Изъян

Я стоял под козырьком у входа в самый большой торговый центр. Плотная завеса снега делала фигуры людей в отдалении смазанными, не поддающимися узнаванию. Падая на проезжую часть, снежинки тут же растворялись в густой грязной массе, один взгляд на которую вызывал усталое раздражение. Снег ноября был неизменно мокрым, превращающим переулки и целые улицы в нелицеприятное месиво, то тут, то там вылетающее из-под колёс автомобилей на проходящих мимо людей и белоснежные сугробы тротуаров. Посмотрев на носки сапог, которые меня попросил надеть перед выходом о-папа, я нервным движением сбил с них приставшую мокрую грязь. Зимнее пальто, ловко выуженное из недр моего скромного гардероба, недавно перекочевало на вешалку вместо тёплой, но уже короткой куртки, и было с любовью водружено на меня. Если с а-папой мы ещё могли побороться за то, чьё мнение в итоге окажется правильным, то к советам о-папы я старался прислушиваться, не желая лишний раз его огорчать и понимая, что до родителей-фанатиков ему ещё далеко. Иногда мне казалось, что омега в нашей семье только один, я же в большей степени походил на бету – замкнутого, молчаливого, редко выражающего свои эмоции и чувства. О-папа, хоть и не говорил со мной об этом, наверняка мечтал не о таком сыне-омеге. Но никогда, ни в чём не позволял мне даже заподозрить этого, оставаясь любящим и заботливым родителем. Покупать одежду я не любил не только по причине того, что вкусовые предпочтения в моде у меня были весьма приземлённые, но и потому, что это был верный способ расстроить о-папу – каждый раз, когда я раздевался при нём, он видел мои шрамы на руках. Он ничего не говорил, но для меня выражение его быстро опускающихся глаз было легко идентифицируемым – сожаление. Сожаление о том, что спустя столько лет ничего не изменилось. Что ни их усилия, благодаря которым я чувствовал, что любим и важен в нашем маленьком мирке, ни врачи, ни лекарства не избавляли меня от того, что брало начало где-то глубоко в подсознании. Оказаться вечным разочарованием и постоянно это подтверждать не входило в список моих желаемых достижений, а потому я был согласен носить вещи годами – благо, к ним я относился лучше, чем к своему телу. Выдохнув облачко пара и подняв воротник пальто к самому носу, я прищуренным взглядом пытался определить, кто из проходящих мимо крупного здания за моей спиной мог оказаться нужным мне субъектом. Так как я практически постоянно оставался после занятий в библиотеке, мы с Ильёй теперь редко ходили вместе до остановки. Иногда после занятий он приходил ко мне, предлагая свою помощь, но я не собирался скидывать обязанности на друга, и, не желая его прогонять, просто слушал приятные звуки голоса, посвящающего меня то в успехи омеги на его факультативе, то в сюжет последних просмотренных фильмов. Сегодня у него вновь был факультатив, что исключало случайный выбор дня со стороны альфы и позволило мне ускользнуть после пар под своим обычным предлогом подработки, направляясь тем временем на остановку. Эдгар Данилович заканчивал сегодня раньше, чем обычно, но, видимо, что-то его всё-таки задержало. Проведя вчерашний вечер в противоречивых рассуждениях, я пришёл к выводу, что, если хочу продолжать близко общаться с Ильёй, мне придётся привыкнуть к тому, что Эдгар Данилович – важная часть его жизни. В институте встреч было не избежать, но если бы всё ограничивалось ими, моя жизнь определённо была бы проще. Я со вздохом смирения вспоминал, что омега ничего не знает, и подавлял в себе глупый порыв всё-таки рассказать правду. Сделав это, я вполне вероятно потерял бы не только то хрупкое взаимосогласие, к которому пришёл с альфой, но и, что хуже, моего омежку. Даже при всей своей доброте и понимании, вряд ли Илья легко воспринял бы мою ложь. Вернее, молчание. Только при таких условиях они оба оставались в моей жизни. – Долго ждёшь? Негромкий голос и облако пара сбоку от меня чуть не заставили подскочить и тихо выругаться. Устремив недовольный скорее неожиданным появлением, нежели опозданием взгляд на альфу, я высунул нос из-за воротника и отозвался: – Всё нормально. Ничего не случилось? Эдгар Данилович негромко хмыкнул, поводя плечами, запорошенными снегом, и внимательно оглядывая меня. – Мы нужны начальству только тогда, когда оно не нужно нам. Ничего серьёзного. Ты замёрз, у тебя голос дрожит. Почему не зашёл внутрь? – Не хотел, чтобы вы бегали и искали меня, – пожал я плечами. – Тогда позже обменяемся номерами, чтобы в следующий раз ты мог просто написать, – небрежно предложил он, отряхивая свои плечи и волосы от снега. Я отвёл взгляд. – Не думаю, что подобное может стать частой необходимостью. В следующий раз вы сможете связаться с Ильёй, который будет со мной. Я подошёл к стеклянным дверям и вошёл внутрь первым. Всё верно. Сегодня мы встретились с ним без Ильи по вполне понятным причинам. Но впредь подобное явно не имеет причин повторяться. У меня были некоторые идеи о том, что можно подарить омеге, вот только не было уверенности, что они понравятся альфе. Вокруг, между рядами магазинов со стеклянными стенами, сновали толпы людей, играла навязчивая новогодняя мелодия, хотя до праздника оставалось больше месяца. – Давай зайдём сначала в кафе, выпьем чего-нибудь горячего, – произнёс мужчина, оказавшись рядом со мной. – Если вы из-за меня… – Я бы тоже не отказался. Я слегка кивнул, не желая казаться истеричным и всё равно чувствуя себя таким. Убеждать себя в необходимости периодически находиться в обществе истинного было проще, нежели испытывать это в реальности. Ладно, я просто себя накручиваю. Ничего необычного не происходит, мы же не в первый раз находимся где-то вдвоём… Вот только обстановка и первопричина на сей раз отличаются от прошлых. Нет, ладонь, отцепись от запястья, я хочу выглядеть нормальным. Чёрт возьми, это же не свидание, приди в себя! Устроившись за столиком на том месте, с которого можно будет без проблем видеть весь зал, а не только конкретного альфу, я чуть ослабил шарф и повесил на спинку стула за ремешок сумку. Эдгар Данилович, вернувшись от стойки, протянул мне меню и раскрыл свой экземпляр, пробегая его взглядом и неспешно стягивая с ладоней перчатки. Я рассеянным взглядом следил за проходящими мимо перегородки кафе людьми. Почувствовав смутный толчок подсознания, я повернулся и проводил взглядом высокую фигуру молодого человека, показавшуюся мне знакомой. Но со спины не было возможности его узнать. – Кто-то знакомый? – альфа переводил взгляд с толпы на меня и обратно. – Показалось, – поправив криво стоящую салфетницу, отозвался я. Сделав заказ у единственного официанта, снующего между немногочисленными занятыми столиками, Эдгар Данилович, слегка хмурясь, проговорил: – Связь может пригодиться на случай, если тебе вдруг понадобится чья-нибудь помощь. Он не давил, не приказывал – думаю, понимал, что в моём случае это бесполезно. Это вернуло бы нас к началу, к прошлому взаимодействию, от которого мы вроде бы решили отказаться. Поэтому я не кинулся отстаивать свою точку зрения, не продолжил отрабатывать своё умение саркастически поддевать собеседника, потому что правила игры нужно было соблюдать обоим участникам. Вот только согласиться с ним я не мог, потому что, на самом деле, если я вновь влезу в какую-нибудь неприятность, то не попрошу его о помощи. После того происшествия я чувствовал себя его должником, прекрасно понимая, что он мог и вовсе не ввязаться в это, если бы не я. Копить долги, продолжая полагаться на его помощь, я себе позволить не мог. – Я подумаю об этом, – не согласие, не отказ. То, что нужно. Потягивая свой вскоре полученный дымящийся напиток, я почувствовал, как замерзшее тело отогревается приятной горячей волной. Вкупе с потихоньку обволакивающим меня запахом пары это оказывало успокаивающий эффект и позволяло продолжить разговор: – Что вы дарили Илье раньше? Хоть мне и не хотелось этого признавать перед альфой, но мои знания об интересах Ильи всё ещё оставались весьма скудными, несмотря на то, что из нас двоих определённо более откровенным был омега. Вот только таинственное искусство познания человеческой сущности оставалось в моём случае малоизученным мастерством, делая из меня никудышного исследователя. Впрочем, я желал исправления. – Для начала ты должен понять, что мы ближе познакомились с Ильёй только три года назад, до этого я мало интересовался им. Мои родители знали даже меньше меня. Поэтому в первый раз они подарили ему деньги, а я – книгу. Практически безликие подарки, но я просто не представлял, что может сделать его счастливее. В то время мне казалось, что такого подарка просто нет… Я, поглаживая кончиками больших пальцев ребро чашки, смотрел в подёрнутые дымкой кофе и воспоминаний глаза. Лучшим подарком для Ильи были бы его живые родители. Но это подарить ему никто был не в силах. – Позже мы попали на премьеру одной пьесы. Родителям на годовщину подарили билеты. Это немного помогло понять, что ему по душе, – Эдгар Данилович улыбнулся, тут же скрывая улыбку за краями чашки, – поэтому следующим нашим подарком стал абонемент на год в театр. Видел бы ты, в каком он был восторге. Да, это представить мне труда не составляло. Сияющие глаза, счастливая улыбка, крепкие объятия тонких рук. Прекрасный в своей незамутнённой радости. – Когда он стал потихоньку оживать, я подумал, что ему хотелось бы пригласить на празднование своего совершеннолетия каких-нибудь друзей. Он проводил почти всё свободное время дома, никуда не выходя, и я решил, что прошло уже достаточно времени, к тому же, его поведение дома стало напоминать того омегу, которого я знал ещё с его детских лет по пусть редким, но регулярным встречам на праздники. Обсудив всё с родителями, мы втайне от него организовали вечер в ресторане, куда пригласили всех его одноклассников. Сейчас, когда я думаю об этом, моя наивная уверенность в своей правоте кажется мне глупой. И жестокой. – Что-то случилось? – предположил я, тревожно хмурясь. – Родители остались дома, трезво рассудив, что молодёжи захочется провести время без надзора старших. Я же решил встретить его, чтобы проследить, что всё пройдёт хорошо, а затем уйти. Я тоже уже не подходил под категорию «молодёжи», поэтому подумал, что моё присутствие стеснит Илью. Но… – он ненадолго замолчал, а я не решался заговорить. – Видел бы ты его глаза. Никогда не забуду их выражение: растерянность, дискомфорт и бесконечная печаль. Конечно, не желая меня расстраивать, он тут же улыбнулся и сказал, что очень рад. И в течение часа просидел, прижавшись к спинке стула, бледный, но старающийся выглядеть счастливым. Его одноклассники – друзья, как я думал – почти не обращали на него внимание, ели и пили так, как будто это было единственной причиной здесь находиться. Кто-то из них принёс с собой алкоголь. В конце концов, я не выдержал и увёл его оттуда, наплевав на эту пьяную толпу, которая даже не заметила нашего исчезновения. Сжав переносицу, Эдгар Данилович прикрыл глаза, устало приваливаясь к спинке стула. Я невидящим взглядом смотрел на узорчатую скатерть. Картинка так и стояла перед глазами: равнодушные лица любителей халявы, пьяные выкрики и тонкая, несчастная улыбка моего омежки, всеми силами не желающего расстраивать своего жениха. – Я не представлял, что говорить и как исправить свою ошибку. В тот момент мне стало ясно, что я совершенно не знал, как чувствует себя Илья в компании других людей. Я видел его в кругу нашей семьи и решил, что он вновь стал тем дружелюбным, общительным омегой, каким был раньше. Я пытался извиниться, а он всё повторял, что мы не можем так рано вернуться, иначе родители подумают, что ему не понравилось, и что я ни в чём не виноват. Он продолжал о нас беспокоиться, несмотря ни на что. Всё то время, что мы не возвращались домой, он рассказывал мне о школе то, что мы даже не подозревали. Как отдалились от него все друзья, не приняв изменившееся поведение и частое молчание. Никто не хотел с ним возиться, потому что не мог понять его горе в полной мере. Он не винил их в этом, ты ведь и сам догадываешься, в его характере было признать виновным себя – что не смог остаться прежним, душой компании, весёлым беззаботным другом. Но разве он мог? Мы на какое-то время замолчали, пока альфа остановившимся взглядом смотрел в глубине своих воспоминаний на тот неудавшийся вечер, а я пытался принять дарованное мне откровение, раскрывающее жизнь Ильи в совершенно отличном от привычного образе. – Именно по этой причине я добился того, чтобы приёмная комиссия без лишней проволочки зачислила Илью в наш институт, – разумеется, не посвящая его в истинные причины. Я не был уверен, что он сможет легко адаптироваться в новом коллективе, и хотел иметь возможность приглядывать за ним. Но, вырвавшись из старого окружения, Илья как будто заново родился. Среди тех людей, кто понятия не имел о случившейся с ним беде, он и сам мог начать потихоньку забывать о ней. Мы стали семьёй гораздо раньше, но именно в последние месяцы наш дом перестал быть той крепостью, за которой он скрывался от внешнего мира. То, что Эдгар Данилович рассказывал мне о таких важных и сокровенных вещах, связанных с нашим омежкой, лишний раз подтвердило его слова о перемирии и доверии. Я был окончательно принят, как близкий друг Ильи, узнав то, что из-за моей невнимательности и отстранённости могло навсегда остаться тайной. – Думаю, теперь, когда мы согрелись, ходить по торговому центру станет легче. Если ты готов… – мужчина, скрыв задумчивую печаль под привычным образом спокойствия и уверенности, вопросительно смотрел на меня. Я кивнул, отставляя пустую чашку и скользя взглядом по идущим мимо входа в кафе людям. Идти в толпу не было никакого желания, но, к сожалению, мы большую часть жизни вынуждены брести в окружении десятков и сотен незнакомых людей, которых никогда не знали и не узнаем. От этого не скрыться, в этом проклятие человеческого рода. Нас. Слишком. Много. Оставив философские размышления, я прошёл вслед за альфой к первому из десятков магазинов. Проведя час в бесплодных перемещениях от ювелирных к подарочным и от одёжных к сотовым, мы остановились возле небольшой детской игровой площадки. Я признал, что от меня не было абсолютно никакого толку. Всё казалось чем-то не тем, а ухватить именно «то», эфемерное и ускользающее, не получалось. Однако Эдгар Данилович не падал духом, решившись посетить ещё и детский магазин. Я со вздохом попросил передышку, не представляя, что в подарок девятнадцатилетнему парню он там хочет обнаружить. Огромный паззл или набор для живописи на холсте? Скользя взглядом по идущим мимо бессистемным потоком людям, я ощутил чувство дежавю. Только в этот раз показавшийся мне знакомым человек шёл навстречу. Высокий блондин с серьгой в ухе… Безымянный водитель! От неожиданности я шагнул ему навстречу, стремясь привлечь внимание. Неожиданно вспомнился наш разговор в машине месяц назад и мои предположения. Если судьба сталкивает нас снова, стоит поинтересоваться, с какой целью. Вот только его реакция на меня оказалась какой-то странной. Остановившись перед неожиданным препятствием и обратив на меня взгляд, он вздрогнул от узнавания и отступил на шаг назад. – Дан? Мне вновь стало стыдно, что я даже не потрудился в прошлую встречу узнать его имя. Кивнув, я сказал: – Не ожидал вновь вас увидеть. – Да, я вас тоже. Разговор определённо не клеился. Блондин отводил взгляд тёмно-карих глаз в сторону, как будто смотреть на меня ему было неудобно или неприятно. Нахмурившись, я попробовал продолжить разговор: – Знаете, в прошлый раз я не успел узнать ваше имя, как-то не пришлось ко времени… – Да, конечно, – он выглядел так, будто больше всего хотел нырнуть в проходящую мимо толпу и раствориться в ней, явно не осознав суть вопроса. Я откровенно недоумевал, не понимая, что случилось и как себя вести. – Ну и… – протянул я, чувствуя себя донельзя глупо. Он наконец-то посмотрел на меня растерянным взглядом, будто только что вернулся в реальный мир. Я напомнил: – Ваше имя. – Точно… – извинительно улыбаясь, отозвался мужчина. – Яр. Ярослав. Простите, я немного… Что он хотел сказать, осталось тайной, потому что именно в этот момент к нам приблизился Эдгар Данилович, очевидно, закончив поиски в детском магазине. Ярослав, переведя на него взгляд, побледнел и, хмурясь, негромко проговорил: – И вы здесь. Простите, мне нужно закончить одно дело… Не дожидаясь нашей реакции, он прошёл дальше, а Эдгар Данилович получил возможность насладиться выражением искреннего удивления на моём лице. Глядя альфе вслед, он с ноткой подозрительности спросил: – О чём вы говорили? Отреагировав приподнятой бровью на активированный режим «желающего всё держать под контролем альфы», я пожал плечами и растерянно ответил: – Да мы и не успели поговорить. Очевидно, он куда-то спешил. Вот только одной спешкой, даже при большом желании, нельзя объяснить неизвестно откуда взявшийся страх при виде меня и ярость, блеснувшую во взгляде на Эдгара Даниловича. Здесь определённо что-то крылось, вот только единственный, кто мог что-то объяснить, уже слился с толпой. Решив отложить обдумывание этого странного феномена на потом, я обратился к истинному: – Ничего? – Нет, – чуть скривив губы, отозвался он. – В самом деле, не дарить же ему снова абонемент в театр. – Ладно, – решив включить логику и одновременно отвлечься от странной встречи, воспрянул духом я, – что мы знаем? Ему нравятся фильмы и театральные постановки – значит, любит зрелищное и развлекательное. Идея с приглашением кого-нибудь пока что под вопросом... – я в сомнении взглянул на альфу и получил уверенный кивок. – ...так что испытывать судьбу не будем. Развлечение, рассчитанное на маленькое количество людей… Я оглядывался, словно пытался найти ответ в мельтешащих вокруг детях, лезущих на горки и пытающихся занять единственный симулятор машины. Зацепившись взглядом за рекламу на висящем над информационным стендом экране, я замер и договорил, взглянув на внимательно смотрящего на меня альфу: – …кажется, у меня есть идея.