***
Дорогой дневник... Что ж, вроде так пишут те пустоголовые девчонки, которых нам иногда показывает чёрное зеркало экрана для пущего разнообразия, когда пытаются в своём пестрящем от кислотных до блевоты цветов ежедневнике выговорится про очередного козла-бойфренда? Если честно, не знаю для кого или зачем я пытаюсь это писать. Наверное, скука может заставить делать самые неожиданные вещи. Тем более постоянно беседовать с самим собой в чертогах разума довольно тоскливо и утомительно, ведь раз на раз все равно ты срываешься на рассуждение вслух. К сожалению, в моей ситуации это пока что недопустимо. Я не отрицаю того, что все эти ссадины и синяки более чем устраивают меня. До тех пор, пока они не появляются насильственным путём. Однако именно когда наступает эта пора, меня раздражает, что я не имею права на возражение, а тем более сопротивление. Олухи говорят: "Сын Божий - покорный сын". Абсурд. Мы не обладаем и частью его плоти, чтобы считаться его родней. Мы его рабы, персональный театр "Хлеба и Зрелищ", в котором более проворные рабы, лижущие ему зад стали дрессировщиками подрастающего поколения. Хотя более чем забавно, что эти "воспитатели", которые просто обязаны дрочить на все эти заповеди Господа, обладают самым извращённым воображением. Она приходит каждый день. Причем эта сука обладает самой что ни на есть дотошно правильной пунктуальностью. И все-таки я всегда восхищался своему самообладанию так жизненно необходимому при одном её виде. Однако каждый раз, когда ключ поворачивается, а затем она, будто слизь, бесшумно втекает в комнату и омерзительным, нарочито приторно-сладким голосом произносит моё имя, я чувствую, что грань, за которой я вырвал бы её лукавый язык, становится все более неосязаемой. Все время она, касаясь моих побелевших костяшек, задаёт один и тот же вопрос, на который сознательно я никогда не дал бы положительного ответа. Она хочет сломать меня. Я знаю. Жаль, что немногочисленные мозговые извилины не могут привести ее к выводу, что своими жалкими попытками заставить меня уверовать, она все более отталкивает меня. Я уже не пытаюсь противостоять ей. В этом нет смысла. Она притворно внимательно пропускает мой голос сквозь свои дырки, которые она несправедливо называет ушами. Она слышит только то, что хочет услышать или то, что готово принять её ограниченное восприятие и в итоге все равно в её голове трактуется все по-своему. Собирая оставшиеся осколки самоуважения, я засовываю их настолько далеко, насколько этого будет достаточно для того, чтобы мой внутренний актёр смог получить Оскар. Только в редких случаях, а именно из-за ломающегося голоса, который я не всегда могу контролировать, она может раскусить мою фальшь. К счастью, это действительно случалось не часто, об этом не стоит думать. "Простите, сестра Дарби, я совершил ошибку и раскаиваюсь перед Всевышним", - она всегда ждала этих слов от меня будто нескольких секунд, которые могли заменить ей оргазм. Расплывшись в злорадствующей победной улыбке, она треплет мою щеку до тех пор, пока на ней не остаются белые следы, которые потом становятся красными и начинают гореть. Я не смотрю на неё. Смотрю куда угодно, но не на её попытки приблизиться ко мне. Конечно, это не остаётся незамеченным с её стороны, но она свыклась с тем, что, заставляя смотреть ей в глаза, видит лишь пустой, смотрящий куда-то сквозь взгляд. Впрочем, ей плевать, когда она приникает к моим губам и разрывает их языком, жадно вылизывая. Дьявол! Откусить его и протолкнуть ей в рот уже своим языком, заставив подавиться своим же одним из органов чувств, кажется таким заманчивым. Иногда я жду, чтобы она наконец дотянулась до корешка моего языка и получила бы долгожданный для неё мой желчный ответ на её действия. Жаль, что это возможно лишь только в моем воображении... Её тихое, настолько плохо скрываемое, хихиканье звенит у меня в ушах словно белый шум, который так часто оглушает рассудок, когда она наконец отстраняется от меня. Я буквально ощущаю растерзывающие меня на куски взгляды псевдосвятых на иконах, порицающих моё упорство. Они ждут подавления моей воли, чудного превращения меня в слугу, только и умеющего с отрепетированным выражением читать очередное откровение. Однако я уверен, что смогу. Смогу терпеть боль распятия моей личности. Я просто не могу себе позволить быть слабаком, вроде Иисуса, который даже не оказал малейшего противостояния. Где-то слышатся отголоски расстроенного органа и детского хора. Чертова месса началась... Обладая статусом пунктуальности, она не может разрешить себе задержаться хоть на минуту, поэтому, схватив меня за рукав, с напускной снисходительностью ласково обращается ко мне: "Что ж, брат Уильям, надеюсь, вы сможете сегодня принять участие в служении. И впредь пускай Господь поможет вам сдержать ваши слова". Ответ на эти слова каждый раз, будто ком, застревает в горле, не желая быть произнесенным: "Всенепременно, сестра". Одарив меня лживой улыбкой, она показывает мне на дверь и пропускает вперёд, чтобы затем закрыть за собой комнату "единения", которую можно считать келью только моей личной изоляции. Про себя я усмехаюсь, как же женщина, обладающая столь невинной повседневной фамилией может ломать стереотипы и стать ходячим суккубом. И все же наверное Пайнс навсегда останется для меня самой глупой и пугающей фамилией.***
В целом, иногда я ловлю себя на мысли, что пока никто не желает со мной чрезмерно взаимодействовать, меня все вполне устраивает. Хотя наверное среди всех приютов Штатов, в которых я существовал, религиозные - самые недружелюбные, если выразиться мягко. Сюда всегда, как это здесь принято говорить, "списывают" самых озлобленных дезертиров подобных заведений, для, как я уже упоминал ранее, "перевоспитания". Однако по какой-то причине северные Штаты отличаются особенной программой для этого( что сказать, янки всегда были консерваторами в этом отношении). Что ж, и я был одним из беглецов, хотя я не могу назвать себя озлобленным. Возможно сломленным, потерянным, отбившимся, но никак не озлобленным. Не стану отрицать - я далеко не из робкого десятка. Но не настолько безрассуден для того, чтобы самому искать себе неприятности для удовлетворения своего подросткового эго. Хотя карма никогда не любила меня, поэтому неприятности, как адские псы, всегда сами находили меня, где бы я ни был, чтобы вернуть своеобразный долг. В свою очередь, я никогда и не задавался вопросами такой неприязни. Мне кажется, это вполне взаимно. Возможно потому, что когда-то давно я вообще не должен был рождаться. А природа, как мы знаем, привыкла истреблять излишества. Современное общество не нуждается в антихристе, так как оно само является аллегорией на него. Забавно, мои родители также были отбросами, как я, впрочем, и умерли они также. Однако клянусь, их же счастье, что я сам не прикончил их. Хотя бы помаячили на первых полосах немного дольше. Наверное поэтому, предчувствуя мои склонности, моя спившаяся на окраинах Мичигана тётка не долго изъявляла претензии на моё попечительство, даже не смотря на нормальное пособие. Но не суть. Я смирился с тем, что я имел родственников только в биологическом аспекте, не более того. Не помню дня, когда в своём обшарпанном Volkswagen T1 я мог не найти косяк или банку рутбира. Отчасти благодаря такому затуманенному сознанию, родители верили всему, о чем только можно было распространяться как легально, так и наоборот. Черт, а сколько же было на дороге билбордов, которые прочили счастливую жизнь, если купить, заложить, продать ту или иную дрянь. И они велись на это, просаживая деньги, которые взяли в долг для погашения многочисленных кредитов. Будучи мелким спиногрызом, я откровенно делил весь мир на чёрное и белое, согласно морали тупых мультиков, которые и были моими ориентирами в собственном поведении. Но когда я слышал пьяные диалоги родителей обо мне... Сначала я искренне смеялся, принимая все это за шутку. Я лез из жопы вон ради похвалы и, продолжая слышать подобные "шутки", мне стало страшно, потому что я не видел причины для них. Тогда-то я по-другому начал смотреть на их такие удовлетворённые улыбки при виде меня рядом с разнообразными афишами, предлагающих сделать более крупные ставки для срыва, соответственно, более крупного куша. Конечно, более дорогого имущества, чем машина, у них никогда не задерживалось. Однако помимо этого разваливающегося корыта у них все же была одна менее ценная для них ставка. Когда мы прибыли в Новый Орлеан, мне определённо понравился запах жареных кофейных зерен, но по мере того как мы продвигались в город глубже, он все больше смешивался со ставшим "таким родным" терпким, но немного горьковатым ароматом каннабиса. Казалось, здесь с наступлением ночи автоматически все становилось легальным. Сумеречные Бурбон и Кэнал стрит представляли собой живую какофонию самых различных стилей музыки из всегда открытых для несовершеннолетних баров, людей, разгуливающих по пояс обнаженными, с нарисованными перманентным маркёром на спине различных надписей для привлечения внимания к тому или иному заведению, например, "За пивас в жопу раз", не стесняющихся почесать яйца на публике при виде симпатичной девушки или парня. И самое главное - стойкого, невыветривающегося смрада, состоящего из полыни и прочих трав. Толпы скапливались практически возле каждого здания, на котором можно было увидеть акции, где-то девяносто пять процентов из которых содержали предложения о бесплатных шотах текилы или секс-услугах, однако последнее в силу своего возраста я просто прочитал, не задумываясь о смысле. Полиция, привыкшая к такому умопомрачительному зрелищу, лишь изредка проезжала по заполненной дороге ради выполнения роли мнимого патруля. Поэтому никто и не заметил моего входа в одно из таких заведений. Хоть, например, Атлантик-Сити, считающимся одним из центров азарта, с каждым годом затухал( желающих ставить на кон все состояние все более уменьшалось, и в игральных залах только изредка можно было увидеть небольшую группу людей пожилого возраста, которые наверняка приезжали туда, потому что этот город входил в их дешевый тур по Америке), но от этого подполье только преуспевало. Ведь именно там, где находился я, и крутились немыслимые даже для чёрной бухгалтерии легальных заведений деньги. Было очевидно, что рассеянную бдительность моих родителей можно было обвести вокруг пальца, не прикладывая никаких усилий. Но играющие только использовали это против них, не скрывая свой очевидный блеф. Впрочем, когда мой отец выложил пару семёрок против стрит флеша какого-то раздутого до неприличия мужчины в дорогом костюме офисного вождя, все мои ожидания оправдались. Последнее, что я увидел в их глазах, это разочарование в том, что для того, чтобы отыграться, им придётся закладывать машину. Хотя они сперва и сделали вид, что им совестно передо мной, но этого чувства явно не хватило для прекращения их игры. Дьявол, они даже не взглянули на меня, когда двое верзил тащили моё щемящее от обиды и злости тело к какой-то комнате. И только из-за того, что я не мог отвести непонимающего взгляда от моей матери, я смог прочесть на дрожащих её губах одно, желающее слететь с губ слово "Прости", однако она и этого не смогла сделать для меня. Насколько я помню, я недолго находился в сознании. Пытаясь вырваться от будто приклеившихся ко мне рук бугаев, внешне которых довольно сложно было отличить от ковыляющих медведей, я отчаянно звал этих ублюдков, именуемых родителями, раздирая своё горло криками надежды на то, что они заберут меня отсюда и мы вместе уедем из этого проклятого блудом города. Но они, к черту, даже не смотрели. Тем временем, когда моё размякшее от лихорадочной дрожи тело бросили на пол подсобки, один из амбалов, ехидно хохотнул, предвкушая сладость превосходства надо мной, которого его начальство уж никак не могло ему позволить, и предложил другому принести биту, чтобы я ненароком "не сделал ноги". Но мне уже было плевать на это предложение, у меня не было сил пытаться забиться в угол или попробовать найти что-то острое для самозащиты. Ужасное ломающее чувство, могу сказать. Я чувствовал, будто весь мир продал меня пустоте, которая и по сей день заполняет мое сердце. Не рассчитав силу удара, этот гандон проломил мне битой руку, и отрезвляющая боль пронзила меня всего. А затем он нанес фатальный удар по затылку, после которого я уже ничего не чувствовал.***
Честно скажу, я не хотел просыпаться тогда для того, чтобы вечно перекручивать те события, думая о возможных исходах, вспоминать каменные лица с шальным блеском в глазах, когда на руках появлялась сильная комбинация одной масти карт. Задумываясь об этом сейчас, я ненароком начал понимать, что, может, действительно так было бы лучше. Я лишь трачу и так загрязнённый словесным, и не только словесным, говном воздух. Все же из-за того, что взрослые людские особи привыкли испытывать особые, как чистые, так и не совсем, чувства сексуального характера к младшим поколениям, я сейчас откровенен перед собой. Как мне потом объяснили, я был спасён одним из числа первых "заложников" проигрыша. После нескольких дней в госпитале, мне пришлось ощутить неповторимую атмосферу полицейского участка. Все самые яркие представители социальных слоёв населяли холодные человеческие клетки. Впрочем, и пахли они соответствующе. Забавно было наблюдать за приноровившимися скрывать свою нетрезвость полицейскими при этой удушающей зловонии перегара и прочих прелестей. Как оказалось, по удивительному стечению обстоятельств, в тот же чёртов вечер кто-то, вероятно, тот, кто очень был раздосадован проигрышем, обратился в полицию с заявлением о денежных спекуляциях в черном подполье того самого казино. Я помню, как я на несколько секунд задержал дыхание, ожидая информации о том, что это был звонок моих родителей. Однако эти неоправданные детские надежды оказались разрушенными не потому, что я слышал, что их, наконец, застал врасплох пьяный экстаз прямо посреди хайвея, заставив угнанную ими машину слететь с трассы, а потому, что после мимолетной иллюзии я быстро осознал, что просто родители никогда не были бы готовы на это. Они оба, как и я, никогда не знали и не узнают настоящих семейных ценностей. Ведь они никогда не любили друг друга, тем более меня. Просто так им было удобней существовать. К сожалению, наверное, в нашем мире это слишком частое явление, потому что, максимально упрощая всё, в наших сердцах не остаётся сил для более сильных эмоций. И самое печальное то, что поголовно всех это вполне устраивает. Из всех окружавших меня клоак высирались однообразные слова поддержки, которые, по идее, должны были приподнять мне дух. И возможно это помогло бы, если бы людская натура от рождения не переполнялась бы чистого рода лицемерием. Ведь людям свойственно состроить некой жертве сочувственный взгляд, а затем за невинной спиной наполнять свой рот ядовитой грязью опошленного юмора. Итак, кроме тётки в Штатах у меня больше не было родственников, которые могли бы стать моими опекунами. А она отказалась от меня, несмотря на двойные ежемесячные государственные платежи из-за моей инвалидности. Ведь, оказывается, тот затылочный удар повредил какой-то важный участок мозга, и теперь я не могу чувствовать практически никакой физической боли. Врач, поставивший мне диагноз, утверждал, что он был задет не весь, поэтому если неблагоприятное воздействие будет превышать мой болевой порог, то я должен хоть что-то почувствовать. К сожалению, сейчас я знаю, что он достаточно высок. Однако чаще всего именно благодаря испытаниям этого порога, я не задерживался на одном месте слишком долго. Каждый раз мне все же было интересно выслушивать то, что говорят обо мне. Одни голосом, который вот-вот должен был сорваться на крик, говорили, что я сущий дьявол, требующий живой плоти (самая лестная из всех для меня). Вторые рьяно жаловались на то, что я лишь потерянный ребёнок, нуждающийся от природы в чрезмерном внимании (в первый раз, признаюсь, меня даже это немного задело). Третьи умудрялись смешивать эти точки зрения в неразборчивую вязкую кашу, которую они старались как можно быстрее проглотить и убежать в свой затхлый кабинет. Впрочем, не смотря на содержание этих характеристик, я все равно получал раздражённое отрицательное покачивание головы в мою сторону от Стива, моего попечителя, садился в жёлтый, отдававший ржавчиной, автобус, а затем, достав маркер, дрожащей из-за движения автобуса рукой я выводил на трещине стекла возле последнего сидения треугольник, что-то вроде моей метки для себя или креста на нескончаемой дороге карт, отмечающего посещённые места. Сначала я оставлял инициалы, но потом, решив, что это немного штампованно, я начал искать свой собственный знак. Мной было перепробовано множество различных символов и фигур и все они были нарисованы произвольно, потому что я считал, что метка - это что-то отражающее тебя, твою сущность, а такое должно рождаться на границе подсознания. Забавно, что мой финальный вариант, вопреки всему, получился очень даже осмысленно на одном из уроков по основам начальной математики. Я не помню почему среди всех геометрических фигур меня привлёк именно треугольник. Возможно, потому что мы в первую очередь изучили его или просто он меня заинтересовал. Хотя, наверное, мне плевать. В любом случае, теперь кривоватый треугольник появлялся везде, где бы я не был. Итак, заполнив им практически всю карту страны, я попал сюда. Вроде, на первый взгляд, обыкновенный сиротский приют, названный в честь какого-то случайно выбранного святого. Говорят, что белого цвета не существует в природе, но насмотревшись на однообразные стены подобных заведений, невольно усомнишься в этом. Дубовые лаковые кресты выглядят так цинично на фоне приветственных улыбок этих жадных до соблюдения манер наставников и их смиренных воспитанников, носящих накрахмаленные "ошейники", крепостью формы сравнимые лишь с кирпичом. "Что ж, ничего нового", - думал я. Однако спустя несколько недель спокойствия, я уже начал планировать сменить наскучившую мне обстановку. К моему удивлению, директриса пожимала на мои выходки плечами и глубже набирала воздух в легкие. Но все же была одна из представительниц "сестёр милосердия", в темных глазах которой мелькал странный огненный отблеск, когда я нарочно путал слова молитвы или отказывался отвечать на очередной вопрос, нацеленный прощупать моё понимание главы библии, которая была задана на самостоятельное прочтение. Чего уж там, я обожал смотреть, как её устоявшееся самообладание просто трещит по швам. Естественно, я понимал, что как только верхняя оболочка её спокойствия окончательно разорвётся, произойдёт что-то, заставляющее её нарушить свои святые принципы. Что ж, тогда мне до чертиков хотелось довести её, заставив глупую монашку, как я рассчитывал, пожаловаться директрисе на моё поведение, отдавая меня на растерзание оставшимся богадельням, на которых ещё не была помечена моя галочка. Наверное, мне не стоит упоминать, что дождался я совершенно иного. Однако тем не менее все началось, как только желание идиотского выпендрёжа взяло надо мной вверх на одном из уроков( хотя я бы назвал это коллективными беседами). Насколько я помню, мы в очередной раз говорили о всевышнем, как о нашей единственной ценности, его незаменимой роли в нашей жизни. Я не хотел, как остальные, пялиться на бесконечно тянущуюся череду серых облаков в небе за окном, показывая своё согласие с произнесенными сестрой словами. И только когда она ненадолго сделала паузу, якобы озадачив слушателей риторическим вопросом, я позволил вслух усомниться в правильности ее слов. Рассуждая о боге, сестра выжидающе смотрела на меня, будто, по её мнению, я действительно мог сказать что-то легальное по её меркам. В моих глазах она выглядела охотничьей сукой, наблюдавшей за раненым зайцем. В нашей беседе она хотела показать Стокгольмский синдром в обратном действии, однако её диалог был по-прежнему ничтожным. Ведь хищник не желает освободить от страданий жертву, привлекая третье лицо. Даже звучит глупо. Хищник априори не может быть филантропом. Что ж, роль Бога действительно незаменима. Он является внутренним ограничителем. Отвечая на её немой вопрос, я всего лишь предположил, что Бог был придуман кем-то с хорошей фантазией, ведь людям всегда нужен образец поведения. Невидимый ориентир. Из-за своей бестолковости люди создали себе его. Именно человек является божьим прообразом, а не наоборот. Ведь если бы всевышний существовал, разве он не разочаровался бы в своих творениях после их создания? Какой смысл ждать раскаяния от общества грешников? Мы не ждём его от малолетнего ребёнка, списывая его поведение на возраст. "Он ведь маленький, ещё не понимает", - скажете вы. "А разве с каждым днём все не становится хуже?" - отвечу вам я. Примерно такая же ситуация обстоит со всем человечеством. В глазах монашки проскальзывала усмешка, которая, похоже, была заметна только мне, однако от её вида, монашки, все также веяло холодом. Я не видел в ней никакой серьезной угрозы. Я думал, что такие "поводыри" хоть и не обладают сотой долью интеллекта, но ведь Бог учил милосердию. Как же жаль, что я слишком поздно осознал, что у каждого свой Бог в голове, преподающий разные уроки нравственности. Некоторое время после моего ответа она молча чего-то ожидала, будто я договорю что-то или заберу свои слова назад. Конечно, этого не произошло. Не получив желаемого от меня, она отстранённо улыбнулась своим мыслям и продолжила свой зазубренный монолог. У меня сложилось такое впечатление, будто в комнате мы находились наедине. Хотя мы с ней довольно быстро закончили наш обмен размышлениями и искусственными улыбками, но тем не менее в классе царила удушливая атмосфера, будто воздух пропитался желчью "боголюбивых" слов сестры, которая была предназначена только для того, чтобы отравить меня. После окончания беседы она окликнула меня, когда я уже собирался покинуть класс вместе с остальными. Сначала я был весьма благодарным ей за то, что она не стала называть меня "еретиком, порочащим честь Божью" в присутствии всех. Я даже обрадовался, что хоть кто-то здесь обладает должным воспитанием, чтобы не устраивать скандал всем на обозрение( не то, чтобы меня волновало мнение других, просто меня раздражают ситуации, когда посягают на мой авторитет среди этой толпы молокососов). Предложив мне присесть, она задала мне вопрос. Возможно именно он стал катализатором наших последующих отношений: - Сын мой, ты воистину придерживаешься такого мнения о Всевышнем? Сейчас у тебя ещё есть возможность оправдаться помутнённым усталостью рассудком. Бог простит тебе это, если ты действительно раскаиваешься. Будь в этом уверен. Она обыкновенно придавала своим словам оттенки спокойствия благодаря чему продолжала держать высокую планку по сравнению с другими наставниками, но сейчас звучала иначе. Видимо, мой ответ был для неё более чем неожиданным. Её голос не звучал взволнованно или покороблено, но и прежней непоколебимости в нем уже не читалось. Однако я не мог прочитать её ясно выраженных эмоций. И это было странно. Впрочем, думаю, что она ожидала услышать мой ответ для того, чтобы в дальнейшем развязать себе руки, прикрываясь желанием исправить меня. - Не вижу смысла отрицать очевидное. К сожалению, по вине моих родителей я узнал истину слишком рано. Никому не было дела до моих детских грёз, когда моя жизнь была разрушена. Да-да, Бог велик и Бог хорош, но он не помог мне, когда мог. Если вы говорите о том насколько много Бог делает для нас, так почему он позволяет кому-то усомниться в нем? В мире так много проблем, требующих незамедлительного чуда. Но, увы, как и Богу, никому нет до них дела. Я просто не хочу надеяться на иллюзорного Бога и ожидать, когда чудо вмешается в мою жизнь. Так разве это плохо, сестра Дарби? Она не пыталась перебить меня во время моего монолога, но я замечал скрывающиеся под прядями каштановых волос недобрые искры в её взгляде. Пытливо прищурившись, сестра насупила свои широкие брови, а затем, немного погодя, без единого слова взяла мою руку и потянула за собой. Я предполагал, что она попытается отвести меня к директрисе. Меня это более чем устраивало, ведь это место мне до чертиков надоело, поэтому я даже не стал задавать каких-либо вопросов или противиться её воле. Будучи погружённым в радостное ожидание выговора и переезда, я не замечал, что она вела в совершенно другую сторону. Когда она остановилась перед какой-то обшарпанной дверью для того, чтобы выудить подходящий ключ в кармане юбки, признаюсь, я немного обеспокоился своей будущей участью. Эта дверь, как оказалось, открывала возможность спуститься в подвальное помещение. Воспользовавшись моим замешательством, она протолкнула меня вперёд себя, отрезая возможность побега. Спускаясь по дряхлой лестнице, я ощущал, будто каждая ступенька так и горела желанием сломаться подо мной. Внизу же к этой общей гнетущей обстановке прибавилась моя внутренняя паника. За несколько минут пребывания я успел задать сестре множество вопросов, но в ответ получил лишь загадочную улыбку. Ей нравилось наблюдать за беспомощностью двенадцатилетнего ребёнка, будучи уверенной в своей силе и безнаказанности. Но моя гордость ушла на второй план, когда сестра вновь повела меня дальше в темноту большого помещения. Из-за схожести минного поля и мелочи, разбросанной буквально по всему периметру комнаты, мои ноги отказывались полноценно выполнять команды и то и дело норовили ступить не туда, и запнуться на ровном месте. Хотя боли от удара я все равно не чувствовал, но не хотелось растягиваться перед этой шавкой, поэтому после пары таких падений, к счастью, мои глаза привыкли к мраку и разглядеть препятствия было намного проще. Время ожидания неизвестного доселе мне наказания, казалось, увеличилось вдвое, иначе было не объяснить такой долгий проход через усиливающийся аромат сырости. Подвал представлял из себя огромное пространство, заполненное тёмными скелетами прошлых лет приюта. И с одним из них мне, к сожалению, пришлось познакомиться довольно близко. Меня привели к маленькой двери, которая настолько сильно сливалась с темно-зелёными стенами, что заметить её самостоятельно я никогда бы не смог. Комната, скрывавшаяся за ней, выглядела в разы унылее. Я не могу передать хотя бы немного близкое к действительности слово, потому что все эпитеты - это лишь блеклые тени всей той гнетущей обстановки. Несколько секунд я твёрдо был убеждён в потере своего зрения, так как свет, проникающий из единственного узкого оконного проема в самом верху стены, разъедал кромешную тьму, поэтому разглядеть что-либо представлялось практически невозможным. Однако моему зрению в последствии пришлось привыкнуть к постоянству беспросветного одиночества, что стало главной причиной того, что все уголки этой комнаты я почувствовал на собственном теле. В моей будущей тюремной камере находились лишь убогая кровать и санузел, состоящий из забитого умывальника с мутным зеркалом перед ним и сортиром, который в любой момент мог расколоться на кусочки, освободив смердящее содержимое. Видимо, ранее эта комната принадлежала экономке, потому что фундамент этого здания был заложен ещё в девятнадцатом веке, но тем не менее назначение этой комнаты сестры, скорее всего, придумали довольно быстро. Перед уходом, эта божья тварь пояснила мне, что "лишь Бог способен спасти мою пропащую душу", поэтому мне необходимо усердно молиться для того, чтобы Бог "оповестил" сестру о том, что я излечился от внутренних недугов. Стерва. Удивительно, что, по её мнению, данное окружение сопутствовало бы данному событию. Возможно, расчёт был сделан на то, что я должен как слепой котёнок идти за единственным "верным" голосом. Даже если и так, где гарантии, что мне явится Бог, а не, например, дьявол с фальшивым нимбом? По версии некоторых книг, именно так дьявольское отродье и поступало, ведь до Всевышнего люди не могли достучаться. Забавно, что авторы подобных книг списывают это на некое испытание обольщением, ведь "сила дьявола не может превышать человеческую". Черт возьми, да ещё как может. Но все оправдывают Всевышнего, ибо он образец справедливости. Однако прошу заметить, благодаря его имени человечество занимается алхимией, с помощью которой из человеческой крови получают золото и серебро. Я не знал, как на эту выходку со стороны сестры я должен был реагировать. Мне хотелось смеяться и кричать до срыва голоса, но я не хотел показывать своё отчаяние, ибо я воспринимал все вокруг как одну большую шутку, над которой за дверью сейчас смеялись эти бляди. Около получаса я бессмысленно ходил по комнате, пытаясь свести концы своих мыслей воедино. Скользящие по кругу мысли, сведенные лишь к одной цели понять произошедшее, привели меня только к головной боли. Конечно, может быть мне стоило быть немного умнее и не говорить всего того, что содержала на тот момент разговора моя голова. Однако для меня были в новинку такие методы воспитания в приютах "милосердия и доброты". Я не жаловался на судьбу, ибо в этом совершенно отсутствовал смысл, но разве я её недостаточно потешил? В первый день моей изоляции Дарби пришла довольно быстро, возможно этим она сделала мне огромную скидку. Зато с каждым днём процент этой скидки падал, постепенно приближаясь к единице. Сестра искала самый ничтожный повод, чтобы запереть меня здесь лишний раз на несколько дополнительных часов. Её маразм перепрыгнул Эверест с лихвой, когда я был отправлен в комнату за то, что я случайно споткнулся напротив изображения какого-то святого. Порой я находился там несколько дней подряд, совершенно забывая понятие солнечный свет. Если раньше у меня была парочка приятелей, то сейчас они дружно отвернулись от меня, предпочитая не замечать, а иногда откровенно сторониться меня. Похоже, что из-за своего раздавленного вида, я потерял всякий авторитет среди моего окружения, но меня вполне удовлетворяло то, что они хотя бы не говорили об этом у меня прямо под носом. Проводя практически целые дни в этой комнате, я откровенно перепробовал все возможные занятия в таких условиях, даже пытался пролистать пару страниц какой-то литературы, прославляющей все, сотворённое богом, но бросил все также на первых страницах. Я быстро одумался, ибо в мои планы не входило насилование своего мозга, даже при отсутствии других альтернатив. Между тем, спустя несколько месяцев, я все же нашёл более интересный вариант для себя, хотя когда-то я пообещал своему попечителю физически не прикасаться к своему телу, но я ничего не смог с собой поделать. На тот момент я ужасно истосковался по двум неотъемлемым составляющим моей обыденной жизни. Для сестры я специально пытался вести себя в рамках приличия, хотя ей и этого не хватало. Впрочем, мной помыкало больное желание азарта и адреналина в крови. Абсурдно, глупо, безрассудно - конечно, все это было таким. Но, черт возьми, пошло все нахер! В той церковной книжке, которую мне дала Дарби, я вырезал тайник и сложил туда канцелярский нож. Разрезая свою кожу, мне было безумно наблюдать за собственными движениями, они казались такими чужими, но дьявольски искусными. Я ощущал себя патологоанатом, разделывающим очередной труп. Самое трудная часть в этом процессе - это не переборщить, ведь мои чувства не являются мне естественными ограничителями. Я сужу лишь по глубине, на которую проникает лезвие. Крови, конечно, иногда бывает много, но я успеваю сделать себе жгут, дабы сильно не пачкать кровать, чтобы Дарби не заметила никаких следов. Ах, сколько чудесных попыток ушло на то, чтобы почувствовать хотя бы что-нибудь. Я так часто бубнил под нос слова о том, что места новых ран осязало покалывание, что вызвал этим некий эффект плацебо. На первых порах, я невообразимо был рад небольшой призрачной боли, благодаря которой моё сердце будто поражал заряд дефибриллятора. Каждая такая порция электричества давала мне кратковременную надежду, хотя она быстро улетучивалась, когда я снова ощущал трупный запах моего смердящего тела, безумно раздражающего меня. Люди не ценят той возможности, которая была им предоставлена матушкой природой. Возможно, ограждать себя от своих переживаний и мыслей сплошной физической болью не лучшее решение, но тем не менее у людей хотя бы есть альтернатива этого выбора. Конечно, все мои попытки не остались незамеченными. Для начала стоит упомянуть, что мои отношения с кем-либо были окончательно и бесповоротно загублены. Пока я находился в заточении подвала, все считали, что я сбегал из приюта, потому что у меня якобы «были знакомые, которые за несколько зелёных бумажек могли добыть такого же цвета косяк". Я не знаю, какой сукин сын распустил эту сплетню, но если бы у меня действительно были такие знакомые, я бы не отказался от парочки затяжек. Впрочем, мой внешний вид нисколько не опровергал эти слухи. Теперь уже все бросали на меня липкие взгляды, переполненные самыми различными оттенками человеческих эмоций. Но все это не исключало того факта, что я был лишь потешным животным, приятным глазу. Очевидно, не в моей компетенции разъёбывать лица всем желающим попялиться, однако сдерживать себя в ситуации самообороны я никогда не собирался. Пожалуй, именно предсказуемость моего характера в подобном отношении некоторое время сдерживало отдельных пидоров, сбившихся в маленькие шайки для пущего угнетения более мелких жертв, от притязаний на мою неприкосновенность. Но как только я случайно позволил надеть слишком уж свободный для моего костлявого тела свитер, один из членов клана насилия и издевательств заметил пару порезов на моем теле, когда я не успел прикрыть исполосованное запястье рукавом, и сделал вывод о том, что наверняка я позволил стать себе чьей-то жертвой. Даже не могу представить, какими огромными перспективами обладают границы его фантазии, раз он сразу же рассказал об увиденном своим прихвостням. Естественно их план не содержал каких-то оригинальных деталей, ибо заслонить своими телами мне проход в другой конец кампуса были основополагающими действиями. После словесной перепалки, в ходе которой они нарекли меня "плебеем", что было весьма забавно, так как находились мы почти в равном положении, разумеется, их нисколько не впечатлили мой смех над идиотизмом ситуации и рекомендация помассировать анусы друг другу. Подискутировав в схожем ключе, они не стали больше церемониться и начали наносить беспорядочные удары. Забавно было видеть их реакцию на мое противоположное их ожиданиям поведение, ведь максимум чего они могли от меня добиться - это усмешка над их ничтожеством стадной обрядности. Они выглядели так смехотворно и нелепо, будто пара комаров, которые вдруг решили высосать всю человеческую кровь, что я правда не смог сдержать смех, отчего их лица покраснели от натуги, ведь они на грани своих последних сил пытались причинить мне сладость агонии. С одной стороны, это было бы славно ощутить то, чего я так желал все эти года. Но, на другом конце, стояли честь и достоинство, которые не могут быть растрачены на подобных самоутверждающихся выблядков. В следующий раз стоило им посоветовать принять участие в марафоне, потому что такой скорости бега я не видел в жизни. Они скрылись из моего поля зрения, как только по коридору раздались быстрые шаги, которые, как я и подозревал, принадлежали моей "самой любимой" сученьке Дарби, находившейся в поиске моего бренного тела для того, чтобы посадить его в персональный изолятор. Такие же ситуации повторились ещё несколько раз, причем я не понимаю, почему я не терял интереса у этих крыс, поскольку я полностью им не соответствовал. Однако в следующие разы, когда они снова "невзначай" натыкались на меня, я уже знал каких действий мне ожидать, поэтому гематомы и порезы оставались теперь не только у меня. Через некоторое время период постоянных избиений прекратился, что, конечно, напрягло меня. Я знал, что эти озлобленные черти не собираются терять такую жертву, как я. В отличие от всех остальных, за мою голову не полагались наказания. Как же блядь удобно, наверное. Похоже, что все были только рады тому, что такому "засранцу" наконец нашли управу "бравые" ребята. Больше, чем безнаказанность, этим ребятам прельщали только мои ответные удары, которые и так были для них несказанной редкостью. Я уверен, что они не просто пытались утешить своё больное эго, выпуская кулаки из штанов. Этим "бравым" нравилось утопать в чужом изобилии отчаяния и бессилия, при этом в прямом смысле пропитывая свои трусики спермой, когда их жертва издаст первый болезненный стон. Они получали истинное удовольствие, питаясь яркими эмоциями, которые они не могли испытать на своей шкуре при такой унылой обстановке. Это весьма занятно, так как в то же время они сами даже не допускают мыслей о том, что являются трусами, которые наверняка пытались навредить себе, но очевидно все же силёнок маловато для такого действия. Я же не давал никаких надежд ублажить их расстроенную психику и наверное они давно должны были отстать от меня, но все случилось наоборот. Их интерес окончательно закрепился за мной с двойной, а то и тройной силой. И вот, когда внезапно они пропал, я сначала обрадовался такому решению судьбы, но затем в моей голове стали все более проясняться здравые мысли о категорической неправильности происходящего и тогда я предпочёл отмести все ликование в сторону для того, чтобы подготовиться к внезапному удару, который наверняка бы застал меня врасплох. Однако наша игра в кошки-мышки никогда не заканчивалась. Поэтому этот удар долго ждать себя не заставил. Во время моей прогулки по коридору, убивая время в своих раздумьях, я поначалу не замечал плетущихся за мной несколько теней, пока они буквально не поймали меня за руку. Потом я все-таки обернулся. (Разумеется, я не ожидал увидеть кого-то, кто волновался бы за меня больше, чем эта компания садистов.) Они вели себя более чем странно, ибо они не начали наш диалог с обыкновенной нецензурной прелюдии. Они просто шли сзади и задавали мне совершенно идиотские вопросы при этом хихикая, как малолетние девочки, обсуждающие свою первую влюблённость. Я знал, что в любом случае об относительно благополучном исходе речь даже не шла, так как было очевидно, что после такого долгого перерыва в наших взаимоотношениях эта ебнутая шайка разработала "невероятный" план моего поражения. Тогда я был уверен, что они просто хотели вывести меня из себя, чтобы придать нашему дальнейшему противостоянию бритвенной остроты. По этой причине я не видел никакого смысла давать то, чего они искренне желали, поэтому просто перебирал все ругательства в своей голове. Но, фокусируясь на таких мелочах, я не обратил внимания на то, что уже давно чётко выполнял свою часть их плана. Ведь я добровольно шёл в том направлении, которое и было ими задумано. Я до сих пор не понимаю, как я мог повестись на такую херню, ибо суть их задумки была проста, как швабра. В основном, они шли позади меня, не умолкая ни на секунду, но, когда я хотел пройти в другой коридор обязательно один из них вставал передо мной, преграждая путь, при этом продолжая нести ахинею. Своим пиздежом они хорошо пудрили мозги. Я начал понимать, что мы идём прямо к наиболее безлюдной части здания. Это здание слишком давно ублажало человеческие грехи и потребности, поэтому в разные периоды времени к его фасаду пристраивались совершенно разной формы и стиля пристройки, которые сейчас использовались далеко не все. Последний владелец этого здания полностью перекроил его для того, чтобы сотворить поистине шикарный дом терпимости, отвечающий всем стандартам мужского и женского полов. Как по мне, он лишь стал напоминать подобие Франкенштейна, чьё тело буквально собирали по кусочкам. И именно отчасти этот вид сооружения сохранился до сих пор, так как, когда это здание отняли приставы за неуплату долгов, в качестве хорошего жеста они передали его мэрии. Находящийся на посту мэр в свою очередь решил улучшить свою предвыборную кампанию, и поэтому вскоре это уже стало собственностью приюта. Деньги на ремонт были выделены мизерные, поэтому часть здания так и не была перестроена, ввиду этого практически и не использовалась, но никогда почему-то не запиралась на ключ. Оттого то место, куда мы шли идеально сочеталось с их планом расправы. Ни свидетелей, ни преград, ни ограничений. Кстати, если говорить о борделе, то все предыдущие жильцы и события, которые имели место здесь происходить, не менее символичны. Например, первые жильцы, которые являлись также строителями дома, были весьма интересной семьей. Их семейство, состоящее из пары дочерей, жены с супругом, обладало весьма уважаемым статусом. Именно муж, благодаря своей работе местного судьи, обеспечил свою семью этим почитанием, а также бесконечным запасом денег. Как человек, который никогда до этого не имел таких сумм, он постепенно начал тратить деньги соразмерно их получению. Думаю, в основном они тратились на шлюх и выпивку. Наверняка семьянин был из него так себе, потому что в один из прекрасных вечеров, когда его кровь состояла на девяносто процентов из смеси различного алкоголя, он пришёл домой и хладнокровно убил своих детей, а после - себя. Вся округа гадала: кто надоумил его до этого ужасного поступка, ведь все были уверены в трезвости его ума? Кто-то даже утверждал, что он был околдован какой-то ведьмой, которая, по слухам, была послушной прислужницей дьявола. Впрочем, никто так и не узнает истинных мотивов. Но ведь история никогда не стоит на месте. По завещанию ближайшим родственником, который должен был унаследовать здание, стал брат этого судьи. В его крови была определенно предпринимательская жилка, потому что дом он использовал не только в целях проживания, но и в целях сбыта и приобретения. Он покупал всякую дешевую дамскую чушь за копейки и преподносил свой товар как элитную дамскую чушь уже за бумажки. После его смерти здесь были оставлены ещё множества занятных жизней и историй. Все их я собирал по крупицам: от услышанных разговоров, каких-то отдельных книг в библиотеке, в которых мало кто был заинтересован, или просто смотря чуть шире остальных. Я примечал весьма интригующие глаз вещи, достраивающие целостную картину в моей голове. Сначала, отчасти, я изучал их из-за банальной скуки, так как заняться тут было искренне нечем. Однако примитивное штудирование истории переросло в глубокий анализ человеческого греха, так что мне стало даже занятно. Я понимаю, что слишком часто отвлекаюсь от главной темы, но за последнее время мои мысли настолько сумбурны, что я сам иногда не могу за ними поспешить. После всего произошедшего, я практически не покидаю этих стен, а даже если такое и происходит, то со мной давно никто не пытался контактировать кроме пары человек. Я стал живым призраком, ещё одной историей, которая уже въелась в эти гнилые стены Божьего дома и которую уж точно никто не будет ставить в хороший пример подражания. Поначалу возникает иллюзия того, что мысли очищаются, сортируются, но, на самом деле, они просто фиксируются твоей черепной коробкой. И когда ты осознаешь, что одна и та же мысль неоднократно начинает проходить через адские круги твоего сознания, она служит ключом твоего дальнейшего безумия. Эта мысль, как навязчивая муха, которую вы поймали в банку. И вот сейчас перед вами выбор: выпустить ли ее на улицу, чтобы она продолжила жить и расплодила целые полчища себе подобных, или же, уничтожая своё шаткое равновесие, слушать бесполезные удары о стекло до тех пор, пока она не умрет. Находясь в беспросветном одиночестве, к сожалению, давно уже не ты делаешь выбор. Одиночество весьма милосердно к окружающим, но все, что касается вас, заставляет его естество гореть от нетерпимости. Если честно, возвращаться к предыдущему повествованию мне не доставляет никакого удовольствия, но сейчас моё время более чем бесконечно, пока я сижу в этом чертовом карцере. Так что почему бы и не заполнить его хотя бы какими-то записями. Тем более все, что не убивает нас делает нас сильнее, так? В общем, во время того, как мы начали приближаться к заблудшей части здания, я уже начал проклинать себя за то, что не предусмотрел всех вариантов развития их плана. Но свернуть куда-нибудь у меня просто не было возможности, потому что шли мы прямо в тупик. У меня на тот момент было много пунктов по которым я обвинял себя. Во-первых, ситуация была максимально тупой и безысходной. Бежать было некуда, и здесь уже никто не мог нас заметить, так что ситуация могла перерасти в нечто большее. Я винил себя в своей расслабленности, проклинал за то, что позволил наплевать себе на всеобщее впечатление обо мне. Ибо, если бы эти бугаи хоть немного боялись меня, то нас бы здесь не было. Во-вторых, я не оставил себе никаких шансов для отступления. Коридор, по которому мы все ещё продвигались вперёд был не то чтобы узким, но и недостаточно широким для того, чтобы увернуться от пяти ржущих гиен. Однако я рассчитывал, что максимально болезненное, что я почувствую это укол моего эго, ибо, как я думал, боль от любых физических ран утекала от моего восприятия. Между тем самым мерзким, хотел я того или нет, было осознание того, что я лишь загнанная овечка в волчьей шкуре, которая из последних сил держалась за эту шкуру. Думаю, их план был рассчитан на то, что когда мы окончательно скроемся за дверьми, чтобы уж точно не опасаться лишних глаз, они будут держать меня здесь, пока не воплотят свои самые больные фантазии. Конечно, с их стороны обычный мордобой был бы чересчур примитивной вещью, ведь сам процесс подавления и унижения личности имел для них настоящий эффект мастурбации. Коридор казался мне бесконечным, с его обеих сторон тянулись двери непонятных комнат, каждая из которых скрывала своих особенных скелетов. Все было буквально погружено в полутьму, так как одно единственное окно на точке схода перспективы было наглухо забито несоразмерными друг другу досками, пропускающих лишь тонкие полоски ржавого света. И вот пройдя уже добрую половину пути, один из верзил все-таки решил устроить мне своеобразную проверку вопросом. По его гнусавому голосу я определил, что это был не кто иной, как Бад. Не самая приятная личность из этой компании, хотя таким эпитетом, пожалуй, никого из их банды назвать уж никак нельзя. На вид его возраст довольно сложно было определить - от шестнадцати до двадцати семи. Такое замешательство в его внешнем виде можно легко объяснить жиром, который так хорошо сглаживал возрастные черты. Полагаю, что алкоголь ему продали бы даже без каких-либо документов. -Что ж, дружище, грустно наблюдать, как твоя уверенность гаснет с каждой секундой. Ведь ты сейчас здесь по причине своего идиотизма. Но я тебя не виню. Он же врождённый. В любом случае, наверное, ужасно осознавать, что никто не вытащит тебя отсюда, ведь всем похуй на тебя. Ты всех заебал своим присутствием. Как ты уже понял - мы здесь для того, чтобы это исправить. Однако перед этим я могу предложить тебе небольшую сделку. Слушай меня внимательно... - его дружки с обеих сторон практически синхронно схватили мои запястья и развернули прямо к лицу рыжей свиньи. Очевидно, Баду нравилось доминировать, видеть эмоции, которыми он может наполнить лица по своему желанию. -Так вот, когда-то ты был сильным противником для нас. Именно поэтому мы решили дать тебе небольшую фору. Ведь слабых обижать нехорошо. (Когда вам, блядь, это было помехой?) Знаешь, наверное это твой последний шанс подняться в наших глазах. Итак, вернёмся к сделке. Ты будешь добывать для нас то, чем ты там сам вдалбливаешься, взамен у тебя будет наше покровительство. Кстати, со временем ты даже можешь эволюционировать до нашего раба. Можешь называть это карьерным ростом. Ну, по рукам? Это было настолько абсурдно, что я просто не мог удержаться от смеха. Если бы я действительно хотел самоутвердиться за счёт малолеток, то этой ситуации бы точно не произошло. И потом было бы забавно, если бы это оказалось правдой. Но это предложение было чистым блефом. Я не понимаю как вообще можно было бы повестись. Как говорится, спасение утопающего - дело рук самого утопающего, а особенно если кто-то держит руки этого утопающего. Тем более, не существовало и никогда не будет существовать каких-либо причин для сбрасывания их оков с моей шеи. Поэтому я никогда не поверю в альтруистические начала этих животных. Наркотики были лишь прикрытием, чтобы завязать диалог, потому что хоть я и слыл здесь наркоманом, но, по сути, никто по-настоящему в это никогда не верил. Поэтому об этом бы просили кого угодно, но уж точно не меня. Я, конечно, знатно прогадал с траекторией маршрута, но все же читать настоящие человеческие чувства и желания ещё не разучился. За тенью напускного спокойствия моих оппонентов легко проглядывался огонь азартных игроков. Думаю, если бы я согласился на их предложение, то со мной бы случилось в принципе тоже самое, что изначально и предполагалось. Только вокруг меня были бы смеющиеся голоса, которые шептали, что я настолько отупел, что поверил в действительность происходящего. Весь этот мысленный поток вперемешку с моим истерическим смехом так легко выходил из моего рта, как что-то само собой разумеющееся. Они бы скорее удивились, если бы услышали моё согласие. Поэтому расценив это как очевиднейший отказ, они без лишней возни подхватили меня под руки и поволокли в какую-то комнату, которую они, предварительно позаботившись, взломали. Когда мы в неё вошли, меня с силой откинули к углу, где было меньше всего мебели. К сожалению, из-за того, что я сильно недоедал, сил у меня было только лишь на то, чтобы послушно поддаться сообщенному импульсу. У меня не было ни сил ни минуты хотя бы на то, чтобы встать, ибо сразу же Бад дал команду «не дать мне уйти». Его жирная туша расплылась на моем теле и плотно приклеилась к моим ногам, тем временем как другие отродья обвили мои руки и притянули меня за волосы. Интересно, у скольких они постоянно отбирают завтраки для того, чтобы набить свои бездонные желудки. -Что ж, Билли, ты не умеешь отличать добро от зла. Парни не дадут мне соврать, что я до последнего надеялся на твою правильную ставку. - Произнеся слово "правильный", Бад издал мерзкий смешок, полный садистского предвкушения дальнейшего. - Ты не оправдал моих надежд. Очень жаль. Не расстраивайся. Впрочем, тебе наверняка не впервой слышать это, ведь так? Собрав последние силы, неизрасходованные на то, чтобы вынести на себе такой тяжёлый мешок с костями, я харкнул в его свиное рыло. Быстро протерев свои глаза от плевка, он чуть было не вскрикнул от отвращения и неожиданности, но вовремя сдержался, оглянувшись на своих «бравых ребят». С какой же истеричной интонацией он тогда взвизгнул, назвав меня пидрилой. Пожалуй, лишь только находящееся передо мной его рожа, пылающая недоумением и стыдом, заставляет меня думать, что жизнь всё-таки ещё умеет расставлять все по нужным местам. Возможно, в их глазах я выглядел жалко, но это не столь важно. Хотя я и был со всех сторон прижат к земле, но я не потерял своего лица. А ебло Бада, наконец, исказилось в природном выражении свиньи, так что все было правильно до того, как он снова продолжил свою заготовленную речь. -Итак, о чем это я? Точно, я говорил, что неплохо было бы преподать тебе урок, так как ты слишком часто их пропускаешь из-за наркотического экстаза. Что ж, если бы ты был на последних беседах, то знал бы, что в Евангелии от Матфея в шестой главе, двадцать втором - двадцать третьем стихе сказано: "Светило тела – это глаз. Поэтому если твой глаз чист – все тело твое будет светлым, если глаз твой лукав - все тело твое будет темным…” Настало время показать всем твоё настоящее темное нутро, раз ты упорно скрываешь его. Бог не любит ложь. Парни, держите его крепче. Будет жарко. Я быстро догадался, что они хотели сделать. Но прежде чем смог сделать хоть что-то, они молниеносно подскочили ко мне, навалились на меня и запихнули в мой рот пыльную тряпку, в то время как Бад доставал из кармана ложку и ножницы. Хоть он и пытался казаться уверенным, его трясущиеся руки говорили сами за себя. Наверняка в его воображении это выглядело весьма грандиозно, но в реальности какие-то ничтожные осколки непонятной ему жалости создавали видимые препятствия. Я чувствовал его страх и сомнение, которые он пытался скрыть перед своей мерзкой шайкой. Я думаю, что как раз в тот момент этот ублюдок по-настоящему испугался, ведь это было его первым серьёзным опытом садизма. Все те расправы, которыми они так усердно запугивали каждую мелкую пташку, не шли в сравнении с грядущим планом. То же самое волнение испытывают мелкие грабители, которые за всю свою жизнь лишь довольствовались мелочью, вроде заправок или бакалей, а затем переходят на крупные банки или дома таких же крупных рыбёшек. В тот момент я ощущал, будто кто-то другой заменял меня в моем теле, а я лишь со стороны наблюдал за тем, как Бад потными пальцами левой руки раскрыл веки моего левого глаза, а правой пытался прицелиться, чтобы не промахнуться. Потому что в первый раз, когда ложка все-таки, избежав своей цели, пронзила оболочку глаза, я наконец почувствовал то, что так хотел испытать очень долгое время. Боль. Я почувствовал такую боль, что я сперва даже подумал, что умер. В тот момент такая непривычная и забытая агония поглотила меня. Я не мог больше ни о чем думать, как о том, что существует только мое мучение. Никакой шок или адреналин не могли хотя бы немного заглушить её. Наверняка мой организм за время их отсутствия просто разучился подобное воспринимать как что-то естественное. Все мои чувства будто обострились до невозможных пределов. Моё зрение сразу наполовину отключилось, однако перед нетронутым глазом маячили лишь расплывчатые очертания, поэтому можно сказать, что зрение у меня вообще тогда полностью отсутствовало. Хоть я и хотел почувствовать боль во всех оттенках, но упорно не мог поверить в то, что испытываю. Мой мозг упрямо отвергал даже саму возможность того, что это происходило со мной. Ведь сколько времени я пытался воссоздать хотя бы её отголоски. А сейчас оказывается, что какая-то ложка может создать такую обширную гамму. После всего произошедшего я долгое время не мог ответить себе на вопрос: «Почему, например, они не сделали это ножом или вилкой, ведь это намного облегчает задачу?» Но потом я рассудил, что скорее всего изначально эта падаль хотела забрать мой глаз, как целый и невредимый трофей, но после того, как этот ублюдок первым же нарушил целостность моего глаза, Бад наплевал на план. Войдя в раж после первого попадания, Бад уже совершенно уверенно вонзал ложку, все так же промахиваясь. Целясь абсолютно беспорядочно, он успел сделать дырки четыре. Затем осознав, что для того чтобы все-таки вытащить то, что из себя представлял мой глаз, необходимо подрезать мышцы. Жирный ублюдок подобрал с заляпанного кровью пола ножницы. Он попытался сделать надрезы, но ничего не получилось. Он продолжал ковырять-ковырять-ковырять. И только потом до него дошло, что можно подцепить глаз. Все так же трясущимися руками (на этот раз они дрожали не от страха, а от предвкушения) он взял снова ложку и пропихнул ее дальше, мне в глазницу. Я больше не мог держать все в себе - я заорал. Горло саднило, тело билось в судороге. Но его дружки еще крепче держали меня. Бад, как будто бы собираясь поесть мороженого, а не заниматься актом садизма, подцепил глаз ложкой и стал его вытягивать. Затем воспользовался ножницами. Сделав точные надрезы, будто бывалый охотник, знающий как разделывать свою жертву, я почувствовал сочащуюся по лицу горячую жидкую кашу вперемешку с кровью. Его дружки хоть и продолжали крепко удерживать меня за конечности (хотя было очевидно, что убежать я не смогу), но тем не менее они еле сдерживались, чтобы не отвернуться от такого зрелища. Однако, когда Бад делал очередные надрезы, одного из его прихвостней все же вырвало прямо мне на ногу. Это я понял по резкому запаху и теплу, которое растеклось у меня по бедру. Но никто из окружающих даже не сделал ему ни малейшего замечания, так как все прекрасно понимали причину такой реакции. Оттого Бад просто продолжал свою кровавую работу, не отвлекаясь на постороннее. Когда Бад поддевал глаз, ложка издавала отвратительные чавкающие звуки, как будто смаковала каждый кусочек моей кровавой плоти. Вытянув глаз из орбиты, он неаккуратно бросил свою работу, заставив остатки нерва с кровавыми ошметками болтаться на лице. Как назло, ножницы, которые они взяли для своих целей, и без того оказались тупыми, но подрезание мышц окончательно затупило их. Поэтому зрительный нерв просто зажимался меж лезвий. Бад отчаянно пытался его перерезать, пробуя разные способы, но все было тщетно. Тогда он решил поискать что-то более острое. Этим я и решил воспользоваться. Хватка его прихвостней значительно ослабла после увиденной сцены. Ведь без своего мессии, крысам уже не нужно было быть орлами. Я не знаю, откуда у меня появились такие львиные силы, чтобы сбросить с себя их руки, но тогда меня это вообще не волновало. Ринувшись вперёд, я изо всех сил толкнул дверь руками и выбежал в коридор. Растерянность этих ублюдков дала мне нехилую фору, хотя о какой форе идёт речь, если бежал я, можно сказать, на ощупь. Они наверняка были похожи на маленьких растерянных щенков, которые впервые вместо привычной успокаивающей тьмы увидели раздражающий и назойливый свет, и не знают, что им делать, чтобы вернуться в то блаженное неведение. Однако увидев однажды, уже нельзя развидеть. Я думаю, что хоть их клуб ублюдков и планировал сделать что-то подобное, но в реальности никто из них даже не предполагал, что жестокость Бада была способна на такое, поэтому они хоть и пытались выполнять свои роли, однако выходило у них это откровенно херово. Я не видел, куда я бежал. Мой единственный оставшийся глаз заполняло огромное слепое пятно, которое позволяло лишь видеть расплывчатые образы окружения. Все мои чувства буквально обострились, дабы компенсировать мое наполовину атрофированное зрение. Поэтому боль давала о себе знать намного сильнее, нежели в лежачем положении. Так когда-то желанное стало парализующим ядом, который слишком быстро подействовал на все моё тело. Жадно глотая воздух по пути, я пытался не сбиться с темпа, помогающего мне держать дистанцию. Возможно, человек, имеющий самый обычный болевой порог уже бы скончался на моем месте. Думаю, что отчасти только благодаря анальгезии я мог вынести даже сам факт того, что при беге мой глаз раскачивался на щеке из стороны в сторону, норовя резко оторваться. Я прекрасно слышал озверелый рёв хищника, который упустил свою жертву, и его стадо, которое бежало за мной по пятам. Однако, когда я уже протиснулся сквозь дверь, отделявшую приют от поганого прошлого, за мной уже не проталкивался табун. Наверное, Бад прекрасно понимал, что хоть я и был ранен, но сбежал бы я быстрее, чем он что-то бы предпринял, поэтому сказал своим дружкам не высовываться некоторое время, пока горизонт не будет чист. Местонахождение лестницы я искал исключительно по памяти. Как только я, с горем пополам, оказался внизу, я еле держался за перила, чтобы не упасть прямо на пол от усталости. Я не обратил внимание на крики, которые практически сразу донеслись со всех сторон. В тот момент я будто окончательно потерял связующее звено с реальностью. Это было так забавно и одновременно страшно: чувствовать все одновременно. Но во мне по-прежнему была какая-то щеколда, которая ограничивала меня от осознание происходящего. Я не помню, как оказался в госпитале. Скорее всего, я все-таки потерял сознание. Но между тем, когда это произошло и моментом, когда я только спустился вниз стелилось огромное темное пятно, которое теперь у меня до конца жизни будет заполнять мой левый глаз. Сейчас на его месте была тугая повязка, которая безбожно врезалась в мою кожу. Дьявол, если честно я до сих пор не верю, что сбежать мне удалось так относительно легко. Что ж, в следующий раз Баду следует набирать дружков в свою команду, которые будут хотя бы немного более стойкими. Однако не думаю, что после всего что произошло они ещё раз подойдут ко мне. Хоть мы с тех пор и словом не обмолвились, но в принципе это было ни к чему. Было очевидно, что на кону нашей мысленной сделки было моё молчание, а взамен полная неприкосновенность с их стороны. Что ж, я был согласен на эти условия. Естественно, я не собирался и не собираюсь прощать им то, что они сделали со мной. Но здраво все взвесив, я решил, что даже если я и донесу на этих мразей, то максимум, что может произойти это несколько минут пребывания в углу. Большинство, конечно, лицемерно делало вид, что сочувствовало мне, но вряд ли этого хватило хотя бы на полноценное слово сожаления. Впрочем, даже если бы их отправили в колонию для несовершеннолетних, тогда это точно не удовлетворило бы мою жажду справедливости. Нужно отдавать людям по их заслугам. Что ж, пускай не думают, что им это сойдет с рук. Я всегда возвращаю долги. Находясь в госпитале несколько дней, меня буквально перекачали разного рода обезболивающими. От постоянного сна мой организм уже перестал получать какую-либо энергию. Сил было так мало, что их не было даже для того, чтобы встать с постели. Мне было безумно интересно попробовать провести эксперимент с восприятием боли при возвращении. Хотя об этом речи пока и быть не могло. Именно этими мыслями я был занят каждую минуту короткого бодрствования. Однако порой этих минут даже не хватало, чтобы понять, что я все ещё нахожусь под капельницами. Все эти лекарства только и делали, что разбивали меня ещё на тысячу кусочков, которые требовали порой больше, чем пять минут для собирания воедино. Поэтому я был несказанно счастлив медсестре, сообщившей мне о ближайшей выписке. Все думали, что я сдох. От потери крови, от боли, от чего угодно. Но сдох. Оттого никто не рассчитывал меня увидеть в приюте снова. Когда я впервые зашёл в дверь главного входа с повязкой на глазу, я ощущал себя как никогда хорошо. Мне нравилось думать, что я, будто Феникс, смог восстать из ничего, приобретя прежнее уважение и страх в глазах, при одном моем виде. Этого мне вполне хватало для хорошего начала.