Higher

Когда Донхек появляется на пороге комнаты с совершенно отсутствующим лицом, Юнхен неожиданно понимает, что есть вещи, от которых он хотел бы оказаться как можно дальше. И стоит брать пример с Чану и уезжать домой при любой удобной возможности. - Вернулся? – непринужденно спрашивает Юнхен. Сейчас начало первого ночи, от долгого чтения дурацких статей в интернете режет глаза, а длительный недосып приносит только состояние отупения. Это совершенно не тот момент, когда Юнхен в состоянии поговорить о некоторых вещах, которые Донхек, находясь ближе всех и к Чжинхвану, и к Чжунэ, узнал, наверное, намного раньше них самих. - Я не уезжал, - глухо отзывается Донхек и проходит в комнату, закрыв за собой дверь. Он вздрагивает от этого звука, потому что он ассоциируется с чем-то другим, пугающим и глубоко личным. – Гулял. - Они об этом не знали, - мягко говорит Юнхен и, откинув одеяло, садится на кровати и хлопает по месту рядом с собой. – Никто, кроме тебя, об этом не знал. Внутренне чудовище Донхека – самое мерзкое из всех возможных чудовищ. Такие рождаются у неуверенных в себе людей, слишком часто сталкивавшихся с критикой на начальных этапах своего развития. В любой ситуации оно заставляет думать о самом негативном исходе, постоянно подсовывает самые травмирующие картины и мешает радоваться, когда что-то заканчивается хорошо. Донхек борется с ним – рывками идет вперед, тренируется и работает над собой как сумасшедший. И, когда слышит похвалу, начинает работать еще усерднее. Он легко плачет каждый раз, когда случается что-то плохое, чтобы побыстрее переварить это и оставить позади. Это его личный путь к успеху. И это работает лучше, чем что-либо другое. - Я понимаю, - говорит Донхек, стягивая куртку и аккуратно повесив ее на спинку компьютерного кресла Чану. Он садится рядом с Юнхеном, оперевшись на стену, обнимает колени и кладет на них подбородок. Донхек борется со своим чудовищем, но проигрывает каждый раз, когда возвращается домой и натыкается на запертые двери. Это заставляет его чувствовать себя ненужным. Бесполезным. Бездомным. Это что-то вроде его личного триггера, которого они все стараются избегать. Но никто не виноват в том, что иногда это случается. - Я слышал… - начинает Донхек и запинается. Он не выглядит испуганным, он выглядит совершенно потерянным. Он привык к мягкому обществу Чжинхвана и привык считать Чжунэ своим самым близким другом. Сейчас он чувствует себя так, будто больше никогда не будет нужен ни тому, ни другому. Поддается мерзким мыслям, которые подсовывает ему внутреннее чудовище и не находит в себе сил их отогнать. Юнхен тоже слышал, когда выходил в коридор. Слышал, как смеются Ханбин и Чживон, которых, казалось, не заботит ничего в этом мире, и слышал, что происходило за запертой дверью. Он не чувствует себя шокированным, потому что прекрасно знает, что шоу-бизнес строится на намного более худших вещах, и понимает, что эти двое все сделали правильно, дождавшись момента, пока никому другому не будет до них дела. Никому, кроме человека, который внезапно захочет вернуться домой. - Давно ты знаешь? – неожиданно спрашивает Донхек, повернув к Юнхену голову. Он не собирается плакать, поэтому ему нужен другой способ переварить случившееся. Юнхен думает о том, что было бы неплохо, будь у них у всех по личному психологу с обязательными сеансами раз в неделю. Это бы избавило его от необходимости обсуждать такие вещи о людях, которых он считает своей семьей. И, возможно, это помогало бы ему высыпаться вместо того, чтобы каждую ночь разбирать себя на части и собирать к утру заново. - Не знаю, - честно отвечает Юнхен. – Не очень. Он никогда не думал об этом и не собирался. Слегка удивился, увидев поцелуй в машине, но больше потому, что эти двое выбрали не самое подходящее место. К тому моменту он уже успел переварить мысль, что Ханбину в этом мире не нужен никто, кроме Чживона, поэтому теперь чужие способы почувствовать себя обычными людьми и не сойти с ума от стресса и давления мало его волнуют. - А ты? Донхек не отвечает долго. Думает, вспоминает, перебирает в голове моменты – Юнхен смотрит неотрывно на его сосредоточенное лицо и слабо улыбается от мысли, что редко когда видит его настолько серьезным. В последний раз такое выражение на лице Донхека было очень давно. Возможно, даже до дебюта. - Они странно ведут себя, - медленно проговаривает Донхек. – С весны. Это больше в стиле Чану – подмечать какие-то мелочи и изменения и угрюмо молчать о них до тех пор, пока не станет слишком поздно о них рассказывать. Возможно, когда-нибудь из-за этого у него появится свое внутреннее чудовище, скрытное, злое и язвительное, которое постепенно отравит его изнутри. Донхек действует по-другому. Когда его что-то беспокоит, он обсуждает это с другими людьми, пусть даже иногда приходится скрывать имена и не обозначать конкретных личностей. Но он хранил тайну друзей до тех пор, пока не появился другой человек, который мог разделить ее вместе с ним. Донхек приваливается к плечу Юнхена. От него все еще пахнет улицей – и это аромат его личной свободы, который не подойдет больше никому другому. Юнхен пытается представить, что будет, когда Донхек полюбит какого-то одного человека – больше, чем танцы, пение, сцену, группу и даже своих фанатов – и отдаст свое сердце в чьи-то маленькие нежные руки. Получается плохо, потому что сердце Донхека кажется слишком большим и вместительным, и один человек будет не в состоянии его удержать. Донхек не умеет дарить кому-то или чему-то одному больше любви, чем другому. Поэтому ему сложно понять людей, которые временами хотят существовать только вдвоем в целом мире. - Никогда не хотел никого поцеловать? – спрашивает Донхек неожиданно, и Юнхен едва не ударяется затылком об стену от чувства дежавю. - У Бобби-хена спроси, - с мстительным удовольствием бурчит он. – Он уже проводил исследование по этому вопросу. Донхек хмыкает в ответ на какие-то свои мысли и, наконец, перестает казаться котенком, которого выбросили одного посреди лесной дороги. Он вытягивает ноги и кладет голову Юнхену на плечо, явно собираясь расслабленно уснуть в такой позе и страдать завтра от боли во всем теле. - Здесь есть пустая кровать, - напоминает ему Юнхен, но вопреки своим словам вытягивает одеяло и кое-как укрывает себя вместе с Донхеком, стараясь лишний раз не дергаться. Донхек начинает бормотать что-то о том, что будет неловко, если Чану тоже захочет вернуться, но засыпает на середине фразы. Юнхен закрывает глаза, готовясь к тому, чтобы неподвижно сидеть до утра наедине со своими мыслями, но, уткнувшись щекой в его макушку, неожиданно для себя засыпает тоже. * Внутреннее чудовище Чжунэ – маленький мерзкий комок черной слизи, которым оброс ящик, где он спрятал неуверенность в себе и собственных силах. И оно до безумия боится такого Чжинхвана – напористого и решительного, будто одолжившего у Чживона его вечный боевой настрой. Боится и почти отравляет моменты, проведенные с ним. Но, в то же время, тот Чжинхван, который не сдерживает себя и не прячет свою натуру за мягкой улыбкой и бесконечной дипломатией, это лучшее, что случилось с Чжунэ за всю жизнь. После собственного рождения, первого выхода на сцену и дебюта. В комнате душно, и плотные шторы не пропускают дневной свет, из-за чего полностью пропадает ощущение времени. Чжунэ засыпает и просыпается практически в одной и той же позе, и каждый раз, открывая глаза, боится пошевелиться и почти не дышит. Теперь у него есть тайна, которую нужно беречь не только от всего мира, но и от близких людей. Тайна крепко спит, закинув горячую руку на его шею, и иногда морщится или совсем по-детски радостно улыбается во сне. Чжунэ смотрит на лицо Чжинхвана каждый раз, когда просыпается, представляет его в деталях, когда понимает, что света в комнате недостаточно, мысленно дорисовывает отдельные элементы. Чжинхван милый. Он ненавидит, когда люди не воспринимают его всерьез из-за внешности, но уже смирился с тем, что не сможет в себе изменить. Но благодаря этому на него всегда приятно смотреть, независимо от того, насколько хорошо его лицо уже знакомо. В нем сложно найти что-то новое, потому что оно меняется только тогда, когда Чжинхван набирает или сбрасывает вес, и все же, Чжунэ нравится смотреть на него больше, чем на собственное отражение в зеркале. Чжунэ понимает – скоро должен наступить момент, когда Донхек вернется от родителей или Чживон, непонятно куда запропастившийся, захочет зайти в комнату. Нужно встать, одеться и привести себя в порядок, но в то же время его останавливает, что такие моменты, когда они запросто смогут остаться наедине и делать все, что захочется, будут очень редкими. Скорее исключительными, чем постоянными. У Чжинхвана слипшиеся от пота волосы, опухшие от поцелуев губы и несколько небольших засосов на правом плече. Ему идет это каждое маленькое несовершенство, делает его еще более близким и родным и в то же время – отбрасывает на несколько шагов от дружбы. Чжунэ слабо представляет, как сможет говорить с ним о пустяках или спокойно смотреть ему в глаза и не двигаться. Не прикасаться к нему и не целовать его. Танцевать рядом с ним в тренировочном зале или стоять на сцене, как обычно, и жить как обычно, пока нет возможности остаться вдвоем. Чжунэ очень хочет сохранить эту тайну и ни за что ни с кем не поделится этим странным эйфорическим чувством, которое испытывает каждый раз, когда просыпается и видит перед собой лицо Чжинхвана. Это только его моменты, они такие же личные, как те, когда он временами плакал от нахлынувших эмоций, слушая любимую музыку. Чжинхван открывает глаза в тот момент, когда Чжунэ шевелится, укладываясь поудобнее и разминая затекшую руку. Он просыпается резко и внезапно и сразу же запускает руку под подушку в поисках мобильника, но ничего не находит, потому что телефоны остались где-то на полу, погребенные вещами и сброшенным одеялом. - Время? – сипло спрашивает Чжинхван, покосившись на окно. Он выглядит как человек, который осознал, что проспал все на свете, но у него явно нет сил вставать и наверстывать упущенное. - Не знаю, - тихо отвечает Чжунэ. Ему кажется, что громкий голос может разрушить атмосферу, которая и так тает из-за необходимости встать и выбраться из комнаты. Или хотя бы открыть окно. Они перебрались на кровать ближе к утру, когда осознали, что спать на чужой одежде слишком неудобно, и с этого момента, кажется, прошло гораздо больше, чем три-четыре часа. Чжинхван со вздохом поднимается и, найдя мобильный и посмотрев на время, закусывает губу. Чжунэ смотрит на него, подперев голову локтем, и отчаянно хватается за последние секунды. Чжинхван подходит к двери, прислушиваясь к тому, что происходит в общежитии, но не различает ровным счетом ничего. После этого открывает окно, попутно пытаясь натянуть на себя что-то из одежды, и впускает в комнату внешний мир с шумом большого города и почти осенним воздухом. Чжунэ впервые за этот день осознает, что кроме них где-то еще есть люди, которые точно так же живут и стараются получить от этого хоть какое-то удовольствие. Поэтому он протягивает руку к Чжинхвану, когда тот замирает в сантиметрах от кровати, и, ухватив его за запястье, тянет на себя. Чжинхван нависает над ним почти мгновенно, будто только и ждал определенного момента, чтобы снова отпустить себя и перестать быть самым благоразумным хеном на свете. Им обоим нужно в душ, и Чжунэ уже открывает рот, чтобы предложить пойти туда вдвоем, но не произносит ни слова, потому что разговаривать в поцелуй невозможно. Чжинхван зарывается пальцами в его волосы и прижимается всем телом. Чжунэ почти задыхается от мысли, что от Чжинхвана зависит вся его жизнь, что ему нравится эта зависимость, и он позволяет ей пустить корни куда-то глубоко внутри себя. Чжинхван недовольно мычит, когда оказывается прижатым к кровати, но не делает никакой попытки оттолкнуть его или изменить ситуацию. Внутреннее чудовище подсовывает хаотичные мысли о падении в бездну, и Чжунэ принимает их, понимая, что спускается в эту бездну добровольно. И с огромным удовольствием. * - Мне нравится, - говорит Ханбин после долгого молчания, повернув голову, но это помогает ему разве что обращаться к подбородку Чживона вместо потолка в комнате. – Твоя песня. Трек все еще стоит на повторе и раздается где-то из угла комнаты, куда кто-то из них отбросил плеер вместе с наушниками. - Это я уже понял, - хмыкает Чживон, и в его голосе появляются довольные нотки. Он – человек-эмоция, способный как угодно выразить то, что чувствует. Это его личная суперспособность, и он пользуется ею, даже не задумываясь об этом. Но это не значит, что он может так же легко и свободно выражать что-то совсем личное. Ханбин ерзает, поудобнее устраивая голову на его животе. Несколько минут назад он громко смеялся над какой-то дебильной шуткой, а сейчас атмосфера вокруг него серьезнее некуда. Он вот-вот погрузится в свой привычный творческий транс, будет угрюмо смотреть в одну точку и ловить за хвост одну мысль за другой. Сплетать части текста с частями мелодии. Нужно как-то пресечь это, вытащить его заранее, но Чживон слишком устал от впечатлений, чтобы изобретать что-то оригинальное. Он поднимает руку и начинает тыкать Ханбина везде, куда может дотянуться, отвлекая его – в щеку, в шею, в плечо и в бок, пока тот не начинает снова смеяться и отбиваться, а потом неожиданно нападает в ответ. Чживон не помнит, когда они в последний раз так легко и непринужденно дурачились, как два школьника, отодвинув в сторону свой непомерный груз ответственности. Сейчас нет ничего – ни музыки, ни текстов, которые в последнее время лезут в голову как безумные, ни неизвестности, которая ждет их после окончания японского тура, ни других людей – они просто Ким Чживон и Ким Ханбин, которые стараются вымотать друг друга окончательно и победить в какой-то неясной, но страшно веселой борьбе без правил. В какой-то момент Ханбин нависает над Чживоном, тяжело дыша. Его глаза блестят так же лихорадочно, как в тот момент, когда он опомнился и перестал компенсировать двадцать лет без поцелуев. Он улыбается, широко и искренне, как привык улыбаться самым важным людям в своей жизни, и Чживону хочется врасти в пол вместе с ним, как в Джуманджи, и никогда не доигрывать партию до конца, чтобы остаться так на всю жизнь. Он чувствует вдохновение и уверен, что Ханбин в этот момент испытывает то же самое. Этот момент можно использовать, чтобы написать сотню текстов, но они продолжают смотреть друг другу в глаза. Чживон не хочет целовать такого Ханбина. Ханбина, у которого в голове вот-вот взорвутся фейерверки новых идей. Ханбина, который в любую секунду может рвануть в студию, а утром вернуться оттуда с хитом, который покорит их с первого звука. Но, в то же время, такой Ханбин волнует его и заставляет дышать, чтобы каждый вдох стал точкой отсчета, способной удержать от того, чтобы не потеряться в таких моментах окончательно. В какой-то момент Ханбин наклоняется, прикрыв глаза, и Чживон подается ему навстречу и просыпается. Просыпается в тот момент, когда реальный Ханбин пытается перелезть через него с максимальной осторожностью, чтобы встать с кровати. От неожиданности Чживон резко хватает его за руку, и Ханбин, высматривавший в этот момент, куда поставить ногу, теряет равновесие. Они лежат так долгие минуты – Чживон, которому тяжело дышать то ли от навалившейся тяжести, то ли от ощущения близости, то ли от того, как приятно пахнут чужие волосы, и Ханбин, уткнувшийся лицом в его плечо и до сих пор не издавший ни звука. - Ты куда? Чживон чувствует себя бесконечно тупым, задавая этот вопрос, но Ханбин не выглядит раздраженным, когда приподнимается на руках и заглядывает ему в лицо. Он очень сонный, потрепанный и невероятно домашний, но Бобби знает, каким обманчивым может быть это впечатление, потому что Ханбин может собраться и перестать выглядеть как жертва переработок буквально за секунду. По щелчку пальцев. Одежда не будет иметь значение, да и трудно станет отвести взгляд от его лица, чтобы обратить на нее свое внимание. Чживон знает. Он проходит через это почти каждый день уже несколько лет и никак не может к этому привыкнуть. - В студию, - отвечает Ханбин. – Хочу закончить. - Придумал название? Чживон хочет задержать его, потому что знает – если сейчас Ханбин уйдет в студию, они не увидятся как минимум до завтрашнего утра. А в худшем случае – до отлета на первый из сентябрьских концертов. - Ага, - кивает Ханбин, слабо улыбнувшись. – «Love me». Он сползает с кровати и раздевается на ходу, выбирая из валяющейся на полу одежды что-то, во что можно переодеться. Ханбин снимает футболку, и Чживон долго смотрит на его спину, на татуировку с бумажным самолетиком, которая подходит ему больше, чем всем остальным людям в мире вместе взятым. «Love me». Чживон проговаривает название про себя, понимая, что это не может быть радостная песня с наполненным счастьем текстом. Потому что ее написал Ханбин. Ханбин ненадолго скрывается в ванной с комком выбранной одежды, и Бобби пользуется моментом, чтобы осмотреться. Он не был здесь с того дня, когда переехал, но не представлял ее никак иначе. Такой беспорядок – в стиле Ханбина и в стиле Чжунэ, они сосуществуют на одной волне и не раздражают друг друга. Они идеальные соседи и почти идеальные друзья, которые появляются только в те моменты, когда эта дружба необходима. Ханбин не выглядит по-другому, когда появляется из ванной – его волосы по-прежнему лежат как попало, а лицо как будто принадлежит человеку, который умеет спать на ходу и собирается использовать эту способность по полной. Ханбину все равно. Он натянет на голову капюшон серой толстовки и погрузится в работу до тех пор, пока не окажется под угрозой смерти от голода или переутомления. И даже в таком случае он не перестанет быть красивым. Ханбин останавливается посреди комнаты, обдумывая какую-то мысль, и Чживон просто смотрит на него, опасаясь, что любой звук может помешать. Но в какой-то момент Ханбин поворачивается и смотрит ему в глаза – долго и неотрывно. - Не хочешь пойти со мной? Чживон часто вспоминает то время, когда написание песен было способом выразить личный протест против всего мира. То время, когда часы в студии пролетали незаметно за веселыми разговорами и внезапными идеями. То время, когда ответственность, давящая на Ханбина, была в несколько раз меньше, чем сейчас, и не мешала ему непрерывно смеяться и радоваться жизни. То время, когда дебют казался им вершиной мира, преодолев которую, они получат самый высокий уровень в этой игре. То время, которое закончилось на фразе «Я хочу, чтобы ты меня поцеловал» и ликовании внутреннего чудовища. В какой-то момент мир в студии стал не миром на двоих, а миром Ханбина, его личной раковиной, в которой он запирает себя с мучительным комфортом. Чживон чувствует себя чужим рядом с тем Ханбином, который создает песни – даже тогда, когда они записываются все вместе. Этот мир захлопнулся для него за одну секунду, а Ханбин – тот самый Ханбин, которого так желает его внутреннее чудовище, сломленный и одинокий – остался там, вне досягаемости. - Нет. Чживон знает – до сих пор есть вещи, которые Ханбин не в состоянии понять правильно, и стоит подобрать слова и объяснить свой ответ, но проходит всего несколько секунд, и уже хлопает входная дверь. Объяснять что-то пустоте в комнате просто бессмысленно. Чживон зарывается лицом в подушку и закрывает глаза, намереваясь проспать здесь остаток дня. И совершенно точно зная, что ему приснится.