Per aspera ad astra

Адам звонит ему после полуночи, и меньше всего на свете Фрэнк хочет принимать вызов, но в Праге — полседьмого утра, а Дженсен — гребаная мишень для неприятностей, и немедленно накатившая паника стекает колким холодком вдоль позвоночника. Фрэнк делает глубокий вздох — чтобы не дрожал голос — и говорит: — Притчард слушает. — Фрэнсис, — шепчет Адам; язык его слегка заплетается, и Фрэнк успевает подумать: нет, господи, нет. — Я давно хотел тебе сказать: какая же ты сука. Облегчение накатывает на Фрэнка волной слабости: ублюдок не подыхает, он просто пьян. — Фрэнсис, — настойчиво повторяет Дженсен. — Вот какого черта ты снова всплыл? У Фрэнка есть два ответа: правильный и честный. Честный — потому что мне кажется, что я нужен тебе, а мне ты нужен еще больше, и я помню, как мои подначки заставляли тебя реагировать — когда ты, страдалец хренов, не реагировал ни на что другое. Правильный — потому что ты был мне должен, и как я мог не воспользоваться этим? Но сутки были чертовски длинными, и Фрэнку чертовски плохо, а Дженсен вел себя как образцовый мудак, и поэтому получает в ответ только всеобъемлющее «да пошел ты». — Нет, — говорит Дженсен, и, судя по всему, он пьян как проклятый, потому что слова его вдруг стремительно утрачивают смысл. — Ты вечно трахал меня в мозг, пока я трахал тебя куда получится, так что придется тебе меня выслушать. Фрэнк звонко думает: охренеть. И молчит, потому что Дженсен, очевидно, спятил и продолжает нести какую-то чушь: — Удивительно, что ты наконец заткнулся. Честное слово, Фрэнсис, есть некоторые простые правила — например, не лезть к бывшим, когда они нашли для койки кого-то еще. — Да пошел ты, — шепотом повторяет Фрэнк, потому что, черт, у них ничего не было, но он не хочет знать, с кем у Дженсена — есть, господи, совсем не хочет. — Иди проспись. — Не смей вешать трубку, — пьяно приказывает Дженсен. — Я собираюсь рассказать тебе, какой ты мудак, Фрэнсис Майкл Притчард. Странное дело: Фрэнк готов поверить в то, что Адам упился до галлюцинаций о никогда не случавшемся сексе, но не в то, что Дженсен способен забыть его второе имя. — Хорошо, — говорит Фрэнк и садится на постель, потому что еще немного — и его начнет штормить. — Я слушаю. Легкий вздох облегчения на грани слышимости заставляет предположить, что Фрэнк все понял верно. — Ненавижу твой голос, — говорит Дженсен. — Нормально он звучит, только когда ты произносишь «пожалуйста». В остальное время тебя хочется придушить, чтобы перекрыть поток твоих словесных излияний. Прости, забыл про «трахни меня». Это у тебя тоже получается неплохо. Слова «пожалуйста» и «прости» Дженсен сопровождает отчетливым постукиванием пальцев по стеклу. — Ты там слушаешь? — спрашивает Адам, но ответа не дожидается. — Знаешь, до сих пор не пойму, какого черта с тобой связался. Тебе постоянно было чего-то от меня нужно. Я уж думал: еще немного, и ты попытаешься меня убедить, что нам стоит съехаться. Какого-то хрена я решил пощадить твои чувства и не сказал тогда: ты ничего для меня не значишь. Мне просто нравилось, когда такой заносчивый ублюдок, как ты, раздвигал передо мной ноги... Жаль, никто больше тебя таким не видел. Слушаешь — постоянно — нужно — убедить — ты ничего для меня не значишь (целой барабанной дробью) — мне — жаль. Фрэнк зажимает себе рот ладонью, давя истерический смех. В последний раз он чувствовал нечто подобное, когда его выпустили из тюрьмы, но теперь ему за тридцать, и он хуже переносит стрессы. Судя по тому, как бодро говорит Адам — он написал свою речь заранее; чертовски сложно не расхохотаться, представляя его творческие муки — как и сосредоточиться на том, что кто-то, выходит, мониторит все каналы Дженсена. — Фрэнсис? — зовет Дженсен, и в голосе его воровато проскальзывают нотки беспокойства. — А вообще, все не всегда было так уж хреново. Когда я вернулся с Пахнеи, я хотел поцеловать тебя прямо в коридоре Шариф Индастриз, у всех на виду. Больше он не стучит по стакану — или чему там? Фрэнк сглатывает и улыбается в потолок. Заставить свой голос звучать недовольно сложно, как никогда. — Ужасно тебе сочувствую, — говорит он. — Ты так страдал, пока меня трахал. Я понял. Надеюсь, ты что-нибудь подцепишь от этого своего доктора. Он щелкает пальцами на словах «я понял». — Прекрати следить за теми, кто оказывается в моей постели, — умиротворенно говорит Дженсен, и Фрэнк перестает улыбаться, потому что эти слова опасно близки к правде. — Я тебя ненавижу, — говорит он совершенно серьезно. Дженсен молчит пару мгновений, и, должно быть, он и вправду пьян — пусть и не так сильно, как пытается изобразить — потому что этот хренов конспиратор произносит вдруг совершенно серьезно: — Я заслужил, — и добавляет, — особенно за тот раз, когда я трахнул тебя в твоем кабинете, верно? Бьюсь об заклад, хоть кто-нибудь да видел тебя через прорези жалюзи — грудью на столе, посреди твоего хлама. Каково было сидеть и весь остаток рабочего дня чувствовать, как из тебя вытекает моя сперма? — Дженсен, блядь! — задыхается Фрэнк. Ему кажется, он слышит смешок. — Никогда больше не выходи на связь, Фрэнсис, — говорит Адам. — Это был последний раз. Ты меня понял? — Я понял, — выдыхает Фрэнк, и Дженсен обрывает соединение. Фрэнк смотрит на лопасти лампы-вентилятора пару минут, ни о чем особо не думая и ничего взвешивая. Потом подтаскивает к себе ноутбук и заказывает авиабилет до Праги.