Амальгама

Наутро Коннор почувствовал себя больным. Вчерашняя прогулка под холодным дождём не прошла даром: кости ломило, голова казалась тяжёлой и как будто чужой. Но дело было не в простуде. Он заболел покорностью гибкого тела, белизной кожи, изуродованной страшными шрамами. Ни о чём другом не мог он думать. Несколько раз снимал и надевал браслет, надеясь, что магия снова заставит его пережить события прошлой ночи. Обратить время вспять не удалось. Но Коннор и без того запомнил каждую минуту, каждое движение, каждый стон, свет свечи, отражённый наручниками, рукоять плети в ладони, солёный вкус чужой кожи. И запах, смутно знакомый, волнующий, плывущий издалека, из забытых снов, из несбывшейся мечты. Снова и снова он вспоминал страшные шрамы, похожие на грубые верёвки, впившиеся в тонкое тело. Шрамы опоясывали щиколотки, колени, бёдра, поясницу, спину, шею, продолжались на лице и на запястьях. Будто человеческое тело было разрублено на куски, а потом сшито, склеено заново. Коннор знал очень немногое о магии некромансеров, да и никогда особенно не интересовался искусством смерти, а выходит, что зря. «Возможно ли это: поднять расчленённое тело? — спрашивал он себя. — Ведь это было бы громким случаем, по которому можно узнать имя… Узнать. И что?» На этот вопрос у Коннора не было ещё ответа. Ясно было одно: странный и страшный юноша поразил его воображение, вошёл в его жизнь и наполнил её новым смыслом, ещё не совсем понятным, немного пугающим. Желание узнать о нём побольше превратилось в навязчивую идею. Коннор остался в постели, принял таблетки и взялся за планшет. Темой его поисков была некромансия, результатом — множество вздорных и скандальных статей: о зомби, заживо съевших ребёнка, о целых деревнях неживых людей и животных, о ритуалах магии крови. Подумав, он ограничил поиск официальными источниками. Академия Астурианской Магии, например, публиковала научно-популярную серию «Некромансия — правда и мифы», из которой Коннор узнал много интересного. Например, что главной задачей некромансеров является не оживление мёртвых, а напротив, их упокоение, уничтожение остаточных заклятий, наложенных уже мёртвыми магами, сотрудничество с органами правопорядка в сфере судебной экспертизы. Оказалось, что лорды ордена Шуит, в том числе и некромансеры, также являются ведущими специалистами в области медицины и фармакологии… Однако не это интересовало Коннора. Он никак не мог сосредоточиться, снова и снова прокручивая в памяти события прошлой ночи. Тысячи вопросов и сомнений пульсировали в его висках: а что если показанная браслетом отредактированная версия реальности ничего общего не имеет с тем, что действительно произошло между ним и его таинственным клиентом? Что если тот больше никогда не позвонит? А вдруг юноша со шрамами не клиент, а жертва? Что если настоящий клиент занял место в партере и наблюдает, как жестокий хастлер издевается над беззащитным уродцем? И самое главное: отчего он, не слишком впечатлительный тип, как правило, равнодушный к чужим страданиям, так заболел этим юношей с его изуродованным телом, с его страшной и, быть может, опасной тайной? Телефон периодически вздрагивал, выдавая разные трели: «Вальс роз» — звонили из редакции «Адониса», «Марш броллахан» — Коста, «Марш легионов» — отец, попсовый шлягер «Женщина-мечта» — Реджина. Всем он отправлял обычное сообщение: «Не могу говорить, перезвоню позже». А потом телефон заговорил своим обычным голосом, ведь для Тревера Коннор не приготовил отдельной мелодии. Он торопливо схватил мобильник, волнуясь, ответил. — Ну, не знаю, чем ты его приворожил, может, тебя и вправду взять на оклад? — выдал Тревер вместо приветствия. — Но мне только что принесли кучу денег, примерно мой годовой доход, с двумя требованиями: чтобы я не давал тебя другим клиентам и чтобы ты был готов в любое время суток. — И что? — спросил Коннор. — Что ты ответил? Тревер захихикал: — Я сказал, что с первым требованием проблем нет, хе-хе-хе, как будто я тебя планировал кому-то подкладывать. А вот второе гарантировать не могу: у меня не рабы работают, а живые люди. У них могут быть выходные, отпуска, они могут заболеть, к примеру. — И что тебе ответили? — Пока ничего, я только отправил посыльного. — Откуда посыльный? — Да ниоткуда, из «Меркурия»… Коннор с сожалением вздохнул. Курьерская служба «Меркурий» принимала заказы онлайн или по телефону, и приватность для них дороже, чем для Тревера. От них ничего не узнаешь… — Но ты всё же будь готов, Кон, — настороженно проговорил Тревер. — Если, конечно, ты всё ещё заинтересован. — Заинтересован, Трев. Настолько заинтересован, что не прощу, если пошлёшь к нему другого. Мысль о том, что какой-то бездушный хастлер, работающий за деньги, будет касаться его мальчика, причинять ему боль, унижать, глядеть на него с отвращением, использовать его тело, наполняла Коннора странной смесью ярости, ревности и жалости… А на дне, как раз под сердцем, тихим огоньком мерцала радость: он заказал именно его. Он хочет именно его. Отчего-то он решил, что настойчивый клиент вызовет его в тот же вечер. Но день проходил за днём в ожидании, в заботах о никому не нужном журнале, в долгих вечерах у окна с видом на осиротевший парк, а среди множества пропущенных звонков не было одного, желанного. Лишь неделю спустя Коннор снова оказался в слепом салоне лимузина. В этот раз он решил сосредоточиться на дороге. Закрыл глаза, стараясь определить направление и скорость. Вот простучали колеса, пересекая трамвайные пути: та-дам, та-дам! Значит, путь продолжался по улице Независимости, южнее проспекта Победы… Левый поворот, ускорение, остановка, светофор. Снова поворот налево, сразу направо. На кольце — опять прямо… По мраморной лестнице он поднимался, как на свидание, радуясь и волнуясь. Ему казалось, он запомнил дорогу. Он сможет найти этот особняк, узнать, кто им владеет, а заодно — кто владеет его воображением. В полутёмную комнату он не вошёл — вернулся. Вернулся к коленопреклонённой фигуре, рывком вздёрнул её на ноги, взглянул в кошмарное лицо. Приказал: — Ты расскажешь мне всё. Тихий шёпот: — Да, господин… … Он вбивается в покорное тело, в узкую, жаркую глубину. Длинные пряди намотаны на кулак, голова мальчика запрокинута, он хрипит. Судорога сжимает бёдра, он заваливается на тонкое тело, впивается в беззащитную шею… Ослепительная вспышка, вкус крови на губах. Садится на край кровати, сдёргивает презерватив. Гладит влажный висок, бархатную щёку, тоже влажную. Отдаёт приказ: — Вылизывай!.. Прикосновения влажного языка, торопливые, лёгкие. Костлявые плечи дрожат под ладонями, он видит, как мальчик опускает руку, ласкает себя резко, жадно. Коннор подхватывает его под локти, кладёт его ладони себе на колени. Приказывает: — Держи руки на виду! Мальчик жадно высасывает его член, отпускает, вылизывает мошонку, языком перекатывая яйца, стон дрожит на коже. Тихий шёпот: — Господин, позволь… — Нет! Он шире раздвигает бёдра, прижимает к себе белокурую голову. Мальчик старается, вылизывает его промежность, кончиком языка очерчивает анус, стонет уже в голос. Желание пробуждается так внезапно, что кружится голова, пол уплывает из-под ног. Мальчику удаётся поднять голову, задыхаясь, он пытается произнести: — А… Ама… — Нет! — резко рявкает Коннор. Он ещё не готов закончить эту сессию, он не может позволить этому случиться, не сейчас!.. Подхватывает дрожащее тело, усаживает себе на колени, лицом к лицу. Тонкие и сильные руки тотчас же обнимают его шею. Коннор приподнимает любовника под ягодицы, опускает на себя, чувствует горячую влажность ещё не успевшего сжаться отверстия. Плавно покачивая бёдрами, обхватывает ладонью член мальчика, каменно-твёрдый, истекающий влагой. Скользит рукой мягко и плавно, в такт движениям бёдер, находит губами распахнутый рот, снова солёный вкус, и крик, замерший на губах, и горячая влага на ладони. Мальчик шумно дышит, сжимает его в тесной глубине, вслед за собой сталкивает в поющую бездну. Они сидят, крепко обнявшись, соединившись в одно целое. Пальцы Коннора скользят по узкой спине, по кругу обводят выступающие позвонки, страшно беззащитные, перечёркнутые грубыми линиями. Он шепчет в тёплые пряди, в розовое маленькое ухо: — Ты обещал всё рассказать. Кто ты? Кто сделал это с тобой? Как я могу тебе помочь? Слышит в ответ тихое, усталое: — Амальгама… Я люблю вас. Уходите. В этот раз не было никакого провала в памяти, не было мучительно вырванных из жизни часов. Коннор помнил всё: изломанные линии чужого рта с вывернутыми губами, жёсткую ткань шрама под языком. Длинные пальцы, заблудившиеся в его волосах. И запах его кожи и сладкий, и свежий… Внезапно он вспомнил: так пахли ночные цветы в поместье его тёти, в далёком детстве, летом его первой любви. Ему было двенадцать, ей — двадцать два, и всё, что разрешалось ему делать, это расчёсывать её длинные тёмные волосы. Дрожал на горизонте бледный закат, шептались в темноте деревья старого парка, и белыми звёздами распускались в ночи цветы с запахом сладким и тревожным, а ему хотелось плакать, и летать, и выть на луну от непонятного томления в крови, от близости её плеч, волос, дыхания… Отчего он никогда не вспоминал о том лете, о той девушке? Зачем вспомнил сейчас? Потому что неизвестный юноша, пленник собственного уродства, сказал ему: «Я люблю вас». И ещё сказал: «Уходите…» Поздно вечером Коннор вызвал шофёра. Сначала велел ехать к «Одалиске», затем закрыл глаза и мысленно перенесся в салон лимузина. — Нет, Брет, медленнее… Услышал под колёсами знакомое «та-дам!», обрадовался. — Теперь быстрее… Здесь светофор… Налево… Ещё раз налево и сразу направо… На кольце прямо… Он велел остановить машину, открыл глаза, ругнулся. Вышел. Прямо перед ним возвышалась громада памятника Героям Последней Войны. Рыцарь со знаком солнца на доспехе держал на руках мёртвую девушку, тёмный маг за его спиной скорбно сложил руки в молитве. За памятником темнело здание парламента. Так хорошо запомнившаяся ему дорога привела в самый центр города. Его клиент смеялся над ним. Может быть, он больше никогда ему не позвонит. Что ж, к лучшему. Той ночью ему не спалось. Висела над парком полная луна, обливала серебром посыпанные белым гравием дорожки, голые ветви деревьев казались нарисованными тушью. Неясное беспокойство комариным звоном стучало в висках, как имя, которое непременно нужно вспомнить… Куда-то нужно пойти, что-то нужно сделать, но он не помнил, что и зачем… Он вдруг заметил серебряный браслет на столике у кровати. Опал в тёмной оправе матово светился, переливаясь туманными бликами, будто лёгкие облака проплывали по лику полной луны. Он торопливо схватил браслет. Широкий обруч обхватил его запястье. Голос, знакомый и немного неправильный, словно искажённый, звучал то ближе, то издалека, громче и тише, шептал на ухо, срывался, захлёбывался то смехом, то слезами. Жуткий голос говорил страшные вещи. «Ты хочешь знать, что случилось? Обычная история. Будни войны. Представь: жил-был некромансер, молоденький, глупый. Только окончил семинарию, отправился по назначению в горную деревню на берегу озера… Его направили туда, чтобы упокоить кладбище, нехорошее, древнее… Там в Северную войну случилась большая битва, погибших сваливали в неглубокие ямы, засыпали землёй без обрядов, без молитв, потом медведи да волки их раскапывали, таскали кости… Как не водиться нечисти?.. А сила у мальчишки ещё не проснулась, он и мертвых не мог ещё поднимать, но старался, за нечистью гонялся, с деревенскими ладил, да и лекарем он был неплохим, платы не требовал… И вот однажды под вечер возвращался он из города. Там вдова пекаря звала его остаться ночевать, но он никогда ещё не спал с женщиной, вот и оробел, решил вернуться в деревню. Глупый, глупый… Не испугался ни зверей, ни непокойных душ. Не испугался и трёх паладинов Света, даже восхитился: какие огромные кони, всадники в полном доспехе, будто высеченные из камня… Доблестные паладины увезли мальчишку в свою крепость. По дороге он вырывался, просил, грозился, пытался даже кого-то призвать. Они лишь смеялись над ним, глупым. Потом утомились его криками, накрыли сонным заклятием. Проснулся он лишь в темнице. Он так и не узнал, что перемирие было нарушено, война Света и Тьмы разгорелась с новой силой. А паладины обрадовались игрушке. Власть над беспомощным существом, она пьянит. Сначала жалко, потом хорошо, легко, весело и жутко. У каждого в душе сидит зверь, а выпускать его на волю и страшно, и радостно. У мальчишки всё же была сила: все раны и ожоги заживали на нём без следа, сами собой срастались поломанные кости, становились на место вывернутые суставы. Паладины радовались: как ни ломай игрушку, а через пару дней она целая. Можно начать новую забаву. Впрочем, один паладин вскоре пропал. Второй появлялся всё реже, видимо, ему наскучили жестокие игры. Зато третий отдавался этим играм со страстью. Жуткой зависимостью связал он мальчишку, кровавой нуждой. Но и сам попал в собственную ловушку. Некромансер стал для него необходимостью, бичом и спасением, болью и счастьем. Иногда он молился над телом мальчишки, просил Свет избавить его от этого плена. Иногда плакал и просил у жертвы прощения. Иногда исчезал надолго. Но всегда возвращался. Потом он заметил, что пленник, оставшись один, изводит себя до беспамятства. Он не знал, что мальчишка не переносит темноты и тишины, задыхается в тесной камере. Не знал он и того, что некромансер не может покончить с собой. Такова наша магия, она восстановит тело, что бы мы ни сделали с ним… Паладин стал связывать своего пленника, иногда на несколько дней оставляя его лежать на полу, в темноте, в глухой тишине. Некромансер научился расплетать верёвки. Какая-то капля силы оставалась в нём ещё. Тогда паладин раздобыл Бич Габриэля. И стал использовать его как верёвку. Так продолжалось три года. А потом он пропал. Может быть, погиб, а может, Свет ответил его молитвам и избавил от преступной страсти. А ещё через четыре года, когда наступило новое перемирие, группа миротворцев из всех четырёх Домов вошла в подвалы крепости паладинов. И в одной из камер нашли они некромансера, связанного Бичом. Он был ещё жив. Но мальчишкой уже не был…» Страшный голос не отпускал, завораживал жутким мороком, звучал уже в горле, в висках, в груди. Заходился безумным смехом, шептал у самого уха: «Хочешь знать, что было потом? Годы боли и отчаяния, страх в каждых глазах, страх и отвращение. Глупые вопросы: почему я, почему со мной? И сила, да, неуправляемые потоки, разрывающие тело и душу, огненные водопады, табуны диких лошадей, лавины и вулканы грубой силы… Они сминали, они наполняли, и, в конце концов, они подчинялись… А потом снова началась война. Бессмысленная вроде бы, ведь Свет уже победил. Тёмные маги, разбитые, испуганные, скрывались в северных горах, бежали, сдавались в плен. Вот тогда и появился он… Жуткий монстр, герой ночных кошмаров, безжалостный, бесстрашный, безымянный. От его ярости рассыпались в щепки столетние дубы и каменными слезами истекали скалы. Он поднимал из могил целые армии и гнал их в бой, и были они бессмертны и беспощадны, и каждый светлый, погибший в бою, становился его солдатом. А когда миллионная армия мёртвых взяла в осаду столицу, когда пал в бою магистр Света и занял место по правую руку своего убийцы, когда в осаждённом городе встали из могил мертвецы и принялись убивать своих детей, жён, матерей и отцов, тогда одумались адепты четырёх Домов и вспомнили вдруг о равновесии магии, о необходимости баланса, о простых смертных, которых нужно защищать, о строгих и справедливых законах. И были они правы, конечно. Только где же была их правда, когда лучи Света выжигали тёмные деревни?.. Но наш некромансер поверил этой правде. В одно мгновение рассыпалась пеплом огромная армия мёртвых. На десять дней солнце над столицей скрылось за чёрной тучей, и снежными хлопьями падал пепел на мостовые города, замершего в ужасе. А потом кто-то из Дома Грома догадался призвать шторм. Ветер унёс тучи пепла к морю, ливень отмыл мостовые и крыши домов, и солнце снова взошло над столицей. А наш тёмный герой исчез. Время войны, его время, прошло. В мире он стал ненужным. Поговаривали, что сильные маги четырёх Домов нашли и убили чудовище, чтобы больше никогда такая сила не попала в руки одного человека, чтобы мир не зависел от прихоти одной искалеченной души…» Коннор не сразу понял, что рассказ закончен. Что он лежит на своей кровати, на влажной от пота простыне, а за окном уже серебрится предчувствие рассвета. Что тихо урчит на кухне холодильник, а экран планшета рисует на чёрном хитрые узоры. Что слезы стекают по вискам, а в горле сухим комом застыл ужас.