Higher

Краем глаза Юнхен замечает, как голова Чану наклоняется все ближе и ближе к его плечу, и поэтому незаметно придвигается и убавляет звук в наушниках. Они смотрят "Русалочку", и тут Чану превзошел сам себя - обычно он засыпает через десять минут после начала, а сегодня продержался до середины. Юнхен делает вид, что не замечает, как младший потом досматривает мультики в одиночестве, и уж тем более не говорит о том, что знает причину. В их команде нет более скрытного человека, чем Чон Чану. Они обидели его своим безразличием все вместе, одновременно, в тот момент, когда он только появился, и неоднократно обижали потом, до тех пор, пока не открыли в нем человека, с которым хотели бы выступать на одной сцене. Исправлять что-то к тому моменту было поздно. Чану ведёт себя доброжелательно, часто шутит, охотно проводит с ними время, но так тщательно прячет все свои слабости, будто боится, что кто-нибудь использует их, чтобы ударить по нему. Он маленький гений, слишком юный и слишком неиспорченный для того, чтобы иметь своё внутреннее чудовище. Юнхен приручает его постепенно, уделяя ему больше внимания, выделяя его успехи, улыбаясь ему, покупая ему еду - не потому, что чувствует себя виноватым. Он знает, что это тот род вины, с которым уже ничего не поделаешь, и Чану будет нести эту обиду глубоко в себе всю свою жизнь. Юнхен хочет, чтобы Чану, пусть и не сразу, но со временем стал его другом, и говорил слова "мой друг" раньше, чем "мой одногрупник". Прошло уже почти два года, а их самый младший так и не считает их своими друзьями. Хотя бы друзьями. Чану засыпает на плече Юнхена, и пока это для него - самая высокая степень доверия. В самолете темно и тихо. Слышно только, как на сидениях впереди негромко спорят Чжунэ с Донхеком. Они часто спорят, практически с момента знакомства, потому что Донхек умный и образованный, а Чжунэ - умный и самоуверенный, у них нет точек соприкосновения, кроме общих вкусов в музыке, но они так тщательно прячут от других свою дружбу, будто считают это чем-то постыдным. Все делают вид, что не замечают их взаимопонимания, чтобы им было комфортнее общаться. Никто и никогда не говорит, что Чжунэ с Донхеком друзья. Но, как считает Юнхен, это не тот род дружбы, о котором нужно говорить, достаточно просто посмотреть, как эти двое огрызаются друг над друга или что-то оживлённо обсуждают, склонившись над планшетом или телефоном, или синхронно слушают одну и ту же музыку, постукивая пальцами по коленке в такт песне. Они настолько небезразличны друг другу, что иногда их отношения кажутся натянутыми, но они никогда друг от друга не устают. Это тот род дружбы, в который лучше не вмешиваться посторонним. И посторонние не вмешиваются. Так же, как не вмешиваются в дружбу Ханбина, Чживона и Чжинхвана. У Юнхена нет таких друзей. Он считает, что ему достаточно семьи, которая всегда радуется его появлению на пороге дома, и ему достаточно ключей с дурацким брелком, которые всегда лежат в кармане рюкзака или сумки и которые в особо тоскливые моменты можно просто повертеть в руках, чтобы создать где-то внутри ощущение возвращения домой. У Юнхена есть команда. У него есть Ханбин, за которым он готов пойти куда угодно. Есть Бобби, который здорово поднимает настроение своей широкой улыбкой, Бобби, который всегда поделится теплом и силами. У Юнхена есть Чжинхван, единственный человек, к которому он считает нужным прийти за советом, если звонить родителям уже слишком поздно. Есть Донхек, который, по какой-то причине, приходит делиться новыми впечатлениями в первую очередь к нему. Есть Чжунэ, от которого можно здорово зарядиться уверенностью в себе и в любой момент получить странную, но неожиданно действенную поддержку. У Юнхена есть Чану, который тянется к нему, осторожно сокращает расстояние и временами называет его самым близким в группе. Всех их Юнхен может назвать своими друзьями, но не делает этого, потому что считает, что такого простого слова недостаточно. Это словно слишком плоское и бессмысленное. - Хен! – оглушительным шепотом зовет Чжунэ, неожиданно повернувшись к Юнхену. – Скажи ему, что он не прав. Чжунэ не объясняет, в чем именно, ему важен сам факт, чтобы его – единственно верное – мнение поддерживали. Это максимализм, из которого он, возможно, уже никогда не вырастет. У Чжунэ растрепанные темные волосы и красные от недосыпа глаза. В нем сейчас больше детского очарования, чем он сам может себе представить. Его внешность повзрослела раньше него, но когда он смотрит так открыто, желая обрести поддержку, Юнхен чувствует себя старым, очень, очень старым. Когда-то давно Юнхену казалось, что ему не нужно детство. Что он может оставаться ребенком вне сцены сколько захочет. Что дурачиться можно и в двадцать лет, и в пятьдесят. Юнхен дурачится, делает странные вещи, танцует свои странные танцы – но только потому, что это вызывает улыбки на уставших лицах окружающих. Он понимает, насколько рано пришлось повзрослеть – практически в тот момент, когда он попал в команду, когда Чжинхван взял на себя заботы о проблемах, а он сам влез в нишу человека, который отвечает за настроение. - Начните обсуждение сначала, - миролюбиво предлагает Юнхен, чувствуя, как Донхек замирает, чтобы вслушаться в его тихий голос. В конце концов, он не Чжинхван, чтобы сидеть и решать чьи-то споры в корне, выслушивая обе стороны от начала до конца. – Может, вы что-то упустили. У Юнхена в группе позиция ветра. Он отделяет одних людей от других, если это нужно, уносит с собой слова, которые могут повлечь за собой катастрофу, шалит, создает веселье, но, что самое главное, приносит с собой глотки свежего воздуха. Иногда так необходимого. - Бесполезный хен, - фыркает Чжунэ и возвращается на свое место. Юнхен прикрывает глаза и смотрит из-под ресниц туда, где наискосок от него виднеется голова Ханбина, упакованная в черную шапку. Ханбин тоже не спит, у него на коленях блокнот, повернутый к людям чистым листом – он всегда так делает, когда берет паузу, чтобы подумать, но не хочет, чтобы кто-то видел сырой текст. В последнее время он ходил в таком лихорадочном состоянии, что все понадеялись, что у них скоро будет новая песня, но никто так и не спросил напрямую. Юнхен так и засыпает с мыслями о новом выступлении, и ему снится какой-то разноцветный сон, полный шизофреничной радости, в котором внутренние чудовища его друзей смотрят на него глазами кислотных цветов. Собственный внутренний монстр Юнхена, маленький, мерзкий, похожий на паука, медленно оплетает паутиной Ханбина, потому что все, чего он хочет – это обладать им с ног до головы, постоянно маячить у него перед глазами и занимать все его мысли. Юнхен никогда не выпускает своего монстра наружу, не позволяет себе даже многочисленных «Что, если». Потому что так нужно, потому что так правильно. Потому что Ханбин принадлежит другому человеку всей своей душой – и одновременно этой же душой принадлежит им всем. Юнхен просыпается, когда бортпроводник объявляет посадку, и включается табло «Застегнуть ремни». Он обнаруживает себя укутанным в плед почти с головой, как в коконе из паутины, и видит свой планшет и наушники аккуратно убранными в кармашек на переднем сидении. Чану рядом старательно делает вид, что спит. Он хороший актер, но иногда у него не совсем получается вести себя непринужденно. Что бы там ни было, Юнхен благодарен ему за эти минуты уединения. Он откидывает голову на спинку сидения и заставляет себя дышать глубоко до тех пор, пока не возвращает свое привычное приподнятое настроение. Потому что так будет лучше. * Дверь позади Чжинхвана закрывается, и он остается совершенно один. Чживон очень настойчиво звал его к себе домой, и Чжинхван почти согласился, но потом из-за какого-то внутреннего противоречия решительно отказался. В пустом общежитии есть своя магия. В тишине можно различить, как гудит холодильник на кухне – этот звук такой простой, но такой незаметный, когда они все здесь. Чжинхван разувается, бросает свои кеды на незанятую полку и скидывает куртку прямо в прихожей. Он будет один ближайшие семь или восемь часов, пока другие будут проводить время со своими семьями. Никто особенно не поспит этой ночью, все будут до хрипоты рассказывать про Китай, про предзаписи, про новых друзей из других групп, про впечатления и самолеты. Чжинхван заглядывает в холодильник просто так, попутно набирая номер доставки, чтобы заказать себе пиццу. Это дико и удивительно – брать еду только для себя, не слышать в конце заказа огромную сумму и ждать доставщика только с одной коробкой. Чжинхван делает все это только второй или третий раз за все время, и сам не понимает, нравится ему так или нет. На кухне чисто, и нет той тонны грязной посуды, которую они оставили перед отъездом в Китай. Донхек как-то шутил про домовых эльфов, а Чжинхван иногда чувствует себя неловко перед людьми, которые приходят к ним делать уборку. Хорошо, что он еще ни разу не видел их лиц. Хорошо, что они никогда не заходят в комнаты. Чжинхван толкает свою дверь и, даже не включив свет, сначала открывает окно, чтобы впустить в эту духоту свежий воздух. Он щелкает выключателем и удивляется, как ему удалось ничего не сломать себе в темноте. Их общежитие всегда выглядит так, будто его только что ограбили, особенно те места, в которых чаще всего бывает Бобби, который, похоже, вообще не знает о такой вещи, как порядок. Чжинхван смотрит на аккуратно заправленную кровать Донхека и внутренне радуется, что у того хватает ума не подражать любимому хену абсолютно во всем. На кровати Бобби помещается все, что не влезло в его чемодан. Его полки в шкафу абсолютно пустые, потому что он не видит смысла раскладывать свои вещи, если они все равно скоро понадобятся. В прошлой жизни Бобби, наверное, был кочевником, или какой-нибудь гиперактивной улиткой, всегда носил все свое с собой и родился заново с этой привычкой. Чжинхван осторожно раздвигает ногой его вещи, чтобы расчистить какое-то подобие дорожки до шкафа и до кровати. Он переодевается в домашнее, поднимает с пола одну из бесконечных толстовок Бобби, но, подумав, оставляет ее на месте. Чжинхван достает телефон и звонит матери, чтобы сказать ей, что все хорошо, и в очередной раз поражается, каким милым и открытым может быть, находясь так далеко от нее, и каким скованным себя чувствует, когда приезжает домой. Их семья всегда была маленькой, полной каких-то эмоциональных барьеров, и Чжинхван не знает, сколько лет пройдет, прежде чем он сможет выразить свои чувства. И не знает, не будет ли к тому моменту слишком поздно. Он прижимает телефон к уху, продолжая говорить что-то, когда расплачивается за пиццу и вежливо прощается с курьером, оставив ему немного мелочи на чай. Мамин голос уставший – как у всех людей, живущих на работе, и Чжинхван думает, что через пару лет ей не придется работать совсем, или они снова смогут открыть свою старую кофейню, и тогда она будет работать в свое удовольствие. Он прощается через десять минут разговора – почему-то никогда не получается говорить дольше – и включает телевизор в гостиной, чтобы есть одному не было так скучно. В пицце, которую Чжинхван заказал, сочетается все, что любит его команда, но нет ничего, кроме тонкого теста, что он выбрал бы для себя сам. Немного подумав, он фотографирует себя с едой и отправляет фото в общий чат, правда, никто не отвечает ему ни через три минуты, ни через пять, ни через десять. Все слишком заняты, чтобы вспомнить о существовании телефонов, и мало кто достанет их до завтрашнего утра. Чжинхван долго смотрит на потухший экран мобильника, пока до невкусного остывает пицца, и сообщение приходит как раз в тот момент, когда он берет первый кусок и начинает есть. «Ты можешь приехать ко мне, если хочешь». Чжинхван хмурится и долго всматривается в имя отправителя. Чжунэ никогда не приглашает никого к себе домой, потому что его маленькая комната – больше похожая на храм Майкла Джексона – это исключительно его пространство, которое он бережет и никому никогда не открывает. Чжинхван не знает, какие внутренние силы потребовались младшему, чтобы сделать такое предложение, но подозревает, что на этом его решительность могла закончиться. Чжинхван отказывается как можно более мило и непринужденно, но зачем-то обещает, что в следующий раз обязательно поедет. Чжунэ не отвечает ничего, но все равно кажется, что он доволен таким раскладом. Следующий раз может случиться в тот момент, когда у Чжунэ будет уже настолько большая комната, что можно будет без труда спрятать все сокровенное. Он не такой скрытный, как Чану, открыто говорит о вещах, которые ему дороги, но никому не позволяет смотреть на них и прикасаться к ним. Чжинхван съедает кусок пиццы и обнаруживает, что совсем не голоден. Он листает каналы один за другим, но не находит в них ничего интересного, просто оставляет телевизор включенным, когда идет в свою комнату, и долго не может уснуть, потому что чувствует присутствие шестерых людей, но при этом прекрасно знает, что сейчас здесь нет никого, кроме него. Он достает из-под подушки книгу сказок и долго вертит ее в руках, потому что не чувствует никакого желания включать свет и читать. Книга легко открывается на том отрывке, который Чжунэ читал ему, когда впервые поцеловал, потому что слишком сильно согнул ее, когда нагибался. Чжинхван вслепую водит пальцами по страницам и думает о том, что было бы, если бы он сейчас собрался и вызвал такси. И, кое-как убедив себя в том, что ничего, встает с кровати и отправляется в другую комнату, чувствуя себя так, будто собирается совершить преступление. Бобби придумал совершенно дурацкую причину, чтобы переехать, сказав, что ненавидит, когда эти двое посреди ночи нараспашку открывают окно. Ханбин любит свежий воздух, потому что он помогает ему думать, а Чжунэ не любит духоту, потому что она мешает ему спать. Они настолько по-разному любят одни и те же вещи, что иногда это вводит в диссонанс, но при этом делает их дружбу совершенно особенной. Ни на что не похожей. Чжинхван включает свет и настороженно оглядывается. Без кровати Бобби, которая сделала их с Донхеком уютную комнатку до невыносимого тесной, здесь слишком просторно и даже немного пусто. Чжунэ слишком гордый, чтобы наводить порядок, а Ханбин слишком высоко мыслит, чтобы занимать себя такими вещами, поэтому в их комнате такой же бардак, как и везде. Черная одежда валяется на полу вперемешку с безразмерной цветной, и здесь нет ни одного квадратного метра чистоты и порядка. Чжинхвана уже давно не удивляют и не шокируют такие вещи. Он без зазрений совести скидывает вещи Чжунэ с его кровати на пол и, выключив свет, забирается в нее. Зарывается в нее. Дышит запахом – чужим, но приятным, характерным, полным ощущения, что Чжунэ где-то совсем рядом, возможно, вот-вот перестанет рассматривать себя в зеркале в ванной и соберется лечь спать. Чжинхван засыпает почти мгновенно, когда накрывается одеялом с головой, чтобы защититься от прохладного ночного воздуха, и запах на какое-то время становится всем, что вообще существует. Засыпает почти мгновенно, когда позволяет себе мысль, что увидит свою команду завтра. И по возможности больше никогда с ними не попрощается. * Бобби наваливается на Ханбина всем телом и бесцеремонно заглядывает в его тетрадь. Ханбин лениво дергается, пытаясь спихнуть его с себя, и переворачивает тетрадь, чтобы не показывать сырой текст. - Что ты пишешь? - интересуется Бобби, растрепав ладонью его и без того торчащие во все стороны волосы. - Кое-что для нашего дебюта, - отвечает Ханбин и кое-как спихивает его с себя, потому что уже не может дышать. Они валяются на полу в тренировочном зале, здесь пока ещё прохладно, потому что открыты все окна и нет кучки вспотевших тел. Ханбин пришёл первым - хотя, кажется, даже не уходил домой - и он выглядит как человек, который не спал пару недель. Они все толком не спали, если быть честными. Просто Ханбин откровенно забил на фен и расческу после душа и, кажется, по пути к выходу из общежития натягивал на себя все, что валялось на полу. Бобби всерьёз опасается прийти однажды на репетицию и обнаружить, что Ханбин надел его любимые семейники поверх безразмерных штанов, которые держались на его худых бедрах за счёт какой-то особенной магии. - Разве я не должен написать свою часть? - спрашивает Чживон, шутливо пихнув Ханбина кулаком в плечо. - Потом, - коротко отвечает Ханбин и переворачивается на спину, подложив свою тетрадь под голову. Он устал - они все устали - но готов работать как никто другой. Когда Бобби видит его такого, маленькое внутреннее чудовище заинтересованно шевелится. А вместе с этим начинает шевелиться что-то еще. Он лежит на животе рядом с Ханбином, который полностью погружается в себя, чтобы додумать текст, и чувствует, что ему, вроде бы, ничего больше и не нужно. Бобби очень хочет дебютировать, стать всемирно известным крутым чуваком, из тех, на кого мечтают быть похожими маленькие мальчики, очень хочет перевезти свою семью поближе - хотя для этого уже все готово - и одновременно с этим немного боится, что они с Ханбином навсегда потеряют эти личные моменты. У них сейчас нет времени, а после дебюта его не будет вдвойне или втройне. Бобби пододвигается ближе, как кот, который не хочет, чтобы его заметили и прогнали. Он трется своим плечом об худой бок Ханбина и кладет голову на сложенные руки. Дебют где-то не за горами, и скоро у них действительно все получится. Ханбин бредит этим, болеет, когда у него ничего не получается, и переживает за все и сразу так сильно, что иногда они все начинают опасаться, что у него вот-вот остановится сердце. - О чем думаешь? - на всякий случай спрашивает Бобби, хотя прекрасно знает, что у них одни и те же мысли. Ханбин поворачивает к нему голову и совершенно серьёзно произносит: - Хочу, чтобы ты меня поцеловал. Машина резко дергается, останавливаясь, водитель гневно кому-то сигналит, и Чживон широко открывает глаза, мгновенно просыпаясь. Ни Ханбин, чья голова лежит у него на плече, ни Чжунэ, который едет в аэропорт с ними в одной машине, даже не беспокоятся. Они оба спят крепко, оттягивая пробуждение до последнего, и такая вещь, как возможная авария, не способна прервать их сон. В последнее время Ханбин спит всегда, когда не занят ничем важным. Он почти ничего не пишет, много танцует и придумывает им номера. Хореография всегда даётся ему намного проще, чем тексты, для него это все равно, что дышать, поэтому он почти не считает её своим творчеством. Чживон тяжело вздыхает. Ханбин по-прежнему не разговаривает с ним. Не дергается, когда он рядом, не избегает, улыбается, позволяет обнимать себя именно так, как хочется, но - не говорит. Не рассказывает, что придумал к следующему выступлению, не делится впечатлениями от новых знакомств, даже не поправляет Чживона на тренировках, только выключает музыку, когда он намеренно косячит, и им приходится прогонять танец заново. Как будто не может выдавить из себя ни слова. Чживон стягивает с головы Ханбина одну из его миллионных шапок - волосы под ней, как и ожидалось, совершенно не уложенные и кое-как высохшие. Иногда Ханбину бывает совершенно все равно, как он выглядит, как будто он прекрасно знает, что может быть красивым в совершенно дурацкой одежде. Как будто прекрасно знает, что он красивый всегда, что бы ни делал, сколько бы ни был без сна, сколько бы ни плакал и ни страдал. Чживону совершенно не хочется целовать Ханбина, когда он так мирно спит, не шевелится, не чувствует, не работает, не переживает. Чудовище внутри него хочет другого. Совсем другого Ханбина. Такого, каким он видел его всего несколько раз в жизни. Абсолютно сломленного. Ханбин поднимает голову резко и неожиданно, хотя их автомобиль только-только выруливает на стоянку в аэропорту. Возможно, ему тоже приснилось что-то шокирующее или неожиданное. Он сонно трет глаза, сначала оглядывается по сторонам, и только потом смотрит Чживону в глаза, будто бы все это время набирался смелости. Его взгляд немного сонный, но совершенно открытый, и Чживон теряется, хотя все это время придумывал, что же такого может сказать лучшему другу, чтобы он снова начал разговаривать. Все невысказанное и нерасказанное рвётся наружу одновременно, образовывая ком в горле, и Бобби впервые в жизни легче расплакаться, чем все объяснить. - Я кое-что придумал, пока спал, - неожиданно говорит Ханбин, и ком в горле Бобби пропадает в один момент. - Ты не мог ничего придумать, пока спал, - тупо возражает Бобби, но Ханбин отмахивается от него и замолкает, погруженный в свои мысли. Чживон готов подождать, пока он сформирует ответ, но машина вот-вот подъедет к зданию аэропорта, и их надолго разделит предпосадочная суматоха. Он решительно сгребает Ханбина за шею и упирается своим лбом в его. - Я не знаю, чем тебя обидел, - честно говорит Чживон. - И никогда не узнаю, если ты мне не скажешь. Ханбин смотрит на него в упор, и в его глазах нет никакой тени испуганного чудовища, которое можно вот-вот поймать за хвост. Он впервые за долгое время не боится ни Бобби, ни такой близости с ним. - Я придумал нам новую песню, - говорит он. - Потом покажу. Он не говорит ни слова о своей обиде, но улыбается Чживону так неожиданно ярко, что тот ещё несколько секунд сидит на месте, не в силах собраться с мыслями, чтобы выйти из машины и снова пойти вперёд. Только вперед.