Посолонь

      С годами плен перестал казаться Дархану такой большой бедой. Десятилетия в неволе заставляют смириться со своим положением любого, кто не хочет проблем и ранней смерти. Дархан не сдался. Он всё ещё мечтал когда-нибудь вернуться к семье. Просто теперь это была далекая перспектива, а реальность перестала казаться невыносимой пыткой.       Хотен умер. Брагин давно перестал понимать, как эта тень воплощения когда-то грозных кочевников ещё может существовать. В последние годы он и вовсе не вставал с соломы, не переставая при этом оскорблять Дархана. Последние его слова были: «Сейчас я умру, и тебе желаю того же». После того, как его тело унесли, Брагин остался совсем один в шатре. Он по-прежнему приторговывал, хотя Орда не давал ему возможности сильно обогатиться. Со временем такое развлечение стало лишь способом отвлечься от своих мыслей. И лишь ночью, когда ничто не могло его спасти от него самого, он вспоминал.       Сначала дети. Три маленьких озорных черта, что сделали его жизнь в сто раз прекрасней. Он беспокоился за них. Как они? Остались вместе, или разбежались кто куда? Потеряли ли надежду стать свободными или мечтают убить Орду? Не обижают ли их? Конечно, нет. Своё воплощение люди не обидят, а земля прокормит. Оля наверняка заботится о младшеньких, а Иван защищает сестер. Больше всего он переживал за Наташу, которая казалось слишком хрупкой для этого мира. Но ведь и Ярослава такой была.       Ярослава… Именно она научила его жить. Никто никогда не смог бы передать то, что он чувствовал, когда её убили. Не будь у них детей, он мог бы сказать, что у него отобрали целый мир. Но боль с веками притупилась, тоска отдавала лишь тенью былой боли.       А потом, спустя десятилетия, Дархан стал вспоминать детство. Странно, но свою жизнь в Иерусалиме он помнит плохо. Так бывает, что в многолетней жизни воплощения одни воспоминания исчезают, уступая место другим.       Он помнит дворцовый сад, в котором часто проводил время в одиночестве, стараясь занять пылкий детский разум. Его комната, где многие учителя пытались подготовить юное воплощение к будущей роли — Йоханан, Иудейское царство. Его отец, Ханан, редко уделял время ребенку, предпочитая дела государственные. Он почему-то был уверен, что скоро умрет, и Йоханан в кратчайший срок должен научиться всему, что знал он сам. Только вот Йоханан хотел добиться от него отцовского внимания. Поэтому, когда его старания в учебе воспринимались как должное, а заинтересованность наукой не поощрялась, Йоханан сделал то, что делают большинство детей — перестал учиться, предпочитая сбегать ночью в город и затевать драки с другими мальчишками. Ханан, конечно же, пытался вразумить сына, но всё было без толку.       А потом Вавилонское царство убило его. Он плохо помнит этот день. Тогда Ханан, впервые за всю жизнь, выбрал его, а не государство. Он не стал пытаться спасти себя, потратив драгоценные минуты на то, чтобы дать Йоханану шанс бежать.       Так мальчик оказался один в этом мире. Он очень скоро понял, что не привязан к государству как таковому. Вавилония тогда искал его, и Йоханану пришлось бежать с родных земель. Он скрылся в Средней Азии и взял новое имя — Дархан.       Прибившись к гонимым евреям, он века путешествовал по земле. А потом…       А потом снова череда счастливых воспоминаний о лучших днях его жизни, которых уже не вернуть…

***

      За последние сотни лет самые счастливые дни Ивана были связаны со встречами с другими воплощениями. Лучше всех была встреча с сестрами, когда Брагинский воочию убедился — они в порядке. Это действительно облегчило жизнь Руси. Следующей по значимости был приезд Вука Мишича, Сербской деспотатии, его двоюродного брата.       Ивану и раньше приходилось встречаться с ним. Вук появился на несколько столетий раньше, что внешне выражалось разностью в два-три года. Мишич был выше Ивана, смуглее, с черными волосами да с радостным выражением лица. В простой крестьянской одежде Мишич, толком не поздоровавшись, смел брата в объятия. Иван не был против. Он знал, что у сербов проблемы с Османской империей, так что неизвестно, когда в следующий раз им удастся увидеться. Мишич нравился Брагинскому. Веселый, неунывающий, он относился к нему не как к врагу, а как к родному младшему брату. Тот же Польское княжество после смерти Ярославы стал относиться к ним по-другому, позволяя Торису присвоить земли сестер. Можно было предположить, что он сделал это только потому, что Литовское княжество имело больше шансов защитить их, чем Иван, но он никогда не говорил с горе-родственником на эту тему. Брагинский был рад, что Вук не забыл прошлое время.       Встреча происходила в деревне близ Москвы, так как братья хотели поговорить без лишних свидетелей. За те несколько столетий, что они не виделись, у них было что обсудить.       — Кто это тут у нас? Малютка Ваня! — засмеялся Сербия, отпуская брата, растрепывая волосы на его голове. Брагинский, смущенный, отошел.       — Ещё посмотрим, кто через пару веков малюткой окажется! — сказал он, улыбаясь. Братья присели на деревянную лавку.       — Ты так уже четыре столетия говоришь, — ответил Мишич. — О, ты по-прежнему его носишь? - спросил он, указывая на шею брата. Под простой рубахой было видно, что у Брагинского две цепочки. На одной был крест, на другой — Посолонь, что немного потускнела со временем.       — Ага. Так же, как и ты на всей своей одежде вышил изображение орла, — в подтверждение своих слов Иван указал на левую сторону рубахи, где желтыми нитками был вышит двуглавый орел. Брагинский заметил, что рядом есть ещё один вышитый знак. Приглядевшись, он удивился. Это был равносторонний крест с С-образными огнивами в углах. Тетраграматский крест. Оцило.       — А оцило тебе зачем? — спросил Иван, предчувствуя неприятный разговор. Сербия погрустнел.       — Понимаешь… Так получилось, что моего Душана Силнога короновали под этим знаменем. Так что всё законно, — усмехнулся печально Вук. — Только единство спасёт сербов. Теперь этот крест значит это. Сейчас моему народу нужно что-то объединяющее.       — Что… Что случилось с Константином? — спросил Брагинский, понимая, что он должен задать этот вопрос. Мишич поднял взгляд к небу.       — Царя царей, что царствует над царями, больше нет*, — сказал он.       Иван ощутил, как что-то внутри него взорвалось холодной болью. «Не может быть!» — хотел закричать он, но не стал. После смерти матери Брагинский понял, что дорогие ему воплощения могут умереть. Это может случиться. От этого не становилось легче. От этого боли не было меньше. Это просто заставляло его смириться с потерей крёстного. Смириться, и пообещать отомстить за его смерть. Иван ощутил, как внутри закипает ярость.       — Кто? — тихо спросил он, стараясь не поддаваться эмоциям.       — Садык Аднан, Османская империя, — ответил Вук, с сочувствием глядя на сжавшегося Ивана. Он погладил брата по спине, стараясь поддержать его.       — Я не могу поверить, — сказал Иван, — я понимаю, что он умер, что я больше никогда его не увижу, но поверить в это…       — Как и с Ярославой, верно? — спросил вдруг Сербия. Брагинский кивнул. Мишич приобнял брата, покачиваясь из стороны в сторону, стараясь его утешить. — Знаешь, я плохо помню свою мать, а с родными сестрами и братьями у меня отношения так себе, но вот она всегда принимала меня как сына. Наверное, мир даже не понимает, что потерял вместе с ней. И с Константином.       — Ничего уже не будет как прежде, — сказал Иван дрожащим голосом, стараясь не плакать. Сербия кивнул, хотя Брагинский и не мог этого видеть. — Как это могло произойти?       — Это всё чёртова осада. Да и на венецианский флот, мне кажется, они слишком понадеялись…       — Звучит так, как будто ты там был, — попытался пошутить Иван.       — Я там был, — ответил Сербия. — Садык заставил. Я действительно этого не хотел, но…       Он не успел договорить, как Иван обнял его. Вуку показалось, что брат плачет. Он продолжил гладить его по спине, тихо покачиваясь.       — Он пережил осаду, пережил своего императора… Тот умер в бою достойно. «Город пал, а я ещё жив» — вот его последние слова, представляешь? А Константина взяли в плен. Я видел его. Боже, я всё с самого начала видел. Византия был в жутком рванье, весь в крови, но с гордо поднятой головой. Садык… Я не слышал, но уверен, он предложил ему стать его подчиненным, представляешь? Конечно Константин тут же плюнул ему в лицо. Его тут же приговорили к ударам плетьми, но, черт побери, он смеялся как сумасшедший при этом! Смотрел на Садыка и смеялся, так то! Ночь провел в темнице, — мне так и не удалось поговорить с ним, не пустили, собаки басурманские, — а на утро была назначена казнь. Площадь, ту, что перед Софийским собором, очистили от трупов. Минотто, он командовал венецианцами, казнили первым. А Константин… Казалось, что за одну ночь он постарел лет на двадцать. Садык приказал его казнить почетно — удушить тетивой от лука. Византия не встал на колени. Его последними словами были: «Feci quod potui, faciant meliora potentes»**. Представляешь? Никто его не понял, а я чуть там не рассмеялся. Да… Вот так всё и закончилось.       Некоторое время братья сидели в тишине, прерываемой тихими всхлипами Ивана. Сербия уже не плакал. Не мог плакать. Он с грустью смотрел на брата, думая, сколько ещё раз тому придется пережить уход близких. Иван вырос, и вместо маленького мальчика Вук видел перед собой самостоятельное воплощение. Самостоятельное, но всё ещё маленькое. Сербии хотелось защитить брата, отгородить от невзгод. Но это было невозможно, пока он сам — пленник Османии. А Брагинский не может избавиться от Орды. Они действительно чем-то похожи. Мишич не сомневался, что Ивана ждет великое будущее. О себе он такого сказать не мог. Не мог, но надеялся, что братья не забудут время, проведенное вместе. И чтобы не случилось, они не станут врагами. Вук действительно не хотел, чтобы такое случилось в будущем.       Но это будущее. А в настоящем он утешал младшего брата, который казался ему таким беззащитным в этом огромном, осиротевшем после смерти Византии, мире.

***

      Если бы ещё сто лет назад Дархану сказали, что он будет проводить вечера в компании Орды, он бы попросил говорившего уйти в прекрасные заморские страны и больше не возвращаться. Но вот уже неделю как Алтан приказывал, — этот монгол не опустится до просьб, — Брагину приходить в его шатер, где Орда разливал в их чаши арак. Дархан ничего не говорил, растягивая порцию алкоголя. Улус же, по непонятным еврею причинам, начинал непременно жаловаться на всё подряд. Дархану ничуть не льстила роль нытьесборника монгола, но деваться ему было некуда. Про себя он непременно вставлял ехидные комментарии в поток речи собеседника, но при этом не позволял даже выражению своего лица хоть немного измениться.       Но в один день Орда не сказал ни слова, задумчиво смотря в одну точку на ткани шатра. Дархан не хотел привлекать его внимание, спокойно сидя на своём месте, медленно потягивая предложенный арак. Он не знал, сколько продлилось бы это, если бы Алтан не начал говорить:       — Пустота, что жгучей болью высасывает из тебя эмоции. Безразличие. Будущее кажется унылым и темным. Хочется сейчас же прекратить это, не дожидаясь, пока боль лишений придет за тобой. Но нельзя. Как бы не было больно, как бы не было плохо, я верю — придет ещё то счастливое время. Знаешь, с чего это всё началось? Чингисхан. Желание наглого и умного мальчишки иметь империю «до последнего моря», — Орда невесело усмехнулся. — В итоге Бату-хан решил исполнить волю великого деда. И у него почти, почти получилось. А я что? Я просто хотел походить на старшего брата.       Дархан невольно призадумался — а сколько успел выпить монгол, что его так потянуло на откровенность?       — Но Яо и сейчас остается империей. Империей слабой, но не сломленной. Как и твои дети. Не надо на меня так смотреть. Сами виноваты, что такие вольные. Насколько нам обоим было бы легче, если бы Русь сразу сдалась. А сейчас что? Иван вырос и лишь ждет шанса, чтобы освободиться. Знаешь, что недавно его царь моим послам сказал? «Умерла та курица, которая несла монголам золотые яйца». Ха! Ну, смейся, смейся. Это же смешно — такой юнец мне перечить вздумал! Дань платить отказывается! Послушай меня, Матрика — будет война. И в этой войне ты либо со мной, либо мертв. А теперь иди отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели.       Брагин послушно ушел, радуясь тому, что выслушивание Орды так быстро закончилось. Пленник был рад услышать весть о сыне. Лишь мысль о слабой надежде на мнимую близость свободы манила и вселяла уверенность в грядущие дни.       Лишь одно печалило: война близко.

***

      Иван никогда бы не подумал, что войну можно вести без битвы. И пока войско Орды расположилось на противоположном, южном, береге Угры, русское войско прочно закрепило свои позиции на северном береге, растянувшись линией в 60 вёрст. Они ждали.       Ахмат, нынешний хан, рассчитывал на поддержку княжества Литовского в лице Казимира IV. Но Брагинский не думал, что Торис настолько глуп, чтобы оказывать помощь Алтану. Во-первых, Иван бы его за это убил. И этой причины, пожалуй, достаточно. Хотя его сестры, несомненно, способствовали тому, чтобы Литовское княжество и не вздумало помогать врагу их брата. Иван, к своему большому сожалению, знал, что это воплощение неравнодушно к Наташе. Может, и послушает её… Ну, и наконец, его князь, Иван III, заручился поддержкой крымского хана Менгли, который исключительно по своему желанию напал на южные земли Литовского княжества, так что Торису при всём его маловероятном желании поучаствовать в значимом событии, было не до разборок Московского княжества и Орды. А значит, Алтан может рассчитывать только на своё войско, которое разбросано по его большой территории. А те воины, что уже прибыли, скоро останутся без еды — их лошади со скоростью саранчи уничтожают запасы, а новые брать негде. И, вдобавок, Иван подозревал, что во вражеском войске свирепствует эпидемия.       Скоро должно было прибыть подкрепление. Брагинский ждал, а также надеялся на скорое прибытие дедушки: для начала настоящей битвы нужно, чтобы замерзла река. Однако погода, как назло, для середины осени была теплая и скорого похолодания не предвиделось. Иван до сих пор не переплыл реку только потому, что был нужен воинам. А так он был уверен — его батя там. Даже сейчас, стоя на берегу и вглядываясь в лагерь врага, он надеялся увидеть знакомую фигуру.       — Вань, не стой без дела, иди сюда, — позвал воплощение тезка. Иван подошел к своему князю, который, в окружении бояр, начал зачитывать требования Ахмата. Монгол, выбранный в качестве посла, стоял и старался не дышать. Требования прерывались насмешками князя. — Выплатить дань за семь лет? Ищите дурака!.. В знак покорности явиться к нему! А может мне ещё на руках тебя до Москвы донести, чучело?       Иван стоял рядом, стараясь не смеяться. Требования выглядели как истерика маленького ребенка, у которого отбирают любимую игрушку.       — Что ж, я отправлю к хану посла с подарками, но дань выплачивать не буду, — решил князь.       С этими словами монгола увели.       — Как-то я великодушно поступил с ним, не думаешь? — спросил Иван у воплощения, когда они отошли на берег. Брагинский задумался.       — Никаких пыток, никаких угроз, никаких пожеланий скорой смерти… Да уж, стареешь.       — Не хочу это слышать от подростка, который на несколько сотен лет старше меня, — усмехнулся князь. — Но ты прав, надо было выторговать побольше привилегий.       Иван грустно усмехнулся, снова посмотрев на вражеский лагерь.       — Знаю я одно воплощение… Мастера по части торговли.       Князь задумчиво кивнул. Брагинский не всем правителям рассказывал о бате, но с Иваном у него сложились на редкость хорошие отношения.       — Кстати, я хочу посоветоваться с тобой. Ахмат хочет созвать всё своё войско к реке. Надо помешать им. Я хочу направить отряд на их территорию, чтобы ослабить его. Кого бы ты назначил командиром?       Воплощение задумчиво смотрело на другой берег, а затем уверенно улыбнулось.       — Решай сам, я доверяю тебе. Но помощником командира буду я.

***

      Дархан всегда верил, что Алтан умрет от рук Китая. Сам Ван не раз клялся, что его непослушного брата сможет утихомирить исключительно он сам, дай только время. Время шло, и Китай всё больше занимался проблемами внутри империи. Брагин не чувствовал грусти из-за этого. Проходили столетия. Иван окреп.       Дархана снова взяли с собой в военный поход. На этот раз река, месяц в ожидании хоть чего-нибудь. Редкие перестрелки, незначительные потери. Сорванные переговоры. Злой Алтан, который день ото дня становился всё злее и злее. И, наконец, сообщение о вражеском отряде на территории Орды. Уже через день монголы были готовы возвращаться в столицу.       Алтан ехал верхом рядом со связанным Дарханом. Вид у него был болезненный, опустошенный. Будто бы тень своего прежнего величия.       Монгольское войско разделилось. Часть возвращалась в столицу. Другая, во главе с Ахматом, шла грабить литовские города, как месть за то, что им не оказали помощь. Орда пошел с ханом. Государство всегда следует за правителем, даже если он не прав.       Под конец этой карательной экспедиции численность войска уменьшилась. А после на них напал русский отряд. Орда, кажется, даже не был удивлен. Кажется, он ждал этого. Как только стало понятно, что победу им не одержать, хан сбежал. Монголы поступили как их правитель. Орда, понимая, что ему не скрыться в этом заснеженном лесу, схватил пленника и, приставив к его горлу саблю, оскалился.       — Все назад! Иначе я отправлю его на тот свет!       И тут Дархан услышал до боли знакомый голос.       — Идите за монголами. Тут я сам разберусь.       И они ушли, оставив Алтана наедине с отроком, в чьих глазах аметистовым пламенем горел огонь мести. Орда оскалился.       — Ну здравствуй, Ваня.       — И тебе не хворать, окаянный, — холодно произнес он. А потом перевел взгляд на пленника и тепло улыбнулся. — Здравствуй, батя.       Брагин не мог поверить, что тот маленький мальчик, которого он отослал с Владимира, вырос в такое дивное воплощение. Кольчуга блестела на солнце, чуть отросшая челка явно мешалась. Хоть он всё ещё был ребенком, но в нём виделась взрослость. Та, что появляется в покинутом человеке в трудные минуты, когда у него нет выбора, когда единственный выход — научиться всему самому, стараясь совершать как можно меньше ошибок. Он стал совсем самостоятельным воплощением.       — Здравствуй, сын, — сказал Дархан.       Тишина.       — Всё-таки ты больше похож на батю, — задумчиво проговорил монгол. Иван снова посмотрел на него враждебным взглядом. — Так же не хочешь умирать. Из всех моих пленников только он дожил до этого дня. И только ты, Московское княжество, так отчаянно сопротивляешься мне. Согласился бы быть частью меня — давно бы счастливо жил с батей и сестрами. Почему нет?       — Ты маму убил, — тихо произнес Иван. И медленно достал меч. — Сразись со мной. На равных.       — Не надо! — крикнул Дархан, связанными руками пытаясь отпихнуть монгола. Одна лишь мысль о том, что его сын будет драться с этим чудовищем, ужасала. Но Иван не показывал ни капли страха. Еврей почувствовал гордость за него. Гордость, затуманенную страхом.       Орда рассмеялся.       — Интересное воплощение из тебя получилось, ничего не скажешь. Эй, Иван, — спросил он почти дружелюбно, — помнишь, я задал тебе вопрос — знаешь ли ты, что нужно для смерти воплощения? Сможешь ли ответить на вопрос?       — Для этого нужно нанести смертельную рану. Если воплощение сильное — выживет. Если нет, то умрет, — ответил Иван, сильнее сжимая в руке меч.       — Верно, — усмехнулся Орда, — ты действительно вырос за эти годы. Не хочешь ли ты проверить, сильный ли твой батя? — задал вопрос Алтан, и Дархан почувствовал холодный клинок на шее.       Иван не помнит последующих яростный секунд, что навсегда изменили его жизнь. Тело двигалось само, меч был словно продолжением руки. Воплощение сделало всё инстинктивно, не задумываясь, даже не чувствуя боль от появившейся раны.       Осознание происходящего произошло в тот момент, когда он обнаружил себя стоящим над Ордой с окровавленным мечом в руке. Воплощение было мертво. Иван почувствовал радостное головокружение. Это конец. Конец его жизни под гнетом Орды, в постоянном страхе. Теперь он сможет вернуть сестер, вместе с батей, и они будут жить вчетвером, счастливо, уж теперь-то он не позволит отобрать это у него, уж теперь-то они будут свободны…       Иван повернулся к бате, чтобы сказать ему об этом, и замер. Дархан лежал на окровавленном снегу и не двигался.       — Батя!       Иван бросился к нему, присел возле родного воплощения. Брагин держался связанными руками за горло и улыбался.       — Молодец, сын… — тихо произнес он. — Я горжусь тобой…       — Нет, нет, нет… Всё… Всё не может закончиться вот так вот… Мы три столетия не видели друг друга, а теперь… — Иван почувствовал, как слезы текут по щекам.       — И так бывает… Ваня… И так бывает… — он сделал глубокий вдох и между пальцев просочилась кровь. — Ваня… Будь добр… Мои руки…       Иван понял, что от него требуется. Достав кинжал, он предельно аккуратно перерезал веревки на запястьях бати, выбросив это напоминание о неволи подальше. Дархан улыбнулся.       — Наконец-то… Свободен…       Он до последнего надеялся на чудо. Его не произошло. Дархан сделал последний вдох.       Иван ещё долго сидел возле тела, впервые за несколько веков позволив себе разрыдаться.