Амальгама

Через несколько дней обида притупилась, а любопытство, напротив, усилилось. Сходил в «Одалиску», распил с Тревером бутылку коллекционного коньяка, обратился с просьбой. Приятель проявил неожиданную твердость: — Прости, не могу. Если он снова потребует другого сотрудника, а я пошлю ему прежнего, я не просто клиента потеряю. Я ещё и репутацию себе попорчу. Знаешь, сколько в Нью-Лестере заведений? Вот, а у меня элитное. Только на репутации и держусь. Как ни ныл Коннор, каких только денег ни предлагал, Тревер оставался непреклонным: — Не уговаривай. Просто забудь. Ты мне столько не сможешь заплатить. Мне бизнес важнее. — Простите моё неуважение к такому солидному бизнесу, господин владелец! — вспыхнул Коннор. Тревер обиделся: — Ну так нечего сюда шляться! Идите поищите заведение получше! — Мне не составит это ни малейшего труда! — надменно заявил Коннор. В тот же вечер он позвонил Реджине. Она ответила с другого конца земли, из Рио-Бланка… А в пятницу позвонил Тревер. — Не знаю, может, его твоя маска возбудила. Уж точно не человеческие качества, — заявил он вместо приветствия. — Короче, он требует тебя. — Когда? — сердце радостно замерло, забилось быстро, нервно. — Сегодня в восемь, если ты свободен. Если нет, то в субботу или в воскресенье в то же время. Это очень странно, что он так назначил, на выбор. Запал ты ему почему-то… — Нет, я свободен! — Коннор взглянул на часы: начало седьмого. Сидеть в офисе казалось невозможным. — Я сейчас приеду! В «Одалиске» его встретил сам Тревер, всё ещё обиженный, но и заинтригованный. Критично оглядел строгий офисный костюм, предложил переодеться. — Не стоит, — ответил Коннор. — В прошлый раз я тоже был в костюме. Может быть, ему понравилось, что я не выгляжу как профессионал. — Ты так ничего и не вспомнил? — спросил владелец, провожая его к похожей на катафалк машине, появившейся у подъезда на полчаса раньше срока. — Нет, к сожалению. Может быть, в этот раз?.. Дорога показалась короче. Коннора била мелкая дрожь. Теперь он знал, чего ему ожидать, и в его волнении почти не было страха. Он даже не заметил по дороге ни моста, ни брусчатки, не мог бы сказать, сколько прошло времени. Почти бегом взлетел по широким ступеням особняка, не дожидаясь дворецкого, сам распахнул дверь. На лестнице его вежливо остановили. Пришлось подождать за дверью с тонкой резьбой, покрытой мрачной позолотой. В комнате ничего не изменилось. Так же горела у кровати свеча. Коленопреклонённая фигура так же застыла в самом центре ковра. Сердце заныло почти болезненно, рука сама протянулась к светлым прядям, скрывающим лицо. Он заставил себя остановиться. Взял со столика свечу, прошёл по комнате. Она оказалась неожиданно большой. У стены, противоположной кровати, нашёлся деревянный станок, на верхней раме поблескивали наручники. Раму можно было опустить к самому полу или поднять под потолок. Под рамой темнел водосток. Коннор вернулся к юноше, неподвижному, безмолвному. Больше всего хотелось поднять его с колен, отвести с лица бледные пряди. Он присел на корточки, почувствовал приятный запах, смутно знакомый, тревожный. Не смея прикоснуться к хрупкой фигуре, прошептал: — Оставьте мне память… Прошу вас. Голос, не женский и не мужской, бесстрастный, безвременный, прозвучал в тёмной комнате, отразился от невидимых стен: — Амальгама. Уходите. Немедленно. Вышел новый номер журнала, такой же яркий и пустой, как и все предыдущие. Вернулась из Рио-Бланка Реджина. Коннор повёз капризную красавицу в Кейп-Траут, где ему удалось раскрутить её на анальный секс. Получилось пресно и одновременно неловко. Похолодало, ветер с моря оборвал последние листья с деревьев, и парк за окнами Коннора почернел и озяб. В такую погоду выходить из дома не хотелось, и Коннор всё чаще усаживался у окна со стаканом виски и смотрел, как бредут по мёртвому парку серые тени, как косые плети дождя падают на оконное стекло. От попыток вспомнить хоть что-нибудь о единственном свидании со странным клиентом раскалывалась голова и во рту появлялся железный привкус. Странная горечь преследовала Коннора. Казалось, что в бесконечной гонке по кругу, в мире пластмассовых ценностей, в плену навязанных пристрастий на одну короткую ночь посчастливилось ему соприкоснуться с чем-то настоящим. С настоящим горем, может быть. Этот юноша, его хотелось защитить, поднять с пола, прижать к груди… Но поздно, теперь уж не вернёшь, дверь в невозможное прочно закрыта. Однажды вечером, в особо непогожий и тоскливый день, неожиданно для себя самого Коннор велел таксисту отвезти его в «Одалиску». И уже там, в полупустом баре, получил сообщение от Тревера. Клиент снова требовал его, хастлера в маске. Владелец «Одалиски» долго удивлялся такому немыслимому совпадению. Коннор не удивился, поверил, что в храм продажных удовольствий его привела примитивная магия, доступная простым смертным. Иногда её называют интуицией. В этот раз Тревер снаряжал его сам. Что-то говорил об оплате, о капризных клиентах, о престиже заведения. Коннор не слушал, рассовал по карманам кондомы и тюбик с мазью, завязал на затылке тесёмки маски. Раздражение поднималось в нём. Он не дешёвая проститутка, в конце концов, никто не имеет права обращаться с ним как с дворовой шавкой: захотел — прогнал прочь, свистнул — и она прибежала… В салоне чужого катафалка, в слепой тошнотворной тесноте раздражение не унималось, превращаясь в холодную ярость. По мраморной лестнице он поднялся, чеканя шаг, каждая ступенька — протест: нет, нет, нет! Полутёмная комната, светлые пряди, так шёлково поместившиеся в кулак. Ярость эхом отразилась от стен: — Если ты снова лишишь меня памяти, ты меня больше не увидишь. Это понятно? И тихий голос, прерывающийся от страха и от страсти: — Да, господин… Почему-то Коннор сразу поверил этому голосу. И, конечно, был обманут. Новое беспамятство оказалось ещё более мучительным. Коннор остановил такси за два квартала до дома. Пошёл через парк под струями холодного дождя в чёрных тенях голых деревьев. Странно было оказаться в тепле и уюте ухоженной квартиры. Коннор сбросил мокрые туфли, сорвал с шеи галстук, содрал с плеч насквозь промокший пиджак, швырнул его в угол… Что-то глухо звякнуло на паркетном полу. Коннор поднял странно тяжёлый пиджак, ощупал карманы. В его ладони оказался браслет, широкий обод чернёного серебра с туманным переливчатым камнем в готических завитках. Не думая, повинуясь неясному приказу, Коннор надел браслет. Пол уплыл из-под ног. Шёлковые пряди, зажатые в кулаке, тихий голос в полутьме. Он запрокидывает голову стоящего на коленях, поднимает к себе бледное лицо. Вместо лица — уродливая маска, грубо склеенная из трёх неравных частей. Первый шов от уха до уха кажется гротескным продолжением рта. Второй пересекает скулы, поднимаясь к правому виску. Вместо левого глаза — неровная щель, правого не видно в складках изуродованной плоти, в продавленной глазнице. Хорош только лоб, белый, чистый, по-детски выпуклый. Он не может отвести глаз от этого лица. Так смотрят на собаку, раздавленную на дороге: с отвращением, с неясным притяжением. Никогда в жизни не видел он ничего более уродливого. Подушечкой большого пальца проводит по щеке, от уха до угла губ. Шрам на ощупь кажется твёрдой перекрученной верёвкой. Левый глаз влажно блестит, медленно ползёт по щеке слеза, во взгляде… мольба? Должно быть, другие шлюхи сбежали от уродца или не смогли возбудиться. Но он сможет. Он уже чувствует жаркое томление, приятную тяжесть в паху. Жалость душит его, жалость возбуждает. Он кивает на станок, отдаёт приказ: — Пристегнись. Юноша торопливо кивает: — Спасибо, господин. Встаёт с колен, оказывается высоким, почти с Коннора ростом, тонким, даже изящным. Привычными движениями застёгивает на запястьях наручники, опускает голову, расставляет ноги пошире. В ожидании удара напрягается, подрагивает гибкая спина. Коннор не спешит. Поднимает верхнюю раму, заставляя юношу вытянуться в струнку. Снимает пиджак, галстук, рубашку. Неторопливо, как редкие украшения, перебирает разложенные на столе предметы. Выбирает плётку с узелком на конце тонкого плетёного хвоста. Хвост со свистом рассекает воздух. Прикованный к станку тихо вскрикивает, вздрагивает тонкое тело. Коннор убирает со спины длинные волосы. Первый удар, слабый, пробный. Пленник шумно втягивает в себя воздух, приподнимается на цыпочках. Рукоять плетки удобно ложится в ладонь. Удар — и хвост на мгновение прилипает к белой спине. Ещё удар — красная полоса перечёркивает лопатки, ещё удар, и ещё, и ещё. Всё труднее сдерживаться, бить не в полную силу, а надо, нельзя поддаться той весёлой, чёрной злости, что закипает в жилах. Короткий крик, и тело провисает, подгибаются колени. Коннор немного опускает раму, бросает плётку. Берёт со стола склянку, зачерпывает пальцами жирную мазь. Осторожно втирает ладонью в узкую спину, в маленькие круглые ягодицы. Шрамы в палец толщиной пресекают тело почти параллельными полосками: под ягодицами, на пояснице, на лопатках. Такой же шрам опоясывает шею, и это всего страшнее. Кожа под ладонью горячая, кажется, льнет к его рукам, подрагивая упруго. Возбуждение накатывается тёмными волнами, ещё немного — и он кончит только от того, как покорно опущена белокурая голова, как изогнута тонкая талия… Он раздевается, стараясь не спешить. Получается плохо: руки подрагивают, не могут справиться с пряжкой ремня, с упаковкой резинки. Достаёт из кармана мазь, скользит пальцами по ложбинке, находит отверстие, маленькое, податливое. Тело легко впускает пальцы, клиент, несомненно, готовился. Коннор прижимается грудью к горячей спине, проводит языком по солёной шее с чуть заметной голубой жилкой. Его мальчик тихо ахает, откидывает голову ему на плечо, отвернувшись. Коннор разводит ягодицы, чуть приподнимает послушное тело, входит медленно, осторожно… Тотчас же чувствует, как сжимают его упругие мышцы, присаживается, подхватывает мальчика под бёдра, прижимая колени к груди, снова входит в лишившееся опоры тело, насаживает его на себя глубоко, сильно, быстро… В такт толчкам звенят наручники, мальчик дышит быстро, мелко, каждый выдох — короткий и тихий стон… В последний момент Коннор прижимает его к себе, с силой втискивается, выплёскиваясь в горячее и влажное… Пришлось постоять, пока не успокоилось грохочущее сердце, пока не удалось поймать дыхание. Осторожно отпускает мальчика, отстёгивает наручники. Тот тряпичной куклой оседает на пол. Коннор подхватывает его на руки, относит на кровать. С удивлением замечает влажные разводы на животе и бёдрах… Клиент остался доволен. Приглаживает ладонью волосы, разглядывает широкие прямые плечи, узкие бёдра, длинные стройные ноги. Он был бы красив, если бы не был так уродлив. Тонкая и сильная рука сжимает его ладонь. Вокруг запястья жутким браслетом — синий перекрученный шрам. Тихий голос дрожит, ломается, срывается: — Не уходи, господин… Пожалуйста!.. Коннор касается поцелуем тёплого влажного лба. — Я не уйду, пока ты не уснёшь.