We seemed like a good idea

Лиа? Ее имя он всегда произносил с особым оттенком. Что бы не случилось. Что бы не случилось, они всегда старые добрые приятели. Он поворачивается к ней и сталкивается с ее взглядом, так и не получилось сломать. Это не милое сливание взглядов. Не теплая встреча. Раньше они оба как сахар таяли, стоило посмотреть друг на друга и вели себя, как влюбленные школьники. А сейчас повзрослели. И все бабочки какие-то не те. Они бились крыльями, но Лиа то ли намеренно заглушила звук. Может, сами умерли или хозяева их перестреляли — неизвестно. Поэтому и взгляды никакие. Настолько мертвые, что им даже все равно, сколько времени они держат зрительный контакт. Уже нечего скрывать. Могли даже голыми сидеть друг перед другом, не смущаясь и не сводя спокойного взгляда с лица. Только похорон не устраивали. Обошлись дружбой. Какая к черту дружба, Мэтт. Говорят, что поддерживать отношения после расставания, это как оставить себе труп собаки. Ты жил с ней, ты любил ее, а когда она умерла, ты не готов отпустить. Но она мертва. Почему так сложно понять? Мы не хотим отпускать? — Думаю, я соглашусь с Мэттом, — закивала Лиа и снисходительно улыбнулась; то ли ему, то ли журналистам. — Гли принесло в мою жизнь много новых впечатлений. Он стал, практически, моим домом. Уже начала говорить не по делу. Вопрос к ним, как к людям, которые способны чувствовать, думать, скучать; а не к машинам, которые талдычат одни и заезженные фразы, как единственная приличная пластинка. — Эти шесть лет были потрясающими и я абсолютно ни о чем не жалею, — улыбка. Такая настоящая. Она убирает прядь, слегка наклонив голову. Она не посмотрит на него. — Ни о чем. Как убедительно. Должно быть, Лиа сама верит в то, что говорит. Смотрит на Мэтта и понимает, что он вообще не смотрит. Уснул с открытыми глазами, а сам глядит куда-то вперед и на автомате кивает. А ей так хочется, чтобы он посмотрел на нее. Так сильно еще никогда не хотелось. Ей нужно было утонуть в зеленых глазах и понять, что изменилось в его океане. Да пусть потом идет, вообще чихать. Ей нужно знать, чувствует ли он тоже самое. Ну же. О чем ты думаешь. Думает ли он об этом, так называемом, прошлом. Потому что им было, о чем помолчать поговорить. Но он не думал. Не чувствовал. Лиа увязла в болоте. А он стер все воспоминания о ней. Бессердечно выбросил их на помойку, в первый же день. У него гордость выше других чувств, и порой это так бесит. Лию это всегда выводило и хотелось влепить козлу звонкую пощечину, крикнуть: «Очнись! Жизнь проходит мимо, пока ты выпендриваешься, строишь иллюзию счастливой жизни с одной и той же устаревшей маской. Уже трудно снять, правда?» За время съемок первого сольного выступления Уилла Шустера, он нервничал. Голосил на Бродвее, а тут испугался петь песню на камеру. Конечно, Мэтт скрывал и вел себя серьезно, как обычно. Ходил туда сюда за кулисами, потирал руки, облизывал губы и ждал, пока сцену приготовят. Мимо проносились гримеры, носили бумаги, косметику… черт их разберешь. Все сцены с Лией отсняты, поэтому она переоделась в джинсы и простую майку, а Мэтт все еще был Уиллом. — Все будет нормально, — она подошла к нему спереди, держа руки в задних карманах джинс. — Главное не забудь слова. Он смеется. — Очень смешно, — и снова облизывает губы, отводя взгляд от девушки. Да, его вечная проблема — пересыхание губ. Или пересыхание от того, что он их облизывал. До сих пор не ясно. Но Лиа, оказывается, все время держала в левой руке гигиеническую помаду. — Что это? — Бальзам для губ. Чтобы ты посветил себя пению, а не облизыванию. Мэтт не сдержал смешок. Через секунду вообще заржал и заразил Лию. Стояли и смеялись: Лиа своим лошадиным смехом, а Мэтт — бродвейским. Она всегда называла его смех бродвейским, а он глаза закатывал. — Скажи, что ты шутишь. — Я не шучу, иди сюда, — он принялся уворачиваться от ее рук, но все же Мишель умудрилась поймать его лицо и аккуратно намазала губы прозрачным бальзамом. Мэтт морщился, но потом застыл. Пытался привыкнуть к новым ощущениям. Понял, что так проще, вздохнул и приподнял брови. Все те же губы, только со вкусом. — Теперь ты счастлива? — на полном серьезе спрашивает он, а Лиа поднимается на носочки и прижимается своим губами к его. Вкус клубники сводил с ума. — Теперь я счастлива, — с улыбкой шепчет она и целует еще раз. — Вали давай, — внезапно отстраняется и, прежде чем позволить ему уйти, шлепает его по заднице. Мэтт лишь наигранно ахает, Лиа невольно за ним повторяет. Иногда его гордость с хрустом ломалась. Он не избавился от вредной привычки притворяться. А ей все еще хочется врезать ему. Ей много чего хочется, но когда подобные желания возникают, она их закапывает. Без паники, без криков, смиренно. Рядом с другими желаниями. Рядом с сожалениями, мечтами, ностальгией. Иногда Лие кажется, что скоро на кладбище под названием «Мэтт» кончится место. Если уже не кончилось. И что будет тогда — она понятия не имела. Лиа вздыхает и растирает пальцы. Не знает куда себя деть. Мыслей о нем так давно не было, что она и забыла, как с ними справляться. Как их вытряхнуть из головы? Девушка растеряла этот навык. А был ли способ вообще? Мэтт прилипал к коже, как супер клей. А какие чувства вызывает прилипший супер клей? Он бесит. Бе-сит. Ты постоянно пытаешься отодрать его, но выходит хреново. А еще все клеи холодные, и Лие всегда было интересно, как он умудряется не замерзнуть от собственного холода. Может, когда он валяется дома с температурой и жрет таблетки, виновато его ледяное равнодушие? Может, поэтому он не так тепло оделся, как должен был? Погода на улице совпадает с его внутренней? Так кажется Лие, когда они случайно сталкиваются на выходе. Легкая осенняя куртка, которую (она уверена) он стащил из гардероба Шустера. И все? Под низом только тонкая рубашка. Ей хочется сделать замечание. Она похожа на нормальную Рейчел Берри, а он все больше и больше в последнее время походил на Уилла. И кто на кого влиял? Они коротко улыбаются друг другу и выходят на свежий воздух, им случайно по пути несколько метров, не дольше. Дольше нельзя. Дует ветер и они машинально суют руки в карманы: он в куртку, она в пальто. Молчат. Потому что они всегда молчат. Потому что им давно не о чем поговорить. И в любой другой ситуации, Лие бы было плевать. Она привыкла. Смирилась. Так это называется? Не обращать внимание на некоторые заезженные проблемы вошло в привычку. А щас принципы куда-то убегают, а девушка за ними не успевает. — Может, кофе? — спрашивает она внезапно, когда они останавливаются перед дорогой. — Будешь кофе? — предложил он в их первую встречу. Только узнали, что стали партнерами по мюзиклу, и уже дело подошло к кофе. Лиа стояла у автомата, еще совсем молодая. В нелепом зеленом платье, а на нем — костюм. — Можно, — пожимает девушка плечами и широко улыбается. Про тип кофе не спросил: решил выбрать сам. Пока он тыкал пальцем по кнопкам, Лиа любовалась им. Впервые заметила его зеленые глаза: тогда они излучали необъяснимое тепло и невинность. Искры. Отражение. Там цветы. А когда Мэтт протянул пластмассовую чашку горячего напитка, они впервые коснулись друг друга. Лиа испытала то, что называется фейверком. Или ударом тока. Ужасно банально. Ужасно... Она знает, что сейчас Мэтт выловит такси и уедет. Скажет, что они еще увидятся и махнет рукой. Но они не увидятся. Сериал окончен. Никаких совместных фотосессий и интервью. А Бродвей работает не только для них двоих. И Лиа знала, что вот это. Вот это все, эй! Вот это, что происходит сейчас — их последнее воспоминание. И она клянется, она уверена, что еще вчера была рада этому. Была рада чистому листу. Наконец-то никакой притворной дружбы, с которой уже четвертый год блевать тянет. Никаких рабочих улыбок. Все. Он мог валить, и она могла валить, и можете больше не молчать так заметно. А когда момент пришел, она струсила. А кофе — как крик о помощи. Кофе, означает пожалуйста, останься, ты все еще нужен, пожалуйста, я не готова, только не сейчас, боже. И в глубине души, она знает, что идея тупиковая. Черт, у них даже глубины нет, с их высохшим океаном. Смотри - очевидность на поверхности. По венам течет безысходность и немой крик душит колючей проволокой. Кажется, сейчас Лиа задохнется. И кого она просит о помощи? Мэтта? Источник проблемы? Гениально. — У меня рейс через три часа, — отодвинув рукав, он бросает взгляд на часы. Лиа даже не удивляется. Нет, она бы удивилась, если бы он согласился. Чем бы они вообще занимались? О чем бы говорили за чашкой кофе? Молчали. Улыбались. И бросались неловкими взглядами. А оно надо? — В следующей раз. Лица касается понимающая улыбка. А в мыслях одно — следующего раза не будет. Он знает, что она знает это. Лиа все еще не понимает, почему именно сейчас не может его отпустить. Она отпускала уже. Много раз. И ей было все равно каждый раз. Почему именно сейчас так невыносимо больно, как будто с нее заживо сдирали кожу, но она по прежнему улыбается, потому что ничего другого не остается. Такси затормозило у них перед носом и Мэтт по-дружески хлопает девушку по плечу, и открывает переднюю дверь. — Увидимся на Бродвее, — фальшиво улыбается, получая такую же улыбку в ответ. Черт. А ведь все намного хуже, чем Лиа себе представляла. Он не сказал увидимся. То есть, увидимся на работе. То есть, он только что послал их дружбу нахрен. Демонстративно смыл в унитаз, нахально нажав на кнопку перед девушкой. Даже не пытался скрыть. Не пытался сгладить ситуацию. Увидимся на Бродвее, Лиа, потому что, к счастью, это единственное место, где я буду тебя видеть. В горле ком застрял, с которым нельзя было вздохнуть. Вздохнуть и махнуть на прощание. Все обрели что-то новое за эти шесть лет. Человека. Вещь. Статус. И Лиа не будет скрывать, что стала знаменитой благодаря Гли. И богаче. Но почему пришлось потерять столько людей? Почему нужно было потерять его? Мишель только что поняла смысл слова безысходность. Не когда его используют для преувеличения или для эффекта. Нет, вот она. Так выглядит безысходность. Ее рвало на части, а все что она могла сделать — стоять и смотреть. Смотреть, как такси с глухим рычанием тронулось и понеслось вперед, и понимать, что все. На этот раз правда все. Прежде чем она осознает, что ей тоже надо ловить такси до аэропорта, со спины подбегают две фанатки, держа наготове телефоны.