Холодным мужчинам

— Что она сделала?! — казалось, еще секунда — и Дэвид лопнет от удивления. Он в шоке смотрел на брата, который с пресным выражением лица сидел рядом с ним в баре, крутя в руках бокал с соком. — Не напрягайся так сильно, а то глаза выскочат. — Ты сейчас серьезно?! — Извини, продемонстрировать не могу, так как я оставил подарок в ее комнате, но да, она подарила мне резиновый член, прекрасный подарок, не правда ли? — он сделал глоток и поставил бокал на барную стойку, задумчиво глядя в одну точку. — Знаешь, тогда я был готов убить ее на месте от шока, но сейчас даже не знаю, что мне делать — то ли отодрать ее как следует, то ли посмеяться и смириться с тем, что ее не исправить. — Отодрать ты ее не сможешь, ты не бьешь женщин. — Если бы она была женщиной. Так она же ребенок, глупый, даже тупой, без логики, интеллекта, и я уже молчу про ее чувство юмора. Она реально думала, что это остроумно? Как мне кажется, это по меньшей мере унизительно. — Вот ей-богу, надо было слушать меня раньше, сейчас бы таких проблем не было. — Да я уж понял, — он залпом осушил бокал и поморщился, прикрыв глаза, — надо было трахнуть ее, чтобы успокоилась, и все бы наладилось. Но я как-то не думал, что существуют люди, которые живут только ради секса. Надеялся, что она поймет это. — И что теперь? — Теперь? — Киллиан пожал плечами. — Если честно, руки чешутся ее проучить за ее поведение. И за подарок, и за слова на вечеринке. За все хорошее, чтоб не повадно было больше. Но от некоторых принципов я категорически не отхожу, так что нужно думать дальше. Я больше не могу на это закрывать глаза. Она снова и снова позорит меня, и ладно, если наедине — она опозорила меня перед обществом. Странно, как ко мне еще не вломились журналюги с вопросами о моей ориентации и потенциальном любовнике. — Она назвала тебя геем? — Дэвид подавился воздухом и закашлялся, выпучив глаза. — Серьезно? Тебя? Она что, совсем слепая? — Нет, тут не в этом проблема. У нее логическое мышление не развито категорически, она думает на уровне пещерного человека. Она вбила себе в голову, что, если мы не занимаемся сексом, значит, у меня или любовница, или ориентация не та, вот она и живет с этим. Причем я понимаю, если бы она сделала этот подарок чисто ради желания отомстить, тогда я еще хоть как-то мог бы понять, но она сделала это из детского непонимания, и это хуже всего. Есть вообще смысл биться или плюнуть? — Сомневаюсь, что ты сможешь. — Я-то смогу. Мне ее жалко. Ей уже двадцать второй год идет, а она остановилась на стадии четырнадцатилетнего ребенка. Даже если я ее оставлю, что с ней будет? Отцу на нее как было плевать, так и сейчас, у Руби свадьба на носу, бывший жених и в ус не дует. Да она, если задуматься, никому не нужна. — Но ты-то печешься, — медленно протянул Дэвид, окинув его пристальным взглядом, — ты волнуешься о ней, значит, тебе не все равно. — Конечно, не все равно. Я полгода бьюсь, пытаясь сделать из нее человека. Только то ли я тупой, то ли лыжи не едут, если мы с мертвой точки с трудом сдвигаемся. Но мне действительно не все равно, я не могу все это просто так оставить. Это будет неправильно. — И что будешь делать? — Импровизировать.

***

      Эмма сидела на диване, теребя край своей кофты, и смотрела немигающим взглядом в одну точку. Прошлый вечер казался каким-то нереально глупым и нелогичным сном, и она не могла поверить в то, что это была реальность. Было стыдно, дико неловко, и она ждала и одновременно боялась, когда Киллиан вернется домой. Новый, более банальный подарок лежал на столу, мозоля глаза, и Свон корила себя за то, что не остановилась вчера.       В холле послышались шаги, она вскочила и замерла, напряженно глядя на дверной проем. Киллиан вошел в комнату и, подняв голову, взглянул на нее немного напряженными, уставшими глазами. Положил портфель на пол возле дивана, убрал руки в карманы и подошел к ней, наклонив голову набок. — Еще какие-то умные шутки? — Мне… мне жаль, — пролепетала Эмма, с трудом выдавив из себя слова. — Мне очень сильно стыдно, я… я не знаю, что на меня нашло, это было нереально глупо. Не понимаю, как это вообще взбрело мне в голову. Я думала, что это могло бы быть смешно, но потом я хотела остановиться, когда подарила тебе его, и не успела… — Лучше бы ты забрала у меня подарок и как-нибудь выкрутилась, чем позволила мне открыть коробку и увидеть этот абсурд. — Мне жаль… — она опустила голову и протянула ему небольшую коробочку, не поднимая головы. — Это извинения… — Зачем? — он устало выдохнул и покачал головой. — Эмма, ты, видимо, так и не поняла. Мне не нужен подарок, мне приятно, что ты помнила о моем празднике. Да даже если бы оставила все, как было утром, когда ты просто поздравила меня на словах, было бы лучше, чем… чем вот это вот, — он многозначительно поднял глаза наверх. — Это насколько нужно не понимать, что смешно, а что нет, чтобы решиться на такое. — Я же уже извинилась… — И что? Ты думаешь, этого хватит? Ты снова извинишься, я проглочу, а потом все начнется по-новой. Только вот что будет следующим шагом? Если начала ты с приватного танца на пляже, продолжила публичными оскорблениями и резиновым, чтоб его, членом? — Киллиан… — она залилась краской, сглотнув, и провела языком по губам, — когда ты так говоришь, становится совсем хреново… — Как странно. А я думал, что курорт тебе устроил. Вот же оказия. — Киллиан! — девушка сверкнула глазами, и Джонс пожал плечами. — А что? Ты действительно думала, что я вместе с тобой посмеюсь над этим подарком, поглажу по головке и скажу «спасибо»? Извини, конечно, Эмма, я не знаю, в каких кругах ты общалась, если там ценился такой уровень юмора, но здесь это не пройдет. Я больше не буду закрывать на это глаза. — И что… ты думаешь делать? — ее голос резко сел, и Эмма испуганно посмотрела на него снизу вверх, нервно сжав руки в кулаки. — Если честно, мне бы стоило повести себя как с ребенком и заняться твоим воспитанием напрямую, не церемонясь, но, увы, я против грубой силы, по крайней мере когда это касается женщины. Так что я никогда тебя не ударю, этого можешь не бояться. — А что тогда? — Поверь, иногда слова могут ударить гораздо больнее, чем грубая сила. И мне кажется, что нам пора поговорить, — он сел на диван напротив нее и сложил руки домиком, подавшись немного вперед. — Все это время я пытался понять, что тебе нужно. Вроде бы у тебя все есть, по крайней мере все, о чем мечтают обычные люди: и дом, и деньги, и положение в обществе, и одежда, и еда, и семья. У тебя есть все, Эмма, но тебе все равно мало. Неужели ты настолько озабоченна, что ради пустого секса готова положить на карту все? — Я… — она зарделась, опустив глаза, и нервно сглотнула. — Тебе правда так важен секс? Ты повернута на нем, это не нормально, по крайней мере я не могу сказать, что это хорошо. Тебе действительно он так нужен? У тебя нет каких-то других ценностей или желаний? Ты вроде бы из приличной семьи, но все твои желания и действия сводятся к тому, чтобы, прости, конечно, я тебя трахнул. — Это не так… — она была готова провалиться сквозь землю от стыда, с трудом сдерживая слезы. — Ой ли? Потому что я вижу совершенно противоположное. Что бы ты ни делала, все ведет именно к сексу, словно мы первобытные люди, которые только рычали, изъяснялись жестами и делали потомство. Очнись, уже двадцать первый век, мы эволюционировали! Сейчас совсем другие ценности, во всяком случае у меня они явно другие. Почему ты не просишь меня сводить тебя в театр? На оперу или мюзикл? На балет? Да хотя бы на выставку сходить ради разнообразия. И да, у тебя реально бывают проблески сознания, когда ты понимаешь, что тебе бы стоило что-то изменить в себе, но дальше слов ты не продвигаешься. Мне просто интересно — почему? — Я… я не знаю… — Это не ответ. Ты так могла говорить, когда тебе было лет двенадцать и ты стояла у доски с домашним заданием, которое не сделала. Сейчас ты уже в том возрасте, когда слова «я не знаю» просто не могут существовать. Ты можешь не знать население Сингапура, но не знать себя и не нести ответственность за свои действия и поступки ты не можешь. — Тогда чего ты ждешь от меня? Что я должна сделать, что сказать, как вести себя? Я и так бьюсь, как белка в колесе, пытаясь угодить тебе, а ты… — А я, скотина такая, не оценил фаллос. Вот же оказия, верно? — Киллиан! — Эмма покраснела, вспыхнув, и он усмехнулся, вскинув брови. — А что я такого сказал? Это ты мне его подарила, я всего лишь назвал вещи своими именами. Чего же ты смущаешься? Ты же его купила, оплатила, и я даже уверен, что сделала это непосредственно в магазине, а не через онлайн-маркет. А сейчас вдруг решила краснеть? Что за глупости. — Я уже извинилась. — А я уже ответил, что этого мало. Извиняться можно было за скандал, который ты мне устроила, когда я пришел просить твоей руки к Роберту. Но никак не за все остальное. Послушай, я и так стараюсь терпеть, вожу тебя гулять, поощряю твои желания, помогаю тебе по мере своих возможностей, но, черт возьми, мое терпение заканчивается. Я вчера был готов сорваться и по-настоящему проучить тебя. Раз уж женился на ребенке, значит и общаться с тобой буду, как с ребенком, и бороться точно так же. Ты этого хочешь? Скандалов, грубой силы? Мне нужно вколачивать в тебя правильное поведение? Если ничего другого не останется, но да, я стану плохим и перестану нянчиться с тобой. Мне нужна жена, которая уважает себя и меня, которая отдает отчет своим действиям, а не то, чем ты являешься, — поднявшись на ноги, Киллиан ушел в свою комнату, оставив Эмму наедине со своими мыслями.       Свон проводила его взглядом и слабо выдохнула, когда его шаги стихли на втором этаже. Внутри было неожиданно пусто, и она нервно сглотнула, не зная, что ей делать. Первой мыслью было броситься следом за ним и снова извиниться, но она понимала, что это будет неправильно, и осталась сидеть.       Забравшись с ногами на широкий подоконник, Эмма подтянула колени к груди, обхватив их руками, и прижалась лбом к окну, глядя на улицу. Слова Киллиана снова и снова отдавались в ее голове, медленно раскладываясь по полочкам, и она зажмурилась, увидев всю картину в общем. Она осознала всю глупость своих поступков и действий, вспомнила все, что она творила, и ей стало так стыдно, что слезы снова выступили на глазах.       Она испортила их медовый месяц, она умудрилась сломать впечатление от первого свидания, она унизила мужа перед людьми на приеме, выставив его посмешищем, она растоптала хорошие впечатления о его празднике. Стало нереально противно от самой себя, и Эмма обхватила свои плечи руками, до крови закусив нижнюю губу. С болью она понимала, что не сделала практически ничего, чем она могла бы гордиться, ей абсолютно нечем крыть свое поведение.       На душе было гадко, и она поморщилась, понимая, что ненавидит себя за свою глупость, за свое поведение. Снова и снова она пыталась доказать всем, что она взрослая и самостоятельная женщина, но на самом деле никогда не делала ничего, чтобы подтвердить это, чтобы доказать, что она действительно выросла, что она не ребенок. — Довольно, — Эмма решительно встала на ноги, стряхнув плед на пол, и расправила волосы, — нужно взять себя в руки и начать что-то делать. Большего всего я не хочу, чтобы он меня презирал. А я слишком близка к этому, — поднявшись на второй этаж, она постучалась в комнату мужа и, услышав его разрешение, открыла дверь. Киллиан поднял голову и выжидательно посмотрел на нее. — Я хочу открыть приют. Ты поможешь мне? Я готова учиться, я буду слушать тебя, и я очень хочу чем-нибудь заняться. — Если ты готова учиться, то я помогу тебе. Но ты должна понимать, что это дело не на один день, что у тебя не получится поиграться с полгода и бросить. Это бизнес, хоть и маленький на первых порах, но бизнес. — Я не брошу. Мне нужно дело. Но одна я не справлюсь, — она встретилась с ним взглядом и нервно поджала губы. — Пожалуйста, мне нужна твоя помощь, Киллиан. — Я помогу, — он кивнул, спокойно и прямо глядя ей в глаза, — но помни мои слова. Я тебя предупредил.