Двойное противостояние

Меня обыскали. Забрали пистолет, который я ранее видел у Рене, и от его вида в груди заныло. Надеюсь, я не причинил ей вреда. Ведомый пугающими дулами штурмовых винтовок НК417, покорно шагаю вперёд. Современные модели вооружения, пришедшие на смену постепенно отходящим на покой легендарным М16. Размышляя над этим, не могу сдержать мимолётную улыбку: когда пули начнут драть тело на куски, не будет разницы в том, насколько современно оружие, из которого они выпущены. Стараюсь держать голову так, чтобы боковым зрением не наблюдать за направленным на меня оружием. От его близости кажется, будто нервы натянуты как туго завинченные гитарные струны, которые вот-вот лопнут. Здоровый глаз слегка прикрыт, однако защищённый лишь линзой и лишённый века больной нет-нет, да уловит ребристую поверхность планки Пикатинни, которой оснащена пахнущая свежим оружейным маслом ствольная коробка. Её цвет тёмный. Знаю, что чёрный, хотя кислота выжгла способность воспринимать левым глазом все оттенки, кроме чёрно-белого. Из-за этого реальность кажется похожей на кинофильм, в котором всё упрощено... Не уверен, но думаю, что эта иллюзия вседозволенности, порождённая искажённым восприятием реальности, сыграла свою роль в мотивации поступков моего альтер эго. Для него действительность похожа на фильм. Или комикс, в котором он — ключевой персонаж. А значит, бессмертный. А значит, может вытворять всё, что ему заблагорассудится. Ведь отвечать за последствия в итоге всё равно приходится мне. Моргает здоровый глаз. Однообразие блекло-зелёных стен порождает оптическую иллюзию, в результате которой тянущийся вдаль широкий коридор кажется бесконечным. Резиновая подошва военных ботинок приглушает звук шагов, однако чёткая, синхронизированная поступь военных расплывается в пространстве гулким эхом. Солдаты молчат. Лоутон молчит. Молчу и я, вглядываясь вперёд, но видя лишь металлические пластины, закреплённые на стенах и потолке толстыми шестигранными болтами. Почему-то я уверен, что эти пластины, эти стены способны выдержать ядерный взрыв. И с того момента, как в голову пришла такая мысль, я начинаю чувствовать себя замурованным. Не приступ клаустрофобии, однако лёгкие поглощают спёртый воздух плохо вентилируемого пространства более жадно. Одно радует: чёс постепенно сходит на нет. Только прикушенный язык до сих пор болит, хотя кровотечение давно прекратилось. А ещё начинает ныть правое бедро. Повредил при падении. Когда меня начали вести, это было едва заметно, но боль становится сильнее с каждым новым накатом, и сейчас я ловлю себя на том, что скриплю зубами — видимо, так организм пытается отвлечься. Наконец после очередного поворота показались выкрашенные ярко-синим цветом металлические двери. С левой стороны — небольшая прямоугольная панель. Сняв перчатку, Лоутон подносит указательный палец к дисплею, и тот на секунду загорается ярко-зелёным цветом. Затем раздаётся металлический скрежет, и толстые двери начинают разъезжаться в стороны, открывая проход в просторное помещение, целую стену которого занимает огромная компьютерная панель — на системе крупных мониторов выведено изображение белоголового орлана на синем фоне, окружённого сверху дугой из тринадцати ярко-жёлтых звёзд, а снизу двумя сплетенными ветвями. Символика министерства обороны США. С левой стороны стоят в ряд четыре высоких металлических шкафа, из которых доносится равномерное гудение. Часть некоего механизма, предназначение которой я не знаю. Справа — вытянутый чёрный стол с лакированной столешницей. Вокруг тринадцать стульев: по шесть с боков, один — стул лидера. Все они сейчас пустуют. Внезапно страх отступил, но сердце забилось чаще. Не в ужасе, но в волнительном ожидании того, что скоро, наконец, всё будет кончено. Застыв в проходе, смотрю прямо. В офисном кресле, спиной к экрану и лицом ко мне, сидит молодая женщина в строгом офисном костюме. Откинувшись на спинку и сцепив тонкие пальцы в замочек, смотрит прямо на меня. С виду не старше тридцати пяти лет. Подстриженные чёрные волосы аккуратно уложены, а длинная, до переносицы, чёлка зачёсана на правый бок. И я бы назвал женщину симпатичной, если бы не её взгляд. Так смотрит убийца, которому при воспитании было дано задание взять новорожденного щенка, выхаживать его, любить и заботиться, а после — перерезать горло, и который справился с поставленной задачей, не изменяясь ни в лице, ни в собственном хладнокровии. У этой женщины — острый, словно подготовленное к казни лезвие гильотины, взгляд палача. И сейчас он устремлён на меня. Не произнося ни слова, она кивает в сторону стола. Один из военных, выполняя приказ, хватает первый попавшийся стул и тащит к ней. Скрип деревянных ножек по железному полу царапает слух подобно наждачной бумаге. Словно вторя ему, боль в повреждённом бедре становится сильнее и взрывается в мозгу, когда один из солдат толкает меня между лопаток, заставляя сделать нетвёрдый широкий шаг вперёд. — Садись. Приказ звучит коротко. Несмотря на это говорящий солдат умудряется растянуть гласные в нескрываемом презрении. Он стоит за спиной, вне поля зрения, но услышав голос, я живо представляю себе красномордого громилу с короткой стрижкой и прищуренными блеклыми глазами. Из оставшихся в зале двоих солдат один был именно таким. Широкая ладонь в тактической перчатке, ложащаяся на плечо, кажется огромной. Тело вздрагивает, повинуясь инстинктивному порыву сбросить её. Либо перехватить, чтобы затем нанести точечный удар тремя вытянутыми пальцами прямо под кадык. Но мозг успевает проанализировать ситуацию и принять решение: нападать будет самоубийством. С протяжным выдохом покорности я опускаюсь на стул. Тихо щёлкают двое наручников, соединяя мои руки с узкими жёсткими подлокотниками. Я и заправляющая этим тайным убежищем Вооружённых сил женщина сидим напротив друг друга, скованные. Я — оковами из оцинкованной стали, она — оковами обязательств. У всех военных имеются обязательства, даже если речь идёт о боевиках террористических ячеек. — Аманда Уоллер. — Голос подобен смертоносному металлу идеально заточенного клинка. Фразы короткие и ёмкие, словно она не говорит о себе, а отдаёт очередной приказ. — Защищать страну от такого отребья как ты — моя работа. Смотрит на меня так, словно я — жирная муха, прилетевшая с кучи свежего дерьма на её кусок пирога. Но, по крайней мере, я окончательно удостоверяюсь в том, что эта женщина, Аманда Уоллер, здесь главная. И под её подчинением находится сбежавший при неясных обстоятельствах из тюрьмы Белль-Рив Дэдшот. Думаю, Чёрный паук — тоже. Не знал, что он работает на правительство США. Внезапно содрогаюсь от пришедшей на ум догадки. А знает ли Правительство США, что на них работают эти люди с криминальным прошлым, щедро залитым человеческой кровью? Но главное — не это. Куда больше я хочу знать ответ на один-единственный вопрос, не дающий покоя с тех самых пор, как я очнулся летящим из окна небоскрёба. — Почему вы меня преследуете? Из металлических шкафов слева доносится тихое гудение электроники. За спиной раздался едва уловимый лязг металла на фоне шелеста ткани. Солдаты переглянулись или вроде того. Лишь Уоллер молчит, вонзая в меня ядовитые иглы наполненного презрением взгляда. — Хочешь сказать, что ты проник сюда, не зная — зачем? — голос сочится ехидством, которому, впрочем, суждено разбиться о каменную преграду неоспоримого факта. — У меня диссоциативное расстройство идентичности. Подними досье и убедись сама. Хотя, уверен, ты читала его столько раз, что можешь процитировать наизусть. Внезапно и несвоевременно отмечаю, что боль в бедре неожиданно прошла. Прокушенный язык заныл снова, стоило мне заговорить, но в данный момент это наименьшая из всех неприятностей, а главный вопрос до сих пор остаётся открытым: покину ли я это место живым? — Ты хочешь сказать, что не помнишь крушение вертолёта, подбитого террористической организацией? Регулус, если интересно. Слышал о таком? Его люди охотятся за УЗК-16 с самого начала разработок. Они уже нападали на научный центр, занимавшийся созданием этого проекта. К счастью, проект удалось эвакуировать и переместить на ближайшую военную базу для доработки. Сюда, то есть. Это стоило жизни практически всему персоналу научного центра, но неважно. Ты не помнишь, как разговаривал с умирающим инженером? Он рассказал тебе об УЗК-16 и о том, как найти секретную военную базу, расположенную под самым богомерзким городом Соединённых Штатов. Не помнишь, как по наводке этого харкающего кровью предателя пробрался в кадастровое управление, чтобы раздобыть чертежи, являющиеся нитью Ариадны в вентиляционном лабиринте Минотавра? Говоришь, что не помнишь. Но тем не менее, ты — здесь. И ты знаешь про УЗК-16, в противном случае не рискнул бы даже близко подойти к этому месту. По окончании этого разговора ты со ста процентной гарантией будешь мёртв, но прежде я хочу знать: рассказал ли ты кому-нибудь о существовании УЗК-16 и этой военной базы? В зале вновь повисла тишина. Только на этот раз она казалась более зловещей, чем когда-либо. Неожиданно разнылась повреждённая при падении из окна рука, и я задался вопросом: не легче было бы умереть в ту проклятую ночь? Но сейчас я жив. Скорее всего, меня будут пытать — вне зависимости от того, какой я дам ответ. Если повезёт, я умру, не вкусив страшных мук несчастных пленников Гуантанамо. Если очень повезёт, проснётся Двуликий, и мне не придётся чувствовать боль, которая должна предназначаться ему. А если произойдёт чудо, я выберусь отсюда живым. Я же верю в чудеса? Или только в случай, который порой является именно чудом?