Фаворит

Глеб не мог работать. Настал тот момент, когда вдохновение – будь оно не ладно – помахало ручкой, а желание что-либо делать замёрзло. Смотря на ледяную глыбу в прозрачном холодильнике, Романов понимал, что если он и дальше будет поддаваться настроению, то работу над статуей Карла придётся отложить на неопределённый срок, а потом и вовсе забросить. Он типичный творец: были работы и заброшенные, и забытые, и переделанные. Но мраморную статую Карла забрасывать не хотелось. Глеб не стал её накрывать белоснежной простынёй, несколько раз за день, пока Карл стремительно летел к первому месту, порывался вернуться к работе. Хватал инструменты, поднимался вверх на стремянку, водил ладонью по холодному камню, но каждый раз останавливался в шаге от того, чтобы продолжить. Работать, когда нет настроения и желания, – плохо. Один неровный или неправильный скол, и, например, нос у Карла будет чуть меньше. Назад кусочек не приляпаешь, хотя, можно нарастить искусственную заплатку, как многие скульпторы делали, но Глеб так не практиковал. Роза сообщила ему, что Карл пришёл первым и что они собираются отметить это всей командой. Но Глеб не пошёл. Поздравить он всегда успеет, порадоваться тоже, но сейчас встречаться с Карлом не хотелось: он же его сразу завалит и начнёт трахать. Романов жутко этого хотел и понимал, что это желание обладать Карлом в любых условиях, невзирая на «зрителей», его пугает. Он не хотел, чтобы Карл ненавидел его ещё больше, и пусть Шорки уверял его в том, что не испытывает ничего подобного к Романову, Глеб не мог в это поверить. Как можно не ненавидеть человека, который сломал тебе жизнь и уничтожил карьеру?! Завалившись рано спать, проснулся глубокой ночью от странного и неприятного сна, задумался над вопросами: что для него значит Карл и кем он является? Протеже или?.. Утром зашла Роза и застала его с сигаретой в одной руке, с кружкой чая в другой. Он сидел в кресле и смотрел на статую. Поняв сразу, что Романов за прошедший день и сегодняшнее утро даже пальцем не притронулся к мрамору, предложила ему вступить в ряды «уборщиков». – Не могу, – сказал Глеб, затягиваясь. – Мои руки – мой рабочий инструмент. – И ты собираешься ещё один день сидеть просто так в этой большущей комнате? Глеб посмотрел на Розу, задумался, а потом кивнул головой, отвечая на её вопрос. – Я решила разгрести мусор в том помещении, где стоят тренажёрные аппараты. – И я должен опуститься до уровня дворника и уборщицы? – Тебе это пойдёт на пользу. Немного поделать что-нибудь другое, – она казалась невозмутимой, стойкой, негнущейся осиной на ветру. А Глеб скривился, представив себя в роли уборщицы. – Найми людей. Но перспектива провести ещё один день в одиночестве сегодня его не порадовала. К тому же острое желание увидеть Карла усилилось до такого, что он не в силах был себе отказать. Ненавидит ли его Карл или же и правда, восхищается им, как прежде, – всё это вдруг перестало иметь особый вес, Глеб понял, что нужно сменить обстановку. Потому он согласился с Розой, докурил сигарету, переоделся и направился сначала в столовую, где со всеми плотно позавтракал, а после уже в спортзал. Карла за столом он не увидел, что испортило настроение. На его вопрос, где Шорки, Тим ответил, что тот ещё спит. Когда Карл вошёл в спортзал, Глеб не мог отвести от него взгляд. Он будто примагниченный следил за каждым его движением и не мог занять свои мысли чем-то другим. В этот момент смешалось желание творить и ласкать Карла, целовать его и скользить пальцами по мрамору. Но желанию к творчеству не хватало какого-то азарта, это желание нагло перечёркивало другое. И это другое – особенно, когда Карл снял одним движением футболку, а потом и штаны – не отпускало Глеба до самого обеда. И всё же радовало то, что хотя бы ненавязчиво и в обществе других членов команды они поговорили. Прямого контакта, кроме как смотреть друг на друга, у них не было, однако, Глеб почувствовал, что ему и этого достаточно. В одной из коробок он нашёл папку с белыми листами, там же цветные карандаши, подставку для книг и ещё много мелочей, скорей всего, это были вещи для колонистов и беженцев, переселявшихся на Марс. Правда, листы спрели, а грифель карандашей рассыпался, стоило только коснуться ими бумаги. После обеда Роза увела его для очень важного разговора, который заставил Глеба посмотреть на неё волком, она намекала на продажи его картин, которые были незакончены или ещё не начаты. Осознав, что вновь затеяла этот разговор не вовремя, она ловко свернула тему и удалилась по другим делам, а Глеб некоторое время глядел на статую, а потом прикурил, взял папку с угольными карандашами и вернулся в спортзал. И тут «попёрло»! Стоило только присесть рядом с Тимом, напротив Карла, и азарт захлестнул с головы до ног. Никто из людей его так не интересовал. Карл словно воплощение всех желаний, мечтаний, неизведанных, потаённых в уголках сознания фантазий, он заставлял Глеба упоённо рисовать, погружаться в собственный мир, забывая дышать, пить, курить, ощущать временное пространство. Один за другим на пол опускались наброски, Глеб менял листы, и папка с завидной скоростью пустела: глаза, губы, нос, выражения лица, волосы, шея, руки, положения тела… Глеб чувствовал, как сходит с ума. Сходит с ума от работы, от удушающего вдохновения. Работа над устным прохождением была прервана на ужин. Собрав листы в папку, Романов отправился следом за Карлом в столовую. Впереди Шорки, тихо переговариваясь, шли Тим и Влад. Глядя на спину идущего перед ним Карла, Романов не мог отвести от широких плеч взгляд, скользя им по шее, вверх, по волосам, и снова вниз, на поясницу и ягодицы. Неожиданный порыв удивил его самого. Он схватил Карла, толкнул спиной на стену, навалившись на него всем весом. Выпустив из рук папку и карандаши, скользнул ладонью по щеке Карла, заглянул ему в глаза. Что это был за порыв? Что толкнуло сделать подобный шаг? Кто в нём говорил: Глеб Романов, капризная знаменитость, которая добивалась всего лишь только одним хотением и деньгами, или же мужчина, который желал другого мужчину и который стремился к нему душой, телом и сердцем. Коснуться запретного плода – да, именно запретного, сейчас по-другому Карла сложно было назвать – коснуться не только руками и ощутить его тепло, но и губами. Романов, продолжая смотреть Шорки в глаза, потянулся к нему, обдавая горячим дыханием. Ощутил, как напрягся Карл: он стоял ровно, не думая двигаться, вырываться или же в ответ прикасаться к Глебу. Смотрел в глаза, и что-то странное в них скользило, что-то такое, отчего становилось обидно. Глеб остановился в миллиметре от сухих и желанных губ, и Карл резко отвернулся. Романов хмыкнул, в груди защемило. Ткнувшись лбом в плечо Шорки, потеревшись носом о шею, он горячо прошептал: – Ненавидишь меня. Сердце забилось быстрее, руки скользнули вниз по напряжённым рукам Карла. Глеб осознал, что не хочет слышать ответа, даже если он будет отрицательным. – Я тебя не ненавижу, – ответил Карл. – Я бы на твоём месте тоже меня ненавидел, – собственный голос показался чужим, Романов услышал в нём обиду и грусть. – Я же сказал, что я тебя не ненавижу, – повторил чуть твёрже Карл, но на последней букве голос всё рано дрогнул. – Глупости, – прошептал Глеб, снова заглянул в глаза, потом резко отстранился, схватив за руку, развернул Карла спиной к себе и прижался губами к шее сзади, оставляя глубокий и красный след. Потом резко отпустил и пошёл дальше, оставив его одного. Ужин прошёл натянуто. Особенно, после того, как Карл осторожно положил на стол рядом с Глебом забытую им папку с набросками. Правда, на этот раз безостановочно говорил Кристоф, он пересказывал статьи, запущенные в сеть по поводу первого места Карла Шорки на троянцах, бурно жестикулировал, забывая порой о еде. Иногда Кирилл пихал ему в рот наполненную ложку той или иной вкуснятины, и он, не замечая подобного ухаживания, продолжал трещать. Как только ужин закончился, Роза пошла следом за Глебом в его комнату, а Карл решил помыть посуду. – Неплохо Тим инструктирует Карла, – сказал Глеб, переступая порог студии. Молчание раздражало, собственный поступок казался детской глупостью, поэтому он решил занять свои мысли чем-то другим. – Зря его выперли из «Галактика-путь», хотя, не удивлюсь тому, если он оттуда свалил сам. – Ну, не зря я его нашла на просторах сети и вытащила из регулярного запоя. Он, кстати, услышав, что станет инструктором Карла Шорки, согласился сразу же, видно был уже наслышан о нём. – Но старик диктует Карлу, какое место тот должен занять на данном этапе. Я, кстати, об этом даже и не догадывался. Это что, стиль у него такой? – Глеб остановился не дойдя до стола. – Система. В «Галактика-путь» она получила название «Система Тима», но выстраивать с максимальной точностью её может только он. Получается, что на первом этапе, гонщик пилотирует болид, не слишком напрягаясь. Можно сказать, вообще никак. Он вроде показывает свою лень и несостоятельность и в тот же момент демонстрирует что что-то может особенное. Место, которое он на первом этапе должен занять, обязательно является девятым. Ни в коем случае не десятым. Здесь всё будет зависеть от психологического состояния пилота. На каждом этапе он поднимается на одну отметку выше, и так до самого финиша, к которому приходит первым. Эта система тесно связана с психологией гонщиков и с их талантом. Не все гонщики, с которыми работал Тим, выдерживали психической нагрузки, то есть, подчинение и ожидание. Многие торопились, кто-то его не слушал. Карл же в этом плане гениален. Он его ученик, а Тим его инструктор. Это как две половинки души. – Но на троянцах Карл был первым? – Карл сорвался, но потом Тим позволил ему вести так, как он того хотел. В принципе, он верил, что Карл справится. Старик объяснил это тем, что Карл должен был ощутить вкус не столько победы, сколько гонок. И понять отличие между «летать для других» и «летать ради себя». – И как – ощутил? – хмыкнул Глеб и подошёл к столу. – Да. Тим сказал, что с пятого этапа гонки будут уже другими. «Гонщик, которому не нужна победа, автоматически становится проигравшим», – так говорил один известный в прошлом столетии гонщик. – Понятно. – Ну, а теперь давай, по существу. Я тут порылась в сети, кое-кого поспрашивала и выяснила, что родители Карла действительно могли быть его спонсорами десять лет назад. – Я разве тебе не говорил, – чуть удивился Глеб, кладя на стол папку с листами и выуживая из кармана штанов пачку с зажигалкой. – Карл подтвердил мои догадки. Его родители были спонсорами, потом, когда случился тот геморрой, они быстренько свалили, попросив не распространяться о том, что его спонсировали. – Нет, ты мне не говорил, – вздёрнула тонкие бровки Роза. – Значит то, что я нарыла, правда. Родители вопреки доводам барона де Лакрузи стали его спонсорами. – Хм, Лакрузи. Откуда тогда появилась фамилия Шорки? – Шорки – девичья фамилия его тёти, фамилия отца. Когда он женился на дочери Лакрузи, сменил её на более выгодную. – Но Шорки – это не русская фамилия. Какой-то огрызок. – Около двухсот лет назад была мода на разного рода фамилии, чем заумнее и глупее, тем лучше. Может она берёт начало оттуда. – Хм, может, – задумчиво повторил Глеб и прикурил, падая в кресло. – Слушай, а мы с ним чем-то схожи. – Не пойму, в каком плане? Если ты про отцов, то родитель Карла не только сменил родовую фамилию, но и разорвал все отношения со своими близкими. А когда надо было сплавить сына, скорей всего, неожиданно вспомнил о сестре. Роза присела на табурет, перед этим подхватив лежавший на нём лист с наброском: Карл в очень непристойной позе. Извращенцы с руками оторвут подобный рисунок, вот только позволит ли на торги его выставить Глеб? – Жестоко. И откуда у тебя такая доподлинная информация? – Есть источники. Друзья, соседи, бабушки на лавочках… – Роза показала набросок. – Мило. – Отказ от сына, и в итоге клеймо на всю жизнь. А почему же дед к нему так суров? Или это нежеланный внук? Роза коротко пожала плечами. – Когда родители решили ему помочь, он был очень зол, но сделать ничего не мог, к тому моменту он отошёл от дел и, в принципе, уже не являлся столь значимым авторитетом. Но после того случая, они отказались от Карла второй раз. Теперь у него нет ни имени, ни семьи, и самое ужасное – они переписали историю рождения. Теперь по документам их сын умер в младенчестве от неизлечимой болезни. – У него ещё хуже, чем у меня, – присвистнул Глеб. – У тебя был и есть брат. Надо сказать, очень хороший брат, – сделала ударение на слове «очень» Роза, а Романов посмотрел на неё взглядом «я это знаю». – Да и мать любила тебя и Сашу. И отец тоже. Конечно, был тираничен, но всё же. Ты знаешь, что Кристоф учился с Карлом во Франции в одной школе? – Откуда? – Вот он мне и поведал некоторые аспекты своего наблюдения за Карлом. Но это всего лишь наблюдения мальчика-подростка, правду знает только Карл. Кстати, в Россию он переехал после того, как его одна девочка обвинила в изнасиловании. Родители выслали его прочь из Франции, а девочка всего лишь хотела себя прославить совсем не прославленным внуком барона де Лакрузи. – Терпеть не могу баб, – покривился Глеб и затушил докуренную сигарету. – Вечно им чего-то не хватает. Ну, есть, конечно, исключения. Хотя, это не ты, – и как-то странно посмотрел на Розу. Та закатила глаза и улыбнулась, это был своего рода комплимент от Глеба Романова. – Знаешь, роясь в прошлом Карла, я наткнулась на одну очень интересную информацию, касающуюся Риккардо Кроту. – Кроту? – Да. Риккардо Кроту родом из Аргентины. Эта фамилия довольно знаменитая. Помнишь Алваро и Миранду Кроту? – Диктаторы, которых потом долгое время судил мировой суд, да до сих пор не может осудить за их, как говорится, злодеяния. Той истории уже много лет. – Да, но отголоски тех времён сейчас играют злую шутку с потомством Кроту. На Кроту никто не женится, за них никто не выходит замуж, они живут в бараках и не имеют права на очень многое: я удивлена, но им даже фамилию нельзя поменять. Людская жестокость заставляет детей отвечать за грехи их родителей, это поистине ужасно. – Потому Саня не мог найти ему спонсора? – И это тоже. Кто сейчас спонсор у Риккардо и кто им был до этих гонок, я не знаю и навряд ли узнаю. – И что ты за информацию хотела мне сообщить? – Пока она не подтвердилась, и я думаю, говорить ли тебе… – Мне слухи не нужны! – резко оборвал Глеб. – Хватает и собственного дерьма, – и снова закурил, вспомнив интервью, обречённого Карла и сегодняшний поступок, который радости не принёс. – Хорошо, – кивнула она, потом как-то странно посмотрела на Романова, набрала в грудь побольше воздуха и быстро выдала: – У меня кое-что важное, Глеб. – Если очередное интервью, можешь сразу же проваливать к дьяволу. – Не совсем, – прыгнула в омут с головой Роза. – Выслушай меня и не перебивай. Глеб бросил на неё недовольный взгляд, выдохнул облако дыма и кивнул. Роза продолжила: – У компании «Titanium and Ice» годовщина, двадцать пять лет со дня создания компании и пять лет, как Фрэнк Шолден открыл завод по добыче льда на Ганимеде. Двойная годовщина. Господин Шолден делает приём в эту честь и приглашает всех участников гонок и их спонсоров на праздник. Так же он хочет наградить Карла Шорки отдельным билетом и чеком на сумму три миллиона за великолепное прохождение троянцев Марса и лично вручить ему эти подарки. Потому присутствие Карла на приёме должно быть обязательным. Роза выдохнула. Вроде всё сказала, ничего не забыла. Глеб дымил сигаретой, и дым шёл из всех щелей. Роза сразу поняла, «звезда» не довольна и рассержена. Но ничего с собой поделать не могла. Приглашение пришло и Кристофу, как менеджеру Карла Шорки, и Розе, как менеджеру Глеба Романова. Они обязаны донести до своих господ содержание этих писем. А господа потом сами должны принять решение: идти или не идти. Роза знала, ей придётся настаивать на выходе в «свет» и снова принимать огонь на себя. Впрочем, за это она получала неплохие деньги. – Надеюсь, этот сраный приём не будет каким-нибудь очередным карнавалом или походом в театр? – Ну-у-у… – вытянула губы Роза и сначала даже растерялась, неужели Глеб согласился без криков и ругани? А затем обратилась за помощью к планшету, аккуратно положив набросок, который до сих пор держала в руке, на пол. – Так как господин Шолден очень сильно любит космические гонки, он попросил юниоров, а также детскую школу пилотирования сделать небольшую программу с их участием. Потом он раздаст участникам денежные чеки, окажет помощь… – И всё это время мы должны таскаться за ним, пока он будет пиарить себя и свою компанию?! – настроение Глеба портилось с каждой секундой. А Роза округляла глаза, продолжая «свою» миссию. – Фотосессия с детьми как бы обязательна, это одобрили и жюри. Кстати, после троянцев Карл вновь стал их любимчиком. Глеб метнул в её сторону полный негодования взгляд, и Роза выдержала его. – Глеб, я понимаю, – заговорила она другим тоном, – тебе неприятно. Более того, я помню все те предупреждения, что ты говорил мне о рекламе. И если ты не согласишься идти на приём и запретишь то же самое делать Карлу, я быстро сляпаю письмо с извинениями и скину его секретарю Шолдена. Но отказ, Глеб, будет расцениваться как пренебрежение. – Я его терпеть не могу, – рявкнул он так, что Роза подпрыгнула на табурете. – Чего он лезет к Карлу со своими чеками?! Я что мало денег выделяю?! Я тебе скажу, почему он это делает. Этот мудак хочет быть его спонсором, и я уверен, что он хочет залезть к нему в трусы! Любит он там гонки. Как же. Что за чушь?! – И Глеб, задавив окурок в пепельнице, встал с кресла. Подойдя к мраморной глыбе, Глеб некоторое время смотрел на неё, пытаясь успокоиться. Злость и раздражение усиливались каждый раз, когда он думал о Фрэнке. Более того, Глебу ужасно хотелось врезать самодовольному Шолдену по лицу, либо выдергать его бороду. Заскрипев зубами, он несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, а потом, отвернувшись от статуи, подошёл к иллюминатору, за которым виднелся ангар орбитальной станции, в котором расположился тягач. – Ладно, только я кое-что подкорректирую. Оставишь мне программу. – Хорошо, – отозвалась Роза и неожиданно для Романова продолжила. – Глеб… – Я его убью, – зарычал Глеб, оборачиваясь к Розе. – Он хочет, чтобы ты сделал выставку своих работ. – Какую выставку? – опешил Романов. – Он предположил, что ты делаешь какие-то наброски, чем-то занимаешься, и предложил сделать небольшую выставку-продажу. Глеб, у тебя действительно очень много набросков Карла, почему бы их не выставить. Я уверена, многие люди купят даже… вот этот набросок. – Роза подняла с пола лист, незаконченный портрет Карла, выполненный монохромными акварельными красками. Романов вырвал из её руки набросок, остановил на нём взгляд, а потом, подойдя к столу, положил на папку, сказав: – Обойдётесь. Я соберу для выставки кое-что другое. Набросков действительно было много, как в красках, так и в карандаше, голограммные. Если собрать всё это вместе, то можно заставить два небольших зала. А если Роза наберёт ещё пару коробок пустых банок из-под краски, кистей, карандашей, папок, инструменты для скульптуры, мраморных осколков, тогда наберётся ещё на один маленький зал. Как ни странно, идея Глебу понравилась. – Но программу ты мне всё равно оставь. Я её просмотрю. – Хорошо. Шолден сказал, что репортёры и журналисты будут только избранные. – Мне плевать, – скрипнул зубами Глеб. – Главное, чтобы он не пускал слюни на Карла. Роза на мгновение задумалась, а потом неожиданно подумала: «Он что – ревнует»? Это было странно, ведь Глеб всегда единоличник, он знаменитость, птица высокого полёта. Иногда Розе казалось, что любовь для него - это как для змеи небо, недосягаемое желание или же нечто из мира необъяснимого. Однако, женское сердце не обманешь. А там, где любовь, присутствует и ревность. – Ладно, отдыхай, – сказала она. – Завтра утром я приду, и мы с тобой выберем материал для выставки. Когда Роза закрыла за собой дверь, Глеб, присев на корточки, начал вдумчиво и внимательно перебирать наброски, что-то откладывая для себя, что-то для выставки, а что-то, чтобы придать огню. Лишь на мгновение, отвлёкшись на эти стопки, Глеб отметил, что первая была больше остальных, и это показалось странным.