Ловушка

      Ведж Антиллес почти равнодушно наблюдал, как его в очередной раз пристёгивают к дыбе. Эта процедура уже стала рутиной и означала только одно — скоро его вновь подвергнут очередному допросу с пристрастием. Какие ещё пытки есть в запасе у имперских дознавателей, кореллианину было уже всё равно. За последнее время боли в его жизни было столько, что допросом больше, допросом меньше…       Но в этот раз полковник Сайтон почему-то не спешил начинать экзекуцию. Вместо этого он уселся в кресло рядом с дыбой и стал с интересом разглядывать измождённого пленника. Возможно, Веджу показалось, но сегодня имперец был какой-то не такой. И Антиллес внутренне сжался ещё больше — чутьё подсказывало ему, что в этот раз его мучитель подготовил нечто особенное.       Наконец, Сайтону надоело рассматривать свою жертву, и он будничным тоном поинтересовался:       — Наверное, ты не раз задавался вопросом, почему в отношении тебя применяются только физические методы воздействия? Ведь у Империи целый арсенал средств, способных развязать язык даже немому.       Коммандер сощурился и нашёл в себе силы усмехнуться.       — Потому что так желает ваша левая пятка?       Полковник холодно улыбнулся.       — Отчасти.       Имперец всё же поднялся с кресла, подошёл вплотную к Веджу, заглянул в его глаза и обманчиво спокойным голосом произнёс:       — Мой сын — твой ровесник. Сейчас ему могло быть столько же лет, сколько тебе. Но когда Кирн был ещё ребёнком, выяснилась одна неприятная особенность, касающаяся его здоровья. У мальчишки обнаружили аллергию на бакту. В итоге все возможные болячки, которыми болеют дети, нам приходилось лечить гораздо дольше, поскольку приходилось использовать менее эффективные средства. Впрочем, это не мешало моему сыну вести полноценную жизнь. Кроме этой особенности он ничем не отличался от других.       Сайтон обошёл дыбу с другой стороны и снова впился взглядом в лицо Антиллеса.       — Но дети вырастают и рано или поздно начинают считать, что родители для них не авторитет. Кирн не был исключением. Когда обсуждался вопрос его возможного будущего, я не стал настаивать на чём-то конкретном, но категорически запретил ему думать о военной карьере. Все остальные пути были для него открыты. Но упрямый мальчишка решил по-своему. Не поставив меня в известность, он поступил в лётную академию, прекрасно зная, чем может для него обернуться любое серьёзное ранение. Я был тогда на дальних рубежах и не мог повлиять на ситуацию, а когда мы встретились вновь, я не мог не признать, что из парня вышел отличный пилот, и не стал чинить ему препятствий, хотя изначально собирался как можно скорее посадить его на землю. Можешь мне не верить, Антиллес, но мне знакомы отеческие чувства, как и гордость. Вперемешку со страхом за судьбу своего сына.       Имперец ненадолго отвернулся и замолчал, давая своему невольному слушателю возможность осмыслить информацию. Когда полковник вновь повернулся, в его глазах уже полыхал огонь, от былого спокойствия не осталось и следа.       — У Кирна всё было прекрасно, он быстро продвигался по службе, иначе и быть не могло. Так продолжалось до известного тебе сражения за Брентааль. В том бою мой сын принял участие в дуэли один на один и проиграл… Он знал, что бросает вызов одному из лучших асов Альянса, но не в его характере было отступать. Страх был неведом Кирну, но тогда он был сбит. Тобой.       Вдруг полковник резко схватил Веджа за волосы, приподнимая его голову, и прошипел.       — Но мой сын не погиб, нет! Его истребитель был серьёзно повреждён, но сохранил целостность корпуса, достаточную для выживания пилота. Вот только спасатели далеко не сразу обнаружили его, и время было упущено. Когда Кирна всё же извлекли из машины, он уже был на грани жизни и смерти. Ранения были очень тяжёлыми, и врачи сразу заявили, что не могут дать никакой гарантии, а когда узнали об аллергии на бакту… Они были честны со мной. Моего сына могло спасти только чудо.       Так же внезапно Сайтон отпустил Веджа, и тот больно приложился головой о холодную поверхность дыбы. А имперец, глядя перед собой ничего невидящим взглядом, продолжил откровенничать.       — Кирн испытывал страшную боль, но изо всех сил цеплялся за жизнь. В сложившейся ситуации медики сделали всё, что могли, но чудо не произошло. Мой сын умер в страшных муках у меня на руках.       В глазах имперца снова прояснилось, и он посмотрел на Проныру таким взглядом, что того пробрал озноб.       — Это ты, сволочь, убил его. Только на тебе, и ни на ком другом, лежит вина за смерть Кирна. И я поклялся себе, что рано или поздно доберусь до тебя и заставлю страдать так же, как страдал мой мальчик. И даже больше. С тех пор я много думал, как это осуществить. К счастью, мои желания не расходились с курсом военачальника, и он позволил мне разработать операцию по твоей поимке. Как видишь, у меня всё получилось. И теперь ты знаешь, каково это, когда так больно, и нет никакой надежды на будущее.       Полковник перевёл дух, походил немного взад-вперёд, потом вернулся к кореллианину и ткнул в него пальцем.       — Но я кое-чего не учёл. Я смотрел, как ты корчишься и орёшь от боли, и всё ждал, когда же мне станет легче. Но понял только одно — мне этого мало. Даже если я лично приведу в исполнение твой смертный приговор, сына мне это не вернёт. Твоя жизнь — не равнозначная замена. Поэтому я и решил, что просто смерти для тебя недостаточно. То, что я сделал с тобой на данный момент — это далеко не всё. Ну, а ты как думал?       Командир Разбойного эскадрона смотрел на своего мучителя и пытался понять, что сейчас чувствует. Значит, то, что делал Сайтон, было продиктовано не только слепым фанатизмом, но и яростью отца, потерявшего ребёнка? Внутри шевельнулось странное чувство. Он совершенно не помнил ту дуэль, в сражении у Брентааля было очень жарко, там каждую секунду кто-то кого-то взрывал, и при всём желании Антиллес не мог бы сказать, в какой момент судьба свела его с Кирном Сайтоном. Но что он мог сейчас сказать, даже если бы хотел? Что чисто по-человечески ему парня жалко, но это война? Что ему жаль его папашу, кажется поехавшего, крышей? Как иначе объяснить, что человек столько времени вынашивал план мести одному конкретному кореллианину? И теперь можно было только гадать, всегда ли этот имперец имел садистские наклонности, или приобрёл их после семейной трагедии? В любом случае, для него, Веджа, это ничего не изменит. Его жалость тут явно неуместна и не спасёт от дальнейших испытаний, какими бы они ни были.       Но полковник всё же заметил его взгляд и рыкнул.       — Чего пялишься? Не смей так на меня смотреть! Что, других забот мало? Может, хочешь, чтобы я повторил наш последний допрос? Это я тебе запросто устрою.       Пилот вздрогнул, воспоминания о вчерашнем дне были ещё слишком свежи. Но Сайтон успокоился так же внезапно, как вспыхнул.       — Впрочем, всё это я рассказал тебе только с одной целью. Чтобы ты знал, почему именно столько времени я подвергал тебя пыткам, даже несмотря на то, что моё начальство желало более быстрых результатов. Мне пришлось выиграть небольшую битву, чтобы отстоять свою методику, но результат того стоил. Я делал тебе больно ровно столько дней, сколько страдал в госпитале мой сын. И сегодня я с этим заканчиваю. Для военачальника я нашёл обоснование этому сроку, и ему вовсе не обязательно знать о моих истинных мотивах, тем более, допросы были весьма эффективны. Ты сильный противник, но не сильнее наших методов дознания. Медленно, но верно мы выбивали из тебя сведения. Я добился желаемого результата именно в установленные мной сроки. Символично, да?       Имперец усмехнулся.       — Но, как я говорил тебе, для меня этого мало. Мне мало твоей смерти. И мне мало того, что я видел твои физические страдания. К тому же я не склонен полностью доверять тому, что ты рассказал на допросах. Поэтому сегодня боли больше не будет. Но зато будут наркотики. Или, может, ты думал, что я никак не перепроверю твои показания одним из самых эффективных способов? Я не дурак, Антиллес. И сейчас ты, к тому же, податлив, как никогда. Все свои силы ты потратил на то, чтобы сопротивляться боли. Сил сопротивляться химии у тебя уже нет. И ты выложишь мне абсолютно всё. Унизительно, не правда ли? Через столько пройти, а всё равно расколоться. Именно этого я и хочу. Чтобы ты успел почувствовать себя полным ничтожеством до того, как умрёшь. Чтобы перед лицом смерти ты думал о том, что всё же не справился и сдал своих.       Лицо полковника стало жёстким, он щёлкнул пальцами, и в поле зрения кореллианина вплыл легко узнаваемый дроид сферической формы. Часть его возможностей Веджу уже пришлось испытать на себе, и сейчас Антиллес рефлекторно дёрнулся в захватах.       Сайтон холодно улыбнулся.       — Не бойся. В этот раз больно не будет. Я начинаю заключительную стадию дознания.       Увидев шприц, командир Разбойного эскадрона снова дёрнулся, безуспешно пытаясь освободиться от оков и до последнего сопротивляясь неизбежному. Полковник с интересом наблюдал за ним и сейчас напоминал фелинкса, который играет с пойманной добычей перед тем, как съесть её. Ведж с ужасом смотрел на дроида и думал о том, что до этого у него оставалась ещё хоть какая-то иллюзия сопротивления. Но Сайтон был прав — больше сил не осталось. И иллюзий тоже. Под наркотиками раскалывались и более здоровые люди, нежели замученный до полусмерти худощавый пилот…       Полковник смотрел на свою жертву с чувством полного превосходства. Он знал, что победил. Игла больно кольнула шею. Антиллес глухо вскрикнул, а потом по всему телу разлился жар. Сознание начало уплывать, и последнее, что услышал Ведж перед тем, как отключиться, были слова имперца.       — Когда придёшь в себя, ты будешь выжат досуха. Все твои секреты, страхи и желания станут моими. И ты почувствуешь себя абсолютно голым и беззащитным, потому что будешь знать, что у тебя не осталось ничего своего. И всё, что ты мне расскажешь, будет иметь неприятные последствия для всех, кто тебе дорог. Но долго переживать не получится, не волнуйся. Когда эта стадия дознания закончится, ты получишь долгожданное избавление. А я постараюсь сделать так, чтобы в Республике ты стал не мучеником, а предателем.       Ведж не знал, правда ли он закричал, или это уже было следствие отравления мозга, а затем его поглотила тьма.