома, если бы мы с родителями Эдгара не столкнулись прямо на выходе с врачами, которые его привезли. Я замер. Теперь, когда стало понятно, что альфа не вдавался в подробности причин своего ранения, прояснилось, почему вчера нашу квартиру не атаковали его разгневанные родители. И хотя я мог предположить, что Илья, зная всю правду, всё равно успокаивал бы меня и настаивал, что это не моя вина, то насчёт незнакомых мне людей, внезапно узнавших о ранении сына, я был бы не настолько уверен. – Ладно, я обещал привести тебя, так что идём. Пытаясь успокоить отчего-то расшалившийся пульс, я вошёл в палату вслед за омегой. У окна на койке, отгороженной от остальных, лежал мой истинный. Он был всё ещё бледен, а повязка с пятном крови на ноге выглядела ужасающе, но взгляд внимательных серых глаз цепко следил за нами, не оставляя сомнений, что альфа уже вполне вернулся в привычное состояние спокойствия, непоколебимости и сосредоточенной внимательности. Я постарался смотреть ему в глаза так, чтобы он не прочитал в них мои эмоции, призвав всю смелость, которую совершенно не ощущал. – Здравствуй, Дан. Я кивнул, исподтишка осматривая его. – Ну, я тогда пойду, позвоню вашим родным. Думаю, они захотят узнать, что вы уже проснулись, – сказал Илья. Он покинул палату, а я замер истуканом возле окна. Внезапно вспомнилось, что я ничего не принёс, и стало ещё хуже. Боги, я долбоклюй. Мне ещё не доводилось навещать кого-то в больнице; родители, к счастью, были всегда здоровыми и бодрыми. Хотя, разве это было оправданием моей несообразительности? Я вёл с самим собой внутренний диалог и не замечал, что альфа продолжает меня рассматривать и ничего не говорит. Поэтому, когда я внезапно услышал его голос, ему удалось застать меня врасплох: – Ты в порядке? Нет, ну вот даёт. Лежит тут с продырявленным бедром и интересуется моим благополучием. Верните мне моего язвительного и холодного гада, пожалуйста. Что мне делать с таким истинным? Что делать с тем, что этот подозрительный тип так встревоженно и испуганно смотрел тогда, когда омега Марка приставлял мне к горлу пистолет? Что делать с тем, что он, даже обездвиженный и потерявший много крови, пытался удержать меня от очередной глупости и защитить, сжимая в объятиях? – Нормально, – отозвался я, испытывая желание оказаться как можно дальше от него, снова. Но теперь уже по другим причинам. Спина и бок саднили после ушибов, там налились синяки, но это было таким пустяком, что я не счёл нужным это упоминать. Очевидно, он ждал, что я что-нибудь скажу, спрошу, как себя чувствует он. Но я был так обескуражен своими мыслями, что минуту, как минимум, просто смотрел ему в глаза, даже не замечая этого. Мысленно дав себе пощёчину и собравшись с духом, я сказал то, ради чего пришёл: – Простите меня. Мне не следовало вчера рисковать вашей жизнью и строить из себя героя. Я должен был подумать, чем всё это может закончиться. Альфа хмыкнул и повернул голову, выпуская меня из плена своих невозможных глаз. – А если бы ты не сделал этого? Какими бы тогда были твои мысли? Вероятно, ты бы жалел, что не использовал возможность остановить его раньше, чем ситуация приняла серьёзный оборот. Что просто молча исполнял все команды, даже не попытавшись бороться. От таких мыслей тебе бы стало легче? – Но вы бы не получили пулю. – Этого никто не знает, – покачал головой альфа, – так что не терзай себя. Это мне бы стоило извиниться, что тебе пришлось рисковать собой, заботиться обо мне, в то время как я был бесполезен. Прости, Дан. Я рад, что именно меня он предпочёл подстрелить, чтобы обезопасить себя. Тебя он не тронул, даже после твоей мужественной попытки его обезоружить, и это меня радует. Всё, это конец. Я смотрел на него, даже не стараясь сменить шокированное выражение своего лица, и чувствовал, как трещит по швам созданный мною шаблон человека, который я успешно примерял на этого альфу. Нет, меня не удивила его рассудительность и даже внезапная человечность, что уж греха таить. Меня удивило то, что он захотел оправдать меня в моих собственных глазах. То, что переживал именно за меня, а не просто за омегу, которому на его глазах угрожали пистолетом. – Ещё я бы хотел извиниться за то, как повёл себя в самом начале. У меня было много времени, чтобы обдумать нашу ситуацию, и я пришёл к выводу, что был несправедливо груб и высокомерен, – Эдгар Данилович потёр лоб, хмурясь, и внимательно посмотрел на меня. – Ты сможешь меня простить? Я в смятении смотрел на него, захваченный вихрем мыслей. Да, это был всё тот же альфа, который полтора месяца назад поставил меня на место и пытался мною командовать. Да, он не превратился в героя или рыцаря из сказки, потому что те гордо выходят из любого сражения без единой царапины, а он умудрился пострадать в самом начале и не получил возможности проявить отвагу. Но я больше не мог смотреть на него сквозь лёд обиды, отчуждения и собственных несбывшихся желаний, внезапно давших о себе знать с его появлением. Я как будто видел его впервые, отбросив мешавшие мне последствия первого впечатления и попытавшись предположить, что возможно… Возможно, он несколько глубже, чем мне казалось. И что моё мнение не является априори верным. Я мог оказаться там, возле особняка, с кем угодно, вместе пережить эти ужасные минуты и вспоминать затем этого человека, потому что подобное проводит между людьми невидимую связь, даже если они больше не встретятся. Но это не воспринималось бы мной так остро, не перевернуло бы мой мир и не заставило пересмотреть свои взгляды. Это произошло, потому что я был там именно с Эдгаром Даниловичем. Именно мы переживали и боялись друг за друга, пытались защитить и помочь. И просто отгородиться от этого не получится. – Всё дело в том, что я был не готов к появлению пары, это никак не вписывалось в мои планы на жизнь. И моё поведение… было своего рода защитой. Я предполагал, что ты перевернёшь весь мой уклад, и не мог этого допустить. Надеюсь, мы сможем попробовать забыть то, как началось наше общение, и в дальнейшем вести себя как более разумные люди. Хотя бы ради дорогого нам человека. Ради Ильи. Я отвёл взгляд, растягивая уголки губ в подобии улыбки. Что ж, теперь хотя бы понятно, чем вызван его внезапный порыв. Я не строил иллюзий, не влюбился в него без памяти и не был готов начать борьбу за его сердце. Конечно, нет. В моей реальности ничего не изменилось: обязательства перед близким другом, необходимость считаться с чувствами пары, потому что он сделал свой выбор. Но теперь я уже не мог прятаться в свою удобную раковину «он плохой, а я жертва». – Дан? – недоуменно щуря глаза, Эдгар Данилович дожидался моей реакции на его слова. Не мог же он знать, как внутри меня сходятся и рушатся целые галактики, небо меняется местами с землёй, а где-то на краю сознания рождается сверхновая. Теперь, когда от последствий связи меня больше не защищали предубеждённость и многократно повторённые самим собой доводы, я новым взглядом пересматривал для себя образ своего истинного. Вспоминал его вечную усталость, кроющуюся в складках бровей и прямой спине, даже когда он держал контроль над происходящим; его чуткость и нежность по отношению к Илье; его внезапную мудрость отбросить все наши прошлые недомолвки и признать то, что после пережитого мы не можем продолжать просто цепляться друг к другу и строить невидимые стены. – Ты так смотришь на меня… Бархатистый голос, – мой личный фетиш, – словно самое интимное прикосновение, достиг меня, и я капитулировал. Я опустил глаза, не в силах видеть его новый взгляд. Взгляд, в котором был интерес. Вопрос. И не было высокомерия или равнодушия. – Эдгар? Незнакомый голос вывел меня из состояния ступора, и я, поняв, что привычно вцепился в левую руку, снова не контролируя своё тело, с усилием принял более подобающую позу. Возле ширмы стояли двое взрослых мужчин – очевидно, родители Эдгара Даниловича. Омега, приземистый и полноватый, с сединой в каштановых волосах и добрыми карими глазами, взволнованно смотрел на сына, а альфа… Взгляд альфы был обращён на меня. Я отступил на шаг, в смятении хмурясь и не понимая, чем заслужил полный подозрения и отчуждённости взгляд. А-папа моего истинного был очень высоким, уже частично поседевшим брюнетом с серыми глазами: именно в него пошёл сын, лишь немного отстав в росте. Черты лица старшего альфы были резкими, прочерченными морщинами у рта и на лбу, держался он гордо и прямо, несмотря на то, что левая рука сжимала длинную трость, на которую он опирался. Мужчина смотрел на меня, как на неожиданное и неприятное недоразумение, насекомое, привлёкшее внимание и мешающее взгляду. И такой взгляд не мог не найти мгновенного отклика в моём сознании: я тут же проникся глухим раздражением и выставил вперёд колючки, ответив не менее подозрительным взглядом. Поджавшиеся губы и сверкнувший возмущением взгляд были мне мгновенным ответом. Мой организм также поспешил отреагировать, заставив ногти правой руки впиться мне в бедро. – Да, пап, – отозвался Эдгар, глядя усталым, но не лишённым теплоты взглядом на обеспокоенного омегу. – Как ты себя чувствуешь? – голос взрослого мужчины был полон любви и искренней заботы; он тут же приблизился к кровати и присел у ног сына, осторожно поправляя одеяло. – Всё в порядке, вам не стоило приезжать. У отца ведь снова… – он бросил в сторону хмурого альфы быстрый взгляд, в котором читались смирение и уважение. Омега смущённо улыбнулся, старший альфа перехватил поудобнее трость, и они тут же оставили эту тему, очевидно, запретную для обсуждения, особенно при посторонних. Я с интересом смотрел на них, подмечая для себя новую сторону истинного, касающуюся на этот раз его семьи. Вероятно, прав был Илья, когда говорил, что к родителям Эдгар Данилович всегда проявляет нежность и заботу. Равно как и к самому Илье. – А вы… – омега внимательным и слегка любопытным взглядом посмотрел на меня. – Это Дан, друг Ильи. Они учатся в одной группе, – представил меня Эдгар Данилович, чуть передвигая ногу и морщась. – О, твой студент! – воодушевился омега, вставая и протягивая мне руку. Я смутился от подобного внимания, впрочем, сразу же взяв себя в руки и состроив серьёзную мину, как только столкнулся с насмешливо прищуренным взглядом «грозного преподавателя». – Ну вот, а ты боялся, что тебя плохо примут! Смотри, даже в больнице навещают! – Пап, – чуть нервно улыбаясь, окликнул его сын. Настал мой черёд насмешливо щуриться. – Никогда бы не подумал, что такому хорошему преподавателю, как Эдгар Данилович, не хватает уверенности в себе. – Вы просто плохо его знаете! – тут же убедительно отозвался омега, не замечая знаков, которые ему посылал подмигивающий морзянкой пациент. – Несмотря на его возраст, Эду никогда не хватало решительности… – Довольно, – раздался холодный рык, и омега тут же смиренно замолчал, отступая к мужу. Старший альфа пронизывал меня поистине взглядом василиска. Собрав расползшееся по укромным уголкам мужество, я смело посмотрел ему в глаза. Да уж, а-папа моей пары оказался ещё более «застёгнутым на все пуговицы», нежели его сын. Эта борьба взглядов могла закончиться чем угодно, – тем же проявлением моего синдрома, что только ухудшило бы ситуацию, – если бы за спинами взрослых внезапно не показался Илья. – Ах, вот ты где! Я тебя ищу. Пойдём, думаю, нам пора попробовать больничный кофе. Ты же знаешь, я не очень люблю растворимый, но сейчас в больницах такая холодина… Под аккомпанемент беззаботно болтающего омеги мы сумели улизнуть от праведного гнева главы семейства. – Ух, – выдохнул со смешком Илья, стоило дверям скрыть меня от опасности быть примороженным к месту, – я подумал, что пора тебя спасать. – Да уж, люблю я совать голову в пасть ко льву, – пробормотал я, всё ещё поёживаясь под впечатлением от увиденного. Илья смущённо рассмеялся. – Он не всегда так себя ведёт, правда. – Ага, только когда добыча смеет подёргивать лапками, – снисходительно отозвался я, застёгивая куртку и глядя на время. – Уже уходишь? Я тут хотел спросить… Эдгар сказал мне, что тот омега был истинным Марка, но больше ничего. Но ведь этого всё-таки маловато для того, чтобы приходить к нему с пистолетом... Должна же быть причина? – с грустным недоумением протянул Илья. Я остановился, растерянно глядя на него и с внутренней дрожью снова вспоминая ту безумную ухмылку и ироничную обречённость омеги, которому никогда не быть со своим истинным. Заправив выбившуюся из-за уха Ильи прядь и проведя пальцем по смешно сморщившемуся носу, я горько улыбнулся. – Знаешь, в его случае этого оказалось более чем достаточно. Так или иначе, нам никогда не понять, через что ему пришлось пройти. Но кое-чему он всё-таки смог меня научить. – Чему? – вопросительно приподнял брови Илья. – Не всем истинным после встречи уготовано «жили вместе долго и счастливо», – я быстрым взглядом окинул дверь в палату Эдгара Даниловича и кивнул омеге, прощаясь до понедельника.