Higher

Ханбин упирается затылком в холодное зеркало и смотрит на замерших перед ним людей без каких-либо эмоций. Они пока что думают только о том, как выучить танец, поэтому совершенно не контролируют выражения лиц. У всех они почти одинаковые - стопроцентная концентрация, никаких левых мыслей, четкое, почти болезненное ожидание, когда включится музыка, и можно будет показать, что они успели запомнить. Вещь, которая никогда не изменится, сколько бы лет ни прошло с дебюта - они всегда будут доводить до совершенства любую мелочь. Каждую деталь. Ханбин любит такие моменты, но временами ему становится страшно, потому что он так зарабатывается, что забывает, что они уже дебютировали, и нужно добиваться признания гораздо большего количества людей, чем те, кто приходил к ним на ежемесячную проверку. Пусть они и были профессионалами, способными отметить каждый мелкий косяк, но перед ними не нужно было так усиленно держать лицо, как это приходится сделать сейчас. Они в Китае, в огромной, полной безумных фанатов стране, больше похожей на желудок кита, в котором очень легко потеряться среди обломков потонувших кораблей. Впереди - ещё одно шоу на выживание, и все, что им снова нужно - это петь и танцевать. Выкладываться на все двести процентов. Ханбин признаёт постоянные перелеты намного более утомительными, чем многочасовые тренировки. Даже притом, что они почти все время проводят в тренировочном зале, все равно приходится привыкать ко многим вещам - здесь другая погода, здесь почти не звучит родной язык и совсем по-другому дышится. Фанаты в аэропорту почти разрывают на кусочки за короткий путь до фургона, но страшно становится не от их действий, а от собственной популярности. Ханбин почти каждый день слышит, как они кричат его имя, и чувствует себя больше обезличенным, чем значимым, из-за того, что такое огромное количество людей теперь знает, как его зовут. Его команда - втайне они всегда будут командой А для Ханбина - стоит перед ним, в них пока нет ни капли усталости, они не радуются приближающемуся лету, зелени и теплу, они просто хотят петь и танцевать, петь и танцевать, пока не свалятся от усталости, и если это желание продержится до глубокой старости, то Ханбин будет плакать от ностальгии каждый раз, когда будет смотреть на них. У Ханбина не хватает времени на сон, не говоря уже о возможности написать новую песню, и он чувствует себя бесполезным, когда замирает хотя бы на минуту. Поэтому встаёт вместе с ними, когда включает музыку, и они прогоняют танец ещё, ещё и ещё, пока ноги не начинают подгибаться от напряжения. Он упускает момент, когда оказывается на полу, прижатый тяжёлой рукой Бобби, который хрипит, что они не сдвинутся с места, пока не передохнут, и Ханбин тоже никуда не сдвинется, потому что целеустремленный Чживон готов даже лечь на него, если потребуется. Справа от Ханбина валится Юнхен, который обычно шутит что-то по поводу груды потных тел, но сейчас вместо этого он просто кладет своё полотенце на лоб Ханбина и устало закрывает глаза. В последнее время они все очень мало разговаривают. Время проходит без ругани, без подстегиваний и шутливых драк, и кажется, что все они вдруг резко выросли из толпы не всегда адекватных дурачков, которые могли смеяться до истерики над чьей-нибудь тупой шуточкой. Ханбин знает, что это временно, что им просто нужно привыкнуть и каждый раз напоминать себе, что они готовятся не к ежемесячной проверке. Что они делают все это только потому, что сами выбрали такой путь. Ханбин хочет сказать, что им нужно сделать последнее усилие на сегодня, а потом можно будет пойти отдохнуть, но слова застревают в горле, когда он думает о том, что завтра уже предзапись, их произношение все ещё на уровне пятилетних детей, а в танце ещё остались моменты, которые нужно отточить. Ханбин думает о том, чтобы в следующие разы брать за основу старую хореографию, которую они уже не раз оттачивали, и просто дополнять её новыми движениями, и так будет легче для всех. Бобби придвигается к нему ближе, и теперь Ханбин чувствует жар не только от его руки, но и от его бешено горячего бока. Иногда Ханбину кажется, что там, где у Бобби находится сердце, вероятно плещется раскаленная лава. Внутренний монстр Чживона боится только его внутреннего огня. - Что? - одними губами спрашивает Ханбин, почувствовав, как Чживон нажимает на его живот сильнее, чтобы привлечь к себе внимание. Чживон не отвечает, и приходится повернуть к нему голову, чтобы посмотреть в прикрытые глаза и окончательно растеряться. Чживон улыбается, как не улыбался ему уже давно, а потом обхватывает за бок и прижимает к себе со словами: - Скучаю по тебе. И Ханбин просыпается с горьким разочарованием, что все это слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Он по-прежнему лежит на полу в тесном тренировочном зале, а Чжинхван осторожно тыкает его пальцем в плечо, будто проверяет, живой или нет. - Все уже ушли, - сообщает он, увидев, что Ханбин открыл глаза. - Остались только мы. Он машет рукой куда-то в сторону, и, повернув голову, Ханбин видит, что в метре от него сидит Бобби, широко расставив ноги и уперевшись локтями в колени. На нем широкая майка, которая почти ничего не прикрывает, и растянутые серые штаны, он большой, горячий и из-за дурацкой прически похож на чау-чау с неухоженной шерстью. Сон настолько смешивается с реальностью, что Ханбин не понимает, где в какой момент заканчивается одно и начинается другое. - Пошли спать, - говорит Чжинхван, протянув ему руку, чтобы помочь подняться. Их самый старший хен очень маленький, обманчиво миленький и слишком сильный для такого безобидного внешнего вида. У него широкие плечи, на которые удобно опираться, и он здорово пахнет для Ханбина домом. Как будто является отправной точкой их дружбы - из того времени, когда они были только вдвоём. Со временем у него перестало получаться быть потрясающе тактичным и внимательным, он немного огрубел и слегка очерствел - но остался их самым крутым старшим другом из всех, что вообще существуют в этом мире. - Не вздумай здесь оставаться, - предупреждает Чжинхван, прежде чем подхватить с пола свои вещи и выйти за дверь. В его голосе чувствуется явная угроза, и Ханбин решает не будить спящий вулкан и не задерживаться. Он уже доходит до двери, но, заметив, что Бобби так и не пошевелился, разворачивается и неуверенно возвращается к нему. Ханбин не знает, где закончился сон и началась реальность, но, повинуясь внезапному порыву, протягивает руку и, дождавшись, когда Чживон с готовностью сожмет его ладонь, говорит: - Я тоже скучаю по тебе. * Чжинхван заглядывает в номер с опаской, потому что до последнего не знает, чего ожидать. У Чжунэ снова невнятная стадия отрицания, и Чжинхван очень многое отдал бы за то, чтобы жить в одном номере с Донхеком, но тот, в порыве дикой любви к Бобби-хену выбрал не его. Они с Чжунэ оттягивали момент выбора до последнего и в итоге остались вдвоём - старший, с которым хотят жить все и младший, с которым не хочет жить никто. Чжинхван почти завидует Юнхену, который добровольно вызвался жить с Юнхеком-хеном, и, наверное, сейчас уже сладко спит под непрерывным обволакивающим контролем менеджера. Чжунэ поднимает на него взгляд, после чего долго смотрит с непонятным выражением и безразлично утыкается в телефон. Чжинхван закатывает глаза и, подхватив полотенце, идёт в душ, на сто процентов уверенный, что Чжунэ притворится спящим, даже если он выйдет на десять секунд. Но Чжунэ не притворяется, не реагирует на него и даже не дергается, когда Чжинхван мотает мокрой головой, и на него попадают брызги с волос. Он не ворчит, не ноет, что устал, только мрачнеет с каждой минутой все больше. У Чжунэ внутри очень медленно, по полпроцента в день, происходят перемены в системе ценностей. Он до ужаса боится, что ему больше никогда не понравится девушка, хотя слишком часто ловит себя на том, что ему вообще никто не нравится, кроме человека, которого он как-то с самого начала выделял как самого близкого. Чжинхван-хен был для него святым - маленький, почти сахарно-милый, с железной волей и внезапными амбициями - и поэтому тот момент, когда Чжунэ захотел его темную сторону стал для обоих коллапсом. Внутреннее чудовище Чжинхвана почти незаметное в обычной жизни. Сексуальное, ненасытное, тщеславное, оно даёт знать о себе только на концертах, когда Чжинхван сам, добровольно, спускает его с поводка и позволяет себе абсолютно все, что можно себе позволить на глазах у тысяч людей. - Ку Чжунэ, - зовёт Чжинхван, и чувствует, как что-то неприятно тянет в груди, когда младший никак не реагирует на его голос. С одной стороны, он отчаянно не хочет терять своего заразительно самоуверенного друга, с другой - чувствует себя странно, когда этот человек, который никогда не пасует перед дурацкими эмоциональными трудностями, так теряется, оставшись с ним наедине. Внутренний монстр Чжунэ боится его, настолько, что его взгляд опасно темнеет. Чжинхван знает, что в такие моменты младший способен на что угодно, растерянный и загнанный в угол собственными противоречивыми желаниями. Он тоже не хочет терять такую дружбу - единственную нежную дружбу, в которой нет никаких болевых точек, кроме редкой ревности - но отчаянно хочет вытащить на свободу ту личность, которая заперта за десятью разными улыбками на лице Чжинхвана. - Ку Чжунэ, - ещё раз зовёт Чжинхван, уже тише и ниже. Он чувствует себя зависимым от этого ощущения собственной важности, и почти задыхается от ликования, когда Чжунэ, наконец, поднимает голову и с хамоватым выражением смотрит ему в глаза. Обычно он защищается так от крышесносного дружелюбия Чживона или слишком проникновенной любви Донхека, но Чжинхвану показывает такой взгляд впервые. И впервые за долгое время не отводит глаза, даже когда его лицо оказывается совсем близко. Уже через пять часов это лицо не будет казаться таким чистым и детским, и взгляд перестанет быть таким открытым и откровенным. На Чжинхване будет тонна косметики, которая превратит его в подобие фарфоровой куклы, помешает ему использовать свою мимику на полную, а Чжунэ будет смотреть, скорее всего, только на его спину и думать о том, что за эту ночь снова не проспал ни минуты. Он чувствует себя раздробленным, растоптанным, но отчаянно боится устать от ограничений и спустить все на тормозах. Чжинхван не целует его в губы. Коротко скользит щекой по его щеке и облизывает мочку уха, прежде чем небольно укусить её и потянуть зубами, как маленький, но бойцовый пёс, готовый в любой момент прекратить играть и за считанные секунды разорвать на куски. Больше Чжинхван не делает ничего. Просто стоит какое-то время в неудобной полусогнутой позе, уткнувшись лицом в шею Чжунэ, словно пытается успокоить своё чудовище, и задумчиво гладит младшего по запястью. Чжинхван отстраняется внезапно и резко, будто одномоментно приходит в себя, улыбается Чжунэ одной из самых милых улыбок и уже по-братски треплет его по волосам. - Спокойной ночи, - желает он бодро и залезает под своё одеяло, выключив свет. Чжунэ слушает его дыхание и не чувствует в себе сил даже закрыть глаза, пока непроизвольно не вырубается от усталости. Его внутреннему монстру так страшно, как ещё никогда не было. * - Хен, - зовёт Донхек, осторожно потрепав Юнхена по плечу. На соседней кровати спит их менеджер, и Донхека немного коробит от того, что ему может влететь за то, что он не спит в такой час. Он улизнул после тренировки, воспользовавшись тем, что за ним никто не следил, и гулял и дышал воздухом до предрассветных сумерек, а когда вернулся в свой номер, обнаружил, что его кровать была занята. В их группе только Юнхен не будет ненавидеть весь мир, если его разбудить раньше времени, даже по дурацкой причине. Не то чтобы Донхек этим пользуется - он привык, что может обратиться к Бобби-хену с любой проблемой, но тот, похоже, сегодня слишком занят, хотя от этого даже не грустно. - Ты где был? - возмущенным шепотом спрашивает Юнхен. Он кажется таким бодрым, будто и не спал вовсе, и Донхек опасается, что вот-вот увидит на его лице раздражение, но этого не случается. - Гулял. Юнхен моментально смягчается по одному ему известной причине. У Донхека репутация человека, который никогда не доставит проблем. Он ест только то, в чем уверен на сто процентов, всегда натягивает шарф, когда знает, что на улице холодный ветер, в одиночестве гуляет только по освещенным улицам и выбирает только те маршруты, которые легко запомнить. - Интересно было? - с иронией спрашивает Юнхен и двигается в своей кровати, освобождая ему место. - Не очень, - признаётся Донхек ещё тише. Он до сих пор так боится прожить свою жизнь в тренировочном зале и ничего больше не увидеть, что использует любую возможность, чтобы открыть для себя что-то новое. Даже если это пустые ночные улицы совершенно незнакомого города. Юнхен не тешит свое самолюбие за счёт того, что Донхек пришёл именно к нему. Он знает, что это произошло, потому что Юнхек-хен никогда не запирает свой номер, на случай если кому-нибудь что-нибудь понадобится. Донхек слишком деликатный, чтобы стучаться в закрытые двери. Интересно только, почему он не смог попасть в свою. Когда Донхек оказывается под одеялом, Юнхен думает, что вместе с ним к нему забралась холодная весенняя ночь. Сейчас в младшем нет совершенно ничего теплого – запах его волос легкий, свежий, холодный, его одежда прохладная, а он сам, похоже, успел замерзнуть и теперь немного дрожит, оказавшись в тепле другого человека. - Бобби тебя не пустил? – с деланным равнодушием спрашивает Юнхен. Он прекрасно знает, что даже Чжунэ никогда не дойдет до того, чтобы запереться в номере изнутри в одиночестве, оставив соседа в неудобном положении. Донхек очень болезненно реагирует, когда перед ним закрываются двери – неважно, человек захлопывается внутри себя или просто не пускает его в свое пространство – он сразу начинает чувствовать себя брошенным и бесполезным. Они с Бобби похожи по своей природе привязанности к людям – очень легко отходят и забывают обиды, а так же чувствуют себя счастливыми, только если рядом кто-то есть, и почти не могут находиться в одиночестве, за редким исключением. Они как Леди и Бродяга, только без всякой романтической мишуры со спагетти и фрикадельками. Донхек кажется намного более нежным и хрупким, чем есть на самом деле. Он много плачет и расстраивается, когда кто-то разговаривает с ним резко, но он так же, как и все, никогда не сдается и никогда не перестает трудиться. А еще он умеет постоять за себя. И это получается у него восхитительно. - У меня есть ключ, - Донхек запускает руку в карман и на всякий случай демонстрирует Юнхену магнитную карту. – Просто Ханбин-хен спит на моей кровати, я не хотел его будить. Донхек изрядно кривит душой, но взгляд Юнхена выражает удивление совсем по другому поводу. Они все дружно не закончили школу, даже не думали поступать в университет и иногда путались в элементарных вещах. Им была недоступна наука, а технологии заканчивались на использовании музыкальной аппаратуры, но никто из них не был глупым или ненаблюдательным. Как люди, которые настроены друг на друга на все сто процентов, они замечают каждую маленькую перемену, а когда перемены не такие уж и маленькие, прикладывают огромные усилия, чтобы вести себя непринужденно. Юнхен не особенно понимает, почему все так поддерживают эту систему – первым начал Чжинхван, очень, очень давно, когда Бобби с Ханбином в первый раз серьезно поссорились. Он вел себя так, будто его друзья по-прежнему отлично общаются, и почти не говорил с ними по отдельности, постоянно обобщая. Он сделал это, чтобы команда не разделилась на два лагеря, но сам не ожидал, что результат окажется таким мягким и обнадеживающим. Никто не знает, что произошло на этот раз, они просто молча ждут, когда кого-нибудь бомбанет первым. Ханбин слишком пассивный, Бобби, наоборот, слишком активный, будто вместе со своей ссорой они отобрали друг у друга по важному куску и ни в какую не хотят возвращать. Никто в команде не собирал других, чтобы обсудить, как себя вести, потому что все верили, что это пройдет. Донхек прекрасно помнит, что Ханбин не спал. Он зашел в свой номер, но так и застыл на пороге комнаты, несмотря на то, что хотел поскорее лечь спать. Ханбин лежал на боку и смотрел на Бобби так сосредоточенно, будто пытался силой мысли сократить полуметровое состояние между кроватями. Чживон спал на самом краю, подмяв под себя одеяло и засунув руку под подушку. С его привычкой занимать во сне все пространство это было удивительно. Будто бы он уснул во время разговора, да еще и так крепко, что так и не смог пошевелиться. Ханбин не заметил лишних людей. Донхек не уверен, что Ханбин в тот момент вообще был способен что-нибудь заметить. Он простоял там меньше минуты, после чего быстро вышел и отправился к единственному человеку, который бы не стал его ни за что осуждать. Юнхен не стремится к тому, чтобы стать для кого-то самым лучшим хеном. Он с радостью принимает тех, кто приходит именно к нему, но никогда не расстраивается, если остается один. Он прекрасно знает, что при желании всегда найдет человека, который будет рад провести с ним время – и этого достаточно. У Юнхена внутри тоже наверняка есть свое чудовище, но Донхек ни разу его не замечал. Донхек поворачивает голову вбок, потому что хочет очень тихо поделиться надеждами на скорое примирение Ханбина и Бобби – а то вдруг не сбудутся – но так и замолкает, заметив какой-то странный, полный тоски взгляд Юнхена, направленный куда-то в потолок. Всего на долю секунды он выглядит как человек, который только что потерял самое дорогое, по всем фронтам, и совершенно не знает, как жить дальше. А потом Юнхен замечает, что на него смотрят, и, повернув голову, улыбается своей яркой рекламной улыбкой, за которой можно спрятать что угодно. Донхек внутренне содрогается, словив себя на мысли, что больше почему-то не верит ей, но заставляет себя неловко улыбнуться в ответ. - Спи давай, - говорит Юнхен, постучав пальцами по его лбу. – И не гуляй больше так долго. - Ладно, - обещает Донхек, и старший отворачивается с чувством выполненного долга. Донхек засыпает сразу же после того как закрывает глаза, в последний момент заметив, что умудрился за долю секунды перетянуть все одеяло на себя. Юнхен расталкивает его за три минуты до того как у менеджера начинает верещать будильник, который, кажется, слышит весь этаж. Донхеку кажется, что хен выглядит как человек, который не спал уже несколько суток, но он слишком сонный, чтобы удержать эту мысль за хвост. Юнхен улыбается ему вплоть до момента, пока не закрывает за ним дверь. Улыбка пропадает с его лица так быстро, будто ее никогда не было.