Higher

- Ого, - говорит Юнхен, когда заходит в свою комнату. Он так давно не был в общежитии, так соскучился по нему, что никак не мог заставить себя перестать рассматривать все вокруг и подняться с дивана в гостиной, чтобы пойти к себе и поспать пару часов перед следующим отлетом в Китай. Он предпочитал проводить с родителями все свободное время, но почему-то только здесь почувствовал себя по-настоящему дома. Тосковать нет времени, да и это глупо, когда есть все, о чем можно только мечтать, но Юнхен все равно тоскует по тем моментам, когда чувствует себя обычным соседом шестерых обычных парней, которые едят как не в себя, смотрят популярные фильмы, смеются над глупыми шутками и часами играют в видеоигры. Они не могут быть такими даже со своей семьей. Они могут быть такими только здесь, только рядом друг с другом. Бобби поднимает голову и вяло машет ему рукой. Он даже не пытается улыбнуться, потому что знает, что это получится жалко и натянуто. Сейчас это не тот Чживон, который создает много шума, говорит какие-то непонятные вещи на английском и почти непрерывно смеется. Сейчас это тот Чживон, который одним только взглядом может напугать и отбить все желание с ним разговаривать. Он похож на раненого бойцовского пса в такие моменты – больше опасный, чем испуганный, готовый в любой момент вцепиться в руку и не разжимать зубы даже после своей смерти. Юнхен часто думает, что они все кем-то были в прошлой жизни. И если Чживон жил в другую эпоху, он был воином, которого все боялись. - Не хочешь пойти к себе? – спрашивает Юнхен, бесцеремонно скидывая джинсы и футболку и натягивая пижамные штаны. Он садится рядом с Бобби и легко толкает его плечом. Несколько лет тренировок, два шоу на выживание и почти год в группе научили Юнхена никогда не бояться друзей. Даже Бобби и Ханбина с этими их одинаковыми я-выпотрошу-тебя взглядами, потому что, на самом деле, они вряд ли когда-нибудь сделают друг другу больнее, чем уже делали в минуты срывов и слабостей. Ханбин часто говорит хлесткие вещи, потому что у него есть уникальная способность видеть все слабости, особенно те, которые другие тщательно пытаются скрыть, но он делает это не ради того, чтобы уничтожить, а ради того, чтобы подтолкнуть вперед. Бобби сложно победить что в игре, что в драке, особенно если разозлить его – объективно говоря, никто из них почти никогда не побеждал, но Чживон этим никогда не гордился. Он торжествует только тогда, когда радуется за друзей или за исполнение своих целей, но не тогда, когда кто-то признает поражение. - Я не хочу идти к себе, - эхом отзывается Чживон. Он не хочет идти к себе, он хочет сидеть на полу с мрачным видом и думать о каких-то неприятных вещах. Юнхен уже это понял – в таком состоянии Чживон всегда приходит к нему, потому что перед ним бесполезно притворяться крутым или веселым. Юнхен видит людей такими, какие они есть, с их недостатками, внутренними монстрами и чревоточинами. Юнхен видит Бобби – с этим ярким внутренним огнем, способным сжечь все живое, и темным комком чудовища в самом центре, в очаге пламени, и это ни капли не пугает. Пугает только то, что Ханбин находится к этому огню ближе всех них. Намного ближе, чем сам может это представить. Юнхен не ревнует. Он знает, что существуют чувства, которые сложно объяснить – такие, как в исторических фильмах или как в фильмах о людях, готовых предать весь мир, только для того, чтобы остаться вдвоем. Он знает, что чувства между Бобби и Ханбином как раз такого рода. Нет смысла ревновать, потому что что-то подобное люди обретают один раз – и на всю жизнь. Даже в далеком будущем, когда они все уже переболеют друг другом, какая-то искорка между этими двумя все равно останется. Что-то такое мелькает в глазах у людей, которые пятьдесят лет прожили вместе, и все еще не могут друг на друга насмотреться. И это не то, за что стоит их ненавидеть. - Не могу проснуться, - неожиданно говорит Бобби и кладет голову Юнхену на плечо. Сейчас один из тех редких моментов, когда он не в состоянии справиться с какой-то внутренней проблемой, иначе уже давно сидел бы в своей комнате, на своей кровати, тискал бы Донхека или переписывался бы с мамой или с братом или со всеми сразу. - Ущипни себя, - предлагает Юнхен. Сейчас не время для шуток, даже не время для однообразных советов. Юнхен умеет слушать, обнимать и успокаивать, но он точно не из тех людей, которые всегда находят выход и знают, как лучше. Как Ханбин. - Никогда не хотел никого поцеловать? Юнхен теряется. От неожиданности он хочет выпалить, что да, хотел, хочет каждый день, каждую минуту, но его останавливает то, что этот вопрос не в духе Бобби. Бобби не разговаривает о своих сердечных проблемах. Бобби рожден победителем, а победители – это те люди, которые идут и берут все, что им нужно. К тому же, он слишком человек дела, чтобы рассуждать о таких вещах. - Тебя – точно нет, - пытается увильнуть Юнхен и треплет его по дурацким отросшим волосам, которые все чаще стали быть похожими на лапшу. Чживон поднимает голову и смотрит на его губы так внимательно, что тот всерьез начинает опасаться, но уже через несколько минут возвращается в прежнее положение и закрывает глаза. - Спасибо, - бурчит Бобби, и складывает руки на груди. Его мрачность постепенно отступает, и Юнхен уверен – пройдет пара минут, и он вернется в свое прежнее настроение, в котором доставал всех весь день. - Не за что, - легко говорит Юнхен, прекрасно зная, что помог только одним – в его обществе Бобби смог расслабиться хотя бы на несколько секунд и выпустить свою внутреннюю сущность наружу, не опасаясь, что она кому-то навредит. Чживон сидит так еще долго, пока конечности не затекают окончательно, а потом уходит – так же неожиданно, как пришел, и Юнхен, пожав плечами, забирается к себе в кровать. Это не первый раз и не последний – на Бобби слишком много навалилось в последнее время, и иногда он не знает, куда деться от этой ответственности и необходимости сиять так, чтобы люди любили его еще больше. И не переставали любить никогда. Юнхен думает о нем непрерывно, час, полтора, до прихода Чану и после того, как младший засыпает, думает, когда закрывает глаза, и только за несколько минут до будильника понимает, что так и не смог уснуть. * Чжунэ садится в машину одним из самых первых, пока другие, слишком сонные для поездки куда-либо, еще только одеваются, и неожиданно для самого себя остается с Чжинхваном наедине. Они сидят рядом друг с другом в полной тишине, наблюдая за тем, как в паре десятков метров их водитель эмоционально общается с кем-то по телефону и выкуривает сигарету за сигаретой. У Чжунэ в голове вертится много вопросов, которые он копил все те дни, что старший упорно избегал его, но которые, как оказалось, совершенно не готов задать, оказавшись в нескольких сантиметрах от него. Чжинхван выглядит напряженным, в его наушниках не играет музыка, и он вглядывается в окно с большим интересом, чем происходящее за ним того заслуживает. Раньше было проще. Можно было просто положить голову к нему на колени и проспать всю дорогу до аэропорта. Можно было слушать музыку вдвоем или говорить о ней, по сотому кругу споря о жанрах или любимых песнях. Они все – чокнутые, свихнувшиеся на музыке, но Чжинхван все равно выделяется своими тонкими ощущениями от услышанного. Он может разобрать все, вплоть до эмоционального состояния, и переспорить его практически невозможно. Он знает все популярные песни, но редко придает им какое-то веское значение, и в его плеере есть музыка, которую, как Чжунэ кажется, могут понять только ее создатели. Но чаще всего Чжинхван затыкает уши наушниками и просто слушает тишину, потому что, когда вокруг много людей, тишина нравится ему больше всего. Он скучает по людям только тогда, когда остается совсем один. - Не хочешь поговорить? – спрашивает Чжунэ, внутренне замирая от непривычной робости в своем голосе. Он серьезно не понимает, что происходит. У него был самый лучший друг из всех возможных, самый идеальный вариант человека, рядом с которым он хотел бы пройти всю свою дорогу, от начала до конца. Чжунэ прошел через все круги ада, когда привязывался, потому что что-то подобное с ним происходило впервые. Он взрослел вместе с этой дружбой, учился быть чуть менее упрямым, чуть менее эгоистичным, не таким ревнивым и не таким ужасным. Само присутствие Чжинхвана делает его жизнь лучше – с самого момента знакомства и до сих пор, когда он сдерживает себя изо всех сил, чтобы не нагрубить и не разрушить то, чего осталось совсем, совсем мало. Чжунэ напуган. Когда он смотрит на Чжинхвана, ему хочется не только говорить с ним, но и целовать его, и делать всякие другие вещи, которые он еще никогда ни с кем не делал. Он не привык думать о ком-то еще больше, чем о себе, несмотря на то, что Чжинхван и раньше занимал большую часть его мыслей. Но тогда, раньше, они могли беззаботно дурачиться, стирая все возрастные границы, слушать музыку, совсем не по-гейски держаться за руки, петь вместе, танцевать вместе – и эти отношения были самым большим сокровищем в жизни Чжунэ. - Что ты хочешь услышать? – говорит Чжинхван, ненадолго выпуская изо рта указательный палец, уже изрядно покрытый нервными укусами. Чжунэ кажется, еще немного – и старший прокусит кожу до крови, но от этого совсем не станет понятнее, почему он в таком смятении. - Как у тебя дела, - Чжунэ перестает так внимательно пялиться за окно, расслабленно откидывается на сидении и начинает смотреть в зеркало заднего вида, в котором с этого угла видны только их макушки. – Как ты сегодня спал. Почему ворчал с утра на Бобби-хена. Чжунэ очень хочет вернуться к своему нормальному состоянию, в кокон из высокомерия, пробить который может, разве что, их директор, и тот в последнее время только хвалит его за успехи. Чжунэ хочет слушать по утрам Майкла Джексона, хочет заходить в интернет только для того, чтобы читать хорошие комментарии, хочет спорить с Донхеком до хрипоты и говорить что-нибудь гадкое Бобби-хену, чтобы слышать в ответ какие-нибудь глупости. Но он только тупо переключает песни по кругу. Донхек не спорит, только соглашается, смотрит внимательно и обеспокоенно, что очень раздражает, потому что никто не понимает настроение Чжунэ лучше, чем он. Бобби-хен игнорирует любые замечания в свою сторону, даже ворчание Чжинхвана, только смотрит в сторону Ханбина с какой-то непонятной тоской и с такой же тоской ловит все его слова. Чжунэ чувствует себя так, будто барахтается в болоте, но не выбирается наружу, а только погружается все глубже и глубже. - Хочу услышать, почему ты не разговариваешь со мной, - продолжает Чжунэ, наткнувшись на глухое молчание. Чжинхван глубоко вздыхает. Где-то неподалеку раздается ор Бобби и громкий и звонкий смех Донхека. Чжунэ мимоходом думает о том, что из всех них смех у Донхека самый красивый и очаровательный. Пока он смеется, все в мире идет так, как надо. Они приближаются – с каждой секундой знакомые голоса звучат все отчетливее. Чжунэ стучит пальцами по колену, отсчитывая время до того момента, когда это напряженное молчание закончится, и салон их фургона наполнится голосами до густоты, выместив всю эту напряженную глухую тишину. Чжунэ поворачивает голову к Чжинхвану, чтобы сказать что-нибудь напоследок, но не успевает. Старший резко разворачивается и, обхватив его за шею горячей рукой со следами укусов, целует так порывисто и так глубоко, что Чжунэ окончательно теряется. Он инстинктивно раскрывает губы, панически думая о том, что дверь фургона вот-вот откроется, и если первым их увидит кто-то, кто не сможет нормально среагировать, то это будет катастрофа. Сначала Чжунэ думает, что пусть это будет Ханбин, а потом, когда Чжинхван запускает свой язык ему в рот, перестает думать вообще и, наконец, закрывает глаза, позволяя всему миру плыть по течению. Как надо. Чжунэ слышит, как отъезжает дверь, но совершенно не успевает среагировать. Он инстинктивно тянется вперед, когда Чжинхван резко отстраняется, и поворачивает голову, услышав голоса друзей совсем близко, и вжимается в сидение, напрямую встретившись с усталым и отстраненным взглядом Юнхена, который валится по другую сторону от него и, уткнувшись лбом в стекло, всем своим видом показывает, что собирается только спать. Чжинхван по-прежнему внимательно смотрит в окно со своей стороны, кусая указательный палец, его губы влажные от слюны, и Чжунэ сглатывает от мысли, что было бы, если бы ребята пришли намного позже. Чжинхван почти никак не реагирует на приветствия, и с его настроением просто мирятся, никак не выказывая своего беспокойства. Поездка начинается в полной тишине. Чжунэ думает о том, что следует последовать примеру хена и немного поспать, но в этот момент чувствует, как чужая рука касается его бедра и, опустив взгляд, видит призывно раскрытую ладонь. И, не успев ни о чем подумать, накрывает ее своей и переплетает с Чжинхваном пальцы. На сидении впереди Донхек тихо смеется над очередной глупой шуткой Бобби-хена. Как будто бы все идет так, как нужно. * - Вот. Бобби не успевает спросить, что – вот. Ханбин просто надевает ему на голову наушники, как будто собирается дать послушать какой-то новый хит, а не свежую аранжировку их дебютной песни. Сейчас лето, за окном стоит такая жара, что, возможно, плавятся даже тяжелые металлы, и Бобби так жарко, что он лежит на прохладном полу в студии. До этого момента он просто пялился на сгорбленную спину Ханбина, обтянутую белой тканью безразмерной футболки. Настолько безразмерной, что она практически закрывает собой разноцветные шорты. Стиль Ханбина – исключительно стиль Ханбина, и Бобби, даже Бобби, уже давно не пытается его понять. Он такой худой в своей одежде, и после двух недель практически без сна похож на призрака, впрочем, как обычно, но его глаза так лихорадочно блестят, что думать о чем-то почти невозможно. Когда начинается музыка, Бобби не существует – он слушает. Ханбин все еще нависает над ним, прижимая свои огромные наушники к его голове, как будто боится, что они соскользнут, и, кажется, постепенно наклоняется все ниже. Бобби так погружен в глубокий бит, что не замечает, в какой момент его лицо оказывается совсем близко. «Твоя партия» читается по губам Ханбина, и Бобби начинает говорить все, что приходит в голову под музыку, выдыхает практически Ханбину в лицо, чувствуя себя в трансе, как будто пол постепенно становится жидким, затягивает его и застывает на половине, совершенно лишив его тело подвижности. Двигаются только губы, и, когда Бобби закрывает глаза, то начинает чувствовать на них чужое дыхание. Это не имеет значения. У него три минуты той музыки, которая нравится ему на все сто процентов. Той музыки, за которую он считает Ханбина самым потрясающим человеком из всех. Они вложились в нее все – своим упорством, своими трудами, слезами, амбициями, жертвами. Ханбин постоянно собирает все это воедино, по крупицам, воплощает все сильные стороны в песнях, как будто надевает на них доспехи, дает вооружение, которое делает их в сто раз сильнее. Бобби открывает глаза, вглядывается в его лицо и впервые в жизни понимает, что любит его, так сильно любит, что не представляет, как жил бы, как существовал бы без этого умения делать лучше все, что может он сам. Больше всего на свете Бобби любит то совершенство, которое Ханбин способен создать из любого подручного материала. - Это, вроде бы, не грустная песня, - осторожно говорит Ханбин, стягивая наушники с его головы. Он протягивает руку и аккуратно стирает слезы с уголков глаз Чживона. Они не раз ревели друг у друга на плече – от радости, от боли, от бессилия – но сейчас эти слезы настолько личные, что Бобби хочется провалиться под землю или действительно врасти в пол с головой, чтобы Ханбин ходил по нему каждый раз, когда думает о музыке. О том, как сделать их еще лучше. - Ты чего? – растерянно спрашивает Ханбин, практически силой усаживая его. – Не нравится? Чживон мотает головой, стыдясь собственной уязвимости перед ним. Еще пару секунд назад, полностью погруженный в созданную им музыку, он готов был раскрыть перед ним все, готов был даже голыми руками вытащить собственное сердце и вложить ему в руки. Пусть бы это бы только помогло создать еще одну песню. А потом еще. И еще. - Нравится, - отзывается Чживон и собирается сказать что-то еще, но… Просыпается. Ханбин нависает над ним, удивленный. У него на шее полотенце, с волос стекает вода, и сейчас он выглядит на порядок лучше, чем обычно. Вчера они, не сговариваясь, выбрали один номер, и завалились спать сразу после репетиции, не сказав друг другу ни слова. Предзапись на шоу уже через три дня, и эта песня нравится Бобби настолько, что он готов выложиться не на сто, а на три тысячи процентов, как умеет. Ханбин тоже воодушевлен – он доволен тем, что почти все получается у них с первого раза. Хореография запоминается, голоса звучат именно так, как нужно, и удача как будто сама идет в руки. Это всего лишь шоу, одно из множества, которое им предстоит в жизни, это всего лишь еще одна возможность показать, на что они способны, но Ханбин чувствует себя так, будто прямо сейчас забрался на очередную вершину. Будто ничего другого в жизни уже не понадобится. - Что? – спрашивает Бобби, получается хрипло и немного грубо, но Ханбин пропускает интонацию мимо ушей, только улыбается такой довольной улыбкой, что остатки сна слетают с Бобби моментально. Он не может сказать, что эти сны похожи на кошмары, но оправиться от них действительно тяжело. Они слишком реальны. Слишком напоминают о том, что уже давно стоило оставить позади и идти дальше. Бобби взрослеет с каждым новым препятствием, но все равно чувствует себя марафонцем, который никак не может добежать до финиша только потому, что никак не выбросит ненужные воспоминания. Он здесь, и Ханбин рядом, они могут вместе создавать музыку сколько угодно, хоть вдвоем, хоть втроем с Чжунэ, который может подкинуть очень интересные идеи. Чживон может смотреть на него почти каждый день, говорить с ним и слышать его голос. И его музыку. - Твой будильник, - говорит Ханбин, кивнув в сторону прикроватной тумбочки, на которой непрерывно вибрирует телефон. Бобби тянется к нему и видит, что проспал уже на полчаса больше, чем планировал. Сон был слишком крепким. Сон был таким, что за него хотелось держаться изо всех сил. Ханбин собирается выпрямиться и уйти, но Чживон хватает его за локоть и удерживает на месте, в дурацкой неудобной позе. Капли с его волос падают на щеки и уши. В глазах читается удивление, граничащее с неожиданным пониманием. Как будто он тоже меньше всего хочет сейчас уйти и продолжить работать над собой – и над всеми ними. Бобби не хочет целовать Ханбина. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Не хочет строить с ним отношения, не хочет «долго и счастливо». Не хочет посвящать ему тексты, не хочет вырывать моменты, чтобы побыть с ним наедине, чтобы прикоснуться к нему. Не хочет жить между этими моментами. Он тянет Ханбина на себя, заставляя лечь рядом, и поворачивается на бок, оказываясь с ним лицом к лицу. Ханбин отбрасывает полотенце куда-то на пол, чтобы было удобнее, и просто лежит, ничего не говоря, ждет, что скажет Чживон, или не ждет ничего. Он странный, гибкий и очень сильный, такой сильный, что им всем и не снилось. Чживон даже не представляет, на что Ханбин способен, с этим его безграничным потенциалом. Будь Ханбин ученым, то на заре своей карьеры изобрел бы вечный двигатель. И обрел бы вечную славу, которая совсем не была бы ему нужна. Ханбин вечно мечется и ищет что-то, что никак не связано с деньгами или всемирным признанием. Ему нравится слышать похвалу в сторону других людей, которых он сам сделал лучше, нравится толкать их вперед, нравится совершенствоваться самому, показывая какие-то небывалые результаты. Нравится придумывать себе новые татуировки, слушать музыку и становиться настолько неземным временами, что кажется, что он вот-вот взлетит и спрячется где-то за облаками. - Плохой сон? Ханбин совсем не выглядит обеспокоенным, ему скорее просто интересно. Он настолько живой и яркий, что чудовище внутри Чживона сворачивается и с ворчанием уползает куда-то вглубь. Бобби просто хорошо рядом с Ханбином и ему не нужно ничего больше. - Что-то вроде. Чудовище внутри хочет абсолютно другого Ханбина – сломленного, расстроенного, потерянного и совершенно ни на что неспособного. Чживон не хочет целовать того Ханбина, который так тепло улыбается ему сейчас. - Пройдет. Это не то, что легко проходит или забывается. Не то, на что можно просто махнуть рукой и оставить, как есть. Чживон хочет сказать об этом, но только никак не может подобрать слова. - Может быть. Чживон тянется к нему, против воли, а Ханбин смотрит и не двигается, как будто знает обо всем, что происходит в его голове. От этого странно и страшно. Он выдыхает перед тем как сократить расстояние между губами, вдыхает снова, закрывает глаза и просыпается. Один.