Higher

Середина августа бьет по голове эйфорией. Юнхен замирает в пустом коридоре отеля и едва сдерживается, чтобы не запрыгать от нахлынувших ощущений. Он понимает, что сегодня был предпоследний концерт их азиатского тура, а там, после третьего сентября, они снова провалятся в пустоту, но сейчас – именно сейчас – он чувствует себя таким свободным и таким счастливым, что готов лопнуть оттого, что разделить это счастье не с кем. По-хорошему лучше бы вернуться в номер к Ханбину и Бобби, на мини-вечеринку по случаю сегодняшнего концерта, и обнимать всех до потери пульса, но Юнхен упрямо идет к двери своего номера. Он выскользнул из цепких рук Бобби больше двадцати минут назад, чтобы проследить за Донхеком, который снова куда-то слинял, воспользовавшись случаем, но потерял его уже в просторном холле. Написал длинное гневное сообщение, но потом стер его и отправил просто разозленный стикер. Донхек прочел сообщение почти сразу, но так и не ответил. Юнхен толкает приоткрытую дверь в свой номер и хмыкает, как только видит на кровати человека, который, сославшись на плохое самочувствие, ушел еще в самом начале. Чжинхван отрывается от экрана телефона и, заметив его, подбирает под себя ноги, освобождая место на кровати. Своего рода приглашая присесть. - Я вас видел, - будничным тоном говорит Юнхен. Так, как будто пересказывает последнюю серию дорамы или предлагает поесть. Он не знает, зачем Чжинхван пришел именно к нему, потому что они никогда не были особенно близкими, но считает своим долгом предупредить. И радуется, что отодвинул в сторону залипшего в полусне Чану и залез в машину первым. - Я понял. Чжинхван не складывает руки на груди, как делает это каждый раз, когда они собираются вместе, чтобы обсудить какую-то проблему. Он может улыбаться и искренне сочувствовать, может плакать, может шутить и дурачиться вместе со всеми, но внутри все равно остается холодным и отстраненным, способным впустить в себя только очень, очень близких людей. Сестру и маму. Ханбина и Бобби. Чжунэ. И на этом его список заканчивается. Быть самым старшим в группе – большая ответственность, почти такая же, как лидерская, но Юнхен ни разу не слышал, как Чжинхван жалуется, и не видел, чтобы он слишком уж злился, когда его поднимали посреди ночи, чтобы решить какой-то слишком уж острый конфликт. Он любит это, любит все, что делает, но старшинство лишает его какого бы то ни было права на ошибку. Он как будто золотой отличник, сто из ста по всем предметам, идеальный, но провоцирующий этим непомерно завышенные требования. Юнхен знает – никто и никогда не отвернется от Чжинхвана окончательно, даже если он сделает что-то ужасное, ужаснее, чем поцелуи в машине. Но это не значит, что ему не будет адски тяжело вернуть к себе прежнее отношение. Если, конечно, не считать, что его лучшие друзья – такие же влюбленные дураки. - Я никому не собираюсь рассказывать, - говорит Юнхен, словив на себе настороженный взгляд. Их отношения строились на пустом трепе, дурацких поступках и максимальной расслабленности. Когда Чжинхван приходил к Юнхену или когда Юнхен тащил его за собой, чтобы провести время где-нибудь вне дома, это означало только то, что они могут целиком и полностью оставить в кровати свои личности, свои таланты, свою ответственность, одеться в неприметную одежду, не расчесываться, не рассматривать себя в зеркале перед выходом, а просто уйти – как два подростка, еще не осознавших, что им уже за двадцать. В жизни Юнхена был период, когда он считал эти моменты лучшими. - Что мне делать? Чжинхван оставил за дверью свое дружелюбие и бесконечную способность располагать к себе всех людей до единого. Он не смотрит на Юнхена, когда задает этот вопрос, нервно теребит края шорт пальцами и, кажется, боится ответа еще больше, чем самого вопроса. Чжинхван никогда не спрашивает, что ему делать. Вокруг него множество людей, которые могут сказать, как лучше двигаться на сцене, как петь, как улыбаться и вести себя в официальной обстановке. Но нет никого, кто мог бы дать ему совет, исходя из жизненного опыта, потому что там, за дверью в реальный мир, он в первую очередь знаменитость, а не обычный живой человек. У которого тоже есть право на слабости и ошибки. - Быть осторожнее, - пожимает плечами Юнхен. Они все не раз думали, что будут делать, когда полюбят кого-то. Как будут скрывать отношения и что скажут остальным. И Юнхен на сто процентов уверен, что ни у кого из них до сих пор нет гениального плана, потому что у них еще долго не будет хватать опыта на что-то подобное. Юнхен уверен, что самое главное в такой ситуации – не быть наивным идиотом. И не отталкивать своих друзей. - И посмотреть со мной фильм, - добавляет он, когда взгляд Чжинхвана становится совсем растерянным. - Ты не будешь говорить мне, что это опасно и что я должен это прекратить? Юнхен пожимает плечами. Он пришел в агентство шесть лет назад, потому что хотел петь и танцевать, участвовать в шоу, видеться с фанатами, стоять на сцене, чувствовать эйфорию и плакать от счастья во время концертов. Спустя столько лет, даже когда он осознал, насколько все это сложно происходит, его желания ни капли не изменились. И среди них по-прежнему не появилось пункта «Решать за других, как им жить и что им делать». - Кто-нибудь другой скажет, - отмахивается Юнхен и берет планшет с прикроватной тумбочки. – Что будем смотреть? Ответа он так и не дожидается, поэтому выбирает сам. Но ни к середине, ни к концу фильма не может заставить себя вникнуть в смысл происходящего, потому что раз в несколько минут Чжинхван с благодарностью сжимает его руку. Он уходит сразу после финальных титров, пожелав спокойной ночи, и выглядит при этом чуть более расслабленным, чем раньше. А Юнхен, оставшись наедине с пустой кроватью Донхека, снова не может заснуть. * Целью Ханбина был доум-тур – они могли бы собрать целый миллион человек всего за двадцать концертов, миллион глаз смотрели бы на них со своих точек зрения, под разными углами, и деньги здесь были бы на последнем месте, потому что ничто не сравнится с короткими мгновениями полной пустоты внутри, которая мгновенно заполняется восхищенными криками, красным светом, и этими взглядами сквозь слезы. Чжинхван не видит ничего плохого в том, чтобы стремиться к миллиону, но даже то, что сегодня они собрали целых семь тысяч человек, вызывает у него восхищенный трепет где-то внутри. Он знает – этими эмоциями лучше делиться в первую очередь с Ханбином, потому что без него они бы еще долго шли к такой сцене. Но сейчас нет никого, кроме Чжунэ, который лежит на боку на другом краю кровати, и смотрит на него спокойным выжидающим взглядом. Концерты как будто выжигают их характеры изнутри. Звездный образ остается на сцене, когда они спускаются после энкора, вытирая пот, когда проходит эйфория, и приходят самые обычные чувства, вроде голода и усталости. До того момента, когда они возвращаются к привычной манере поведения, проходит день или два. Чжунэ тихий и ни капельки не пьяный, будь у него другие хены, менее равнодушные к алкоголю, все было бы с точностью до наоборот. Им весело и так, без дополнительных стимуляторов, лучший наркотик – дружба. И возможность находиться рядом, вот так. Чжинхван проматывает моменты со сцены, понимая, что состоял только из голоса и способности двигаться, все остальное в него частями вносили другие люди – друзья, танцевавшие и певшие вместе с ним, и фанаты, реагирующие буквально на все происходящие. Самые близкие. Самые особенные. Чжинхван не двигается, потому что чудовище внутри каждый раз хочет большего. Если на первый день ему достаточно только прикосновения, то на второй день хватит только объятия. За одним поцелуем должны стоять несколько, за минутами – часы. И просто держать Чжунэ за руку уже недостаточно. Чжунэ пришел к ним ребенком, пусть и был выше них всех, он почти не умел петь, а когда научился, Чжинхван почувствовал, как все вокруг становится призрачным и бесполезным. У Чжунэ есть не только голос, но иногда он сам – голос. - О чем думаешь? Никакой вежливости, никаких формальностей. И это не раздражает. - О сцене, - коротко отвечает Чжинхван. - Сегодня? Сегодня, позавчера, на последней предзаписи шоу, еще пару недель назад, на последнем концерте в Китае, и дальше. Их концерты никогда не одинаковы, так же, как и эмоции, которые они испытывают каждый раз, когда их одевают в неудобные костюмы и накладывают тонну макияжа, под которым иногда невыносимо чешется кожа. Чжинхван не знает, были бы эти эмоции такими же яркими, если бы он, повернув голову, не видел бы Чжунэ. Победителя Ку Чжунэ. Они с Бобби так похожи в этом, поэтому им так сложно общаться. И, может быть, поэтому они так хорошо друг друга понимают. В какие-то моменты. Чжунэ смотрит вперед, и его взгляд постепенно перестает быть таким непривычно спокойным. Он первый поцеловал Чжинхвана – тогда, когда тот даже не думал о поцелуях, а строил планы, как не умереть от дикой боли в горле. Тогда, когда какие-то другие, чужеродные чувства только-только начали зарождаться, и их еще можно было подавить. Но внутреннее чудовище захотело большего. Потому что это его натура. Чжинхван порывисто придвигается вперед, переворачивает Чжунэ на спину, нависает над ним – на долю секунды, чтобы посмотреть, изменилось ли выражение лица, а потом целует так, как мечтал последние несколько дней. Они вдвоем, в запертом номере, никто не придет к ним посреди ночи, потому что все остальные слишком заняты собой или вообще спят. Главное – не шуметь на весь отель. И не быть наивным дурачком. Чжинхван целует Чжунэ в подбородок и понимает, что это было ошибкой, потому что внутренне чудовище хочет, чтобы за подбородком шла шея, ниже, к вороту футболки, который можно оттянуть, чтобы несильно укусить за плечо. Чжинхвану кажется, что он делится пополам, когда приходит осознание, что под ним сейчас – тот самый ребенок, который даже не улыбался, когда его впервые привели в тренировочный зал, и держался особняком до тех пор, пока Ханбин не расколол его скорлупу на части и не вытащил наружу все, что было необходимо. В том числе и потрясающую самоуверенность. Чжинхван знает – он смог бы остановиться, если бы Чжунэ оттолкнул его, если бы не отвечал на поцелуи так настойчиво, если бы не воспользовался замешательством, чтобы подмять его под себя, если бы не запускал пальцы в его волосы так трогательно-нежно и не открывался бы ему так доверчиво, позволяя делать с собой те вещи, которые никому никогда не позволял. Через два года стажировки он признался Чжинхвану, что у него никогда не было девушки, а еще через два – что она у него так и не появилась. А через четыре месяца после дебюта попытался донести, почему. Чжинхван заставляет себя отстраниться и мягко отталкивает от себя Чжунэ, удерживая его за руку, чтобы тот не подумал, что пора уходить. Этого достаточно на сегодня, несмотря на то, что от возбуждения моментами темнеет перед глазами, но внутреннее чудовище уже молчит, поэтому сейчас – именно сейчас – можно просто переплести пальцы и не думать больше ни о чем. Кроме того, что будет, когда Чжунэ отдаст ему все, что может отдать. * - Юнхек-хен сегодня без настроения, - тихо говорит Ханбин, уперевшись своим плечом в плечо Бобби. Они сидят, практически доставая коленками до низкого подоконника, уставившись в окно на потухшую ночную столицу. Куала Лумпур – далекий город в далекой стране, со своими традициями, которые нужно уважать, и Бобби, конечно, уже бывал так далеко от дома, но еще не чувствовал такого трепета внутри. Они как будто попали в другой мир, с которым пока не знали, что делать, и улетят отсюда раньше, чем разберутся. - Думаешь, что-то случилось? – спрашивает Бобби, передавая Ханбину уже теплую бутылку с колой. Говорить приходится шепотом, потому что на соседней кровати спит Чану. Бобби от такого соседства был в полном восторге, потому что хотел провести ночь в тишине, пялясь на город, но всем приспичило устроить локальную вечеринку именно здесь. Кока-кола здесь другая, Бобби давно заметил, что ее вкус в разных странах поразительно отличается. Так же, как и они – совершенно разные на каждом концерте в каждой новой стране. Под одной и той же обложкой. - Скорее всего, - Ханбин тоже мрачнеет. Их менеджер никогда не переносит личное на работу, и, тем более, никогда не ходит таким загруженным несколько часов подряд. Ему позвонили после концерта – Ханбин сам видел, как изменилось его лицо, когда он увидел экран мобильника – и с этого момента общее веселье как-то пошло на спад. - Завтра узнаем, - ободряюще говорит Бобби. Ханбин смотрит в окно и хмыкает. До «Завтра» осталось часа три-четыре, но оттого, что их старая традиция засиживаться до рассвета потихоньку возвращается, поднимается настроение. Чживон все еще ведет себя странно и отстраненно временами, но, по крайней мере, никого не игнорирует. Даже немного рассказывает про свое соло. Совсем чуть-чуть. Ханбин знает, что клип уже снят, и от желания послушать песню иногда зудит в ушах, но он так и не набирается смелости попросить послушать, потому что боится, что Бобби снова резко его оттолкнет. И это войдет в привычку. - Донхек снова удрал, - говорит Бобби с ноткой веселья. Донхеку сегодня повезло – его бы точно не хватились, всем было слишком весело, чтобы заметить, как он ушел. Чживон даже не заметил, как ушли остальные, потому что с какого-то момента начал завороженно смотреть, как смеется Ханбин. И ничего не смог с этим поделать. А потом Чану внезапно уснул на своей кровати, и они перебрались сюда, с последней бутылкой колы, от которой уже начинало понемногу тошнить. Спать хочется, и очень сильно, но Чживон опасается, что сон начнется в тот момент, когда он закроет глаза, и он снова не сможет отличить его от реальности. Ханбин ведет плечами и зевает, даже не прикрыв рот, потому что ему не перед кем показывать правила приличия. Чживон видел уже столько неприличного в его исполнении, что манерно прикрытый рот вызвал бы диссонанс. - Нужно поговорить с ним, - качает головой Ханбин. Ему не нравятся эти ночные похождения – никому не нравятся – но он пока смотрит на них со стороны, создавая для Донхека иллюзию вседозволенности. У Ханбина и Бобби была возможность вылить свой подростковый бунт в тексты, которые никто, кроме них, к счастью, уже не прочтет, и особенно тяжелые моменты всегда переживались через творчество. Для Донхека творчество с самого начала было скорее спутником по жизни, а не инструментом, и он запирал свою натуру изнутри, так и не позволив ей раскрыться. И если отнять у него эту свободу, он может не найти другого способа ее почувствовать. - Или предложить погулять вместе, - пожимает плечами Бобби. Ханбин фыркает, представив этот вариант развитий. В номинации «Лучший хен» Чживон в глазах Донхека набрал уже тысячу баллов из ста и вряд ли уже сможет казаться еще круче. Когда-нибудь Донхек в прямом смысле умрет от восхищения, и что они будут делать с пустым местом в группе? - Это его время, - качает головой Ханбин. – Пусть использует его как хочет, пока во что-нибудь не влипнет. Он чувствует себя древним старцем, взявшим на себя ответственность за целый мир. Семь человек – не вся планета, но своя отдельная вселенная. Которой они могут гордиться. - Что ты будешь делать, когда вернешься домой? – спрашивает Бобби. Этот вопрос интересует всех, потому что Ханбину больше не нужно будет придумывать номера для танцевального шоу, а концерт, который ждет их впереди, будет последним, и есть вероятность, что Ханбин опять запрется в студии и будет изнывать от своего творческого кризиса, но… - Закончу песню. Директор сказал, что мы сможем выпустить ее, если она ему понравится. Не обязательно дома, скорее всего, в Японии. Чживон открывает рот, чтобы обвинить его в маленьком предательстве, но понимает, что до сих пор не показал свою песню и то, что они недавно записали с Мино-хеном, и просто молчит, ожидая продолжения, но Ханбин не продолжает. Надо же, он все это время писал песню, скорее всего, даже уезжал в студию, пока они все разъезжались по домам, чтобы урвать крохи времени для семьи. Ханбин опять бежит быстрее, чем Земля вертится, как будто верит, что так способен заставить ее крутиться в обратную сторону. - Тяжело было? – спрашивает Бобби. Он не добавляет слово «одному», но оно все равно виснет в воздухе перед ними. Ханбин опять все делал один, но, конечно же, не для того, чтобы заставить кого-то почувствовать себя неловко. - Мне чего-то не хватает, - признается Ханбин. – Не могу толком написать текст. Чживон хочет предложить свою помощь, как делал уже миллион раз до этого момента, и он даже кладет руку на плечо друга, но не может сказать ни слова, потому что зеркальная ситуация проносится в голове, и угасающий энтузиазм в глазах Ханбина до сих пор не дает покоя. - Я тебе попозже покажу, - говорит Ханбин, как будто чувствуя невысказанное. – Хочу, чтобы весь текст был в одном стиле, но пока не знаю, в каком. Чживон кивает, понимая, что его чувства только что пожалели. Ханбин не хочет ставить его на свое место. Он далеко не самый чуткий и тактичный друг, но бережет всех как умеет, несмотря на нанесенные обиды. Он тот, кто всегда будет прикрывать их своей спиной. Даже если кроме нее ничего не останется. - Я пойду спать, - говорит Ханбин и допивает оставшуюся колу одним глотком, после чего отправляет бутылку в переполненный пакет для мусора. Это не уменьшает общего беспорядка в номере – потому что Чживон провел здесь больше десяти часов – но дарит какое-то внутреннее удовлетворение. – Спокойной ночи. Когда дверь в номер закрывается, Чживон перебирается на кровать. Он повторяет про себя пару десятков раз, что Ханбин только что ушел, что он не делал ничего странного, чтобы, в случае чего, попробовать воспроизвести во сне эту реальность, и закрывает глаза, но так и не проваливается в сон из-за собственных опасений. От раздражения хочется грызть угол подушки, потому что отсутствие нормального отдыха уже потихоньку выливается в бессильную ярость. Бобби с ужасом думает о тех моментах, когда будет стоять на сцене, не понимая, во сне сейчас находится или нет. Или, что хуже, однажды проснется в своей тесной комнате в Вирджинии и поймет, что сном было совершенно все, начиная от прослушивания и заканчивая самым странным лучшим другом. Эта мысль заставляет подскочить с кровати и, кое-как обувшись, вылететь из номера, с трудом вспоминая дорогу, по которой несколько минут назад должен был уйти Ханбин. Дверь предсказуемо приоткрыта – Юнхек-хен старается быть доступным для них, даже когда неважно себя чувствует, и Ханбин, лежащий у окна на такой же кровати с почти таким же видом, как в номере Бобби, сначала дописывает что-то в заметках на телефоне, и только потом отрывается от экрана, чтобы впериться в него неверящим взглядом. - Ты чего? – одними губами спрашивает он. Бобби оглядывается на менеджера. Уже достаточно светло, чтобы увидеть, как он хмурится во сне, и не нужно быть гением, чтобы понять, что его разбудит любой громкий звук. Поэтому Чживон с несвойственной ему беззвучностью подходит к кровати Ханбина, жестами показывая подвинуться, и ложится рядом, по привычке скинув одеяло на пол. На улице достаточно жарко, а места на кровати и так слишком мало. - Спокойной ночи, - беззвучно произносит Бобби и широко улыбается. Ханбин смотрит на него с небольшой иронией, но ничего не отвечает, только качает головой и поворачивается к нему спиной. Чживон хочет повторить его жест, но вспоминает, зачем пришел, и резко обхватывает его за пояс и притягивает к себе. - Ущипни меня, - просит он прямо в ухо Ханбину, стараясь урвать момент до того как услышит о себе что-то новое. Любой другой бы уже сказал, что Бобби ненормальный, но в жизни Ханбина вообще нет такого понятия. Он опускает руку и зачем-то гладит Чживона по запястью, а потом все-таки щипает, безжалостно, больно и очень даже ощутимо. - Доволен? Бобби не отвечает. Улыбается ему в загривок самой довольной из своих улыбок и, наконец, спокойно засыпает. Без сновидений.