Инвестиции в счастье или Как добиться Гермиону Грейнджер

      Открыла один глаз. Закрыла. Поморщилась. Вздохнула, постаралась уснуть.       Резко открыла оба глаза. Захотелось плакать. Стало страшно.       Огляделась. Осторожно подняла одеяло. Обнаружила себя в одежде. Выдохнула.       С опаской повернулась.       Рядом никого не было.       К вечеру в будний день в трех метлах народу было крайне мало. Хорошо, кого мы обманываем? Людей там было от силы пару человек. И то, все разбрелись по укромным уголкам, и Грейнджер, сидящей практически в центре зала, казалось, будто она здесь абсолютно одна, и все взгляды официантов, бармена, даже поваров за огромной дубовой (почему, ей показалось, что дверь дубовая?!) дверью, направлены только на нее. Не будем скрывать и того, что она безумно нервничала. Ее ладони вспотели, она то и дело поправляла прядь волос, которая постоянно выбивалась из ее укладки, застегивала и расстегивала манжеты на рукавах, снимала пиджак и одевала его снова. Постоянно кидала возмущенный взгляд на часы, и обнаруживала только одно — шести еще даже не было.       Если вы спросите эту нервничающую женщину прямо сейчас, что она ненавидит больше всего на свете, она вам подробно распишет пять пунктов. Реальные пять вещей, которые терпеть не может. И мало того, она не просто назовет их вам, она еще и аргументирует, тщательно опишет каждую. Настолько тщательно, что вы тоже возненавидите их все.       Итак, первый пункт. Она терпеть не могла ждать. И нет, не когда ты ждешь, например, ребенка. Или когда ждешь, когда микроволновка издаст победный сигнал. Нет. Когда сидишь и ждешь, когда кто-то наконец-то придет, или когда, наконец, в кинотеатре начнется фильм, или когда выйдет новый сборник законов с поправками. Когда принесут кофе, или стакан воды. Последнее, конечно, было слишком странным, но она всегда отвечает одно и то же: «Вода и кофе слишком легкие блюда, чтобы готовить и нести их более пяти минут».       Из этого вытекал пункт второй, над которым она усердно работала, но пока у нее ничего не получалось. Она терпеть не могла приходить на встречи, работу, свидания раньше положенного. Ведь потом приходилось ждать. Соответственно настроение портилось, и в такие моменты она доставала зачитанный до дыр учебник по тайм-менеджменту.       Третий пункт ее ненависти заключался в подхалимстве. Она терпеть не может это от подчиненных, а еще больше от клиентов. Особенно от мужчин, которые задаривали ее шоколадом, сладостями в принципе, цветами, деньгами, даже детскими товарами, когда узнавали, что у Гермионы Грейнджер есть ребенок. Это все наталкивало ее на мысли, что ну не может же человек быть настолько слаб, чтобы жить без вранья в своей жизни? Отсюда вытягивался четвертый пункт. Она ненавидела слабость. Это была одна из причин развода с Роном. Слабость ее бывшего мужа выводила ее из себя. Когда он просто сидел и смотрел телевизор, когда он устраивал истерики, когда перестал уделять ей время, когда снова начал уделять ей время и требовал этого от нее. А она не могла. Объясняла ему, он не понимал этого. И эта ненависть к этому маленькому недостатку Рона Уизли сжигала все то светлое, что было в ней по отношению к нему.       И, наконец, пятый пункт. Пятый пункт ненависти Гермионы Грейнджер сейчас медленно открывал дверь и смотрел на девушку, которая немигающим взглядом смотрела на него. Он действительно не мог поверить в то, что она пришла. Она действительно не могла поверить в то, что он не прикалывался, отправляя это письмо. Как в детстве, посмотреть придет или не придет. Если придет, то тут же выскочат журналисты с перьями, колдокамерами, и все они будут задавать ей вопросы о ее наивности и так далее, далее, далее… Но он здесь. Открыл дверь и замер, впуская в маленькое кафе так много холодного ветра. А она сидела за столиком такого огромного и вдруг такого маленького кафе. «Какая же она наивная», — думал Малфой стоя и рассматривая женщину. На ней была белая блуза с не большим вырезом, красные классические брюки, такого же цвета остроносые лодочки. Волосы были распущены, но, тем не менее, аккуратно уложены. На стуле висел длинный красный пиджак. Она деловито подняла взгляд, на звук колокольчика и кинула на него не то недоумевающий, не то озадаченный, не то с сарказмом говорящий взгляд с приподнятой бровью. Слишком быстро менялось выражение ее глаз на лице. Его это веселило, но нельзя было даже на секунду подать вид, что все это хитро продуманный взгляд.       «А он совсем не изменился и… и очень даже ничего», — отметила про себя Грейнджер, продолжая смотреть на него. Все в нем говорило, хотя нет, кричало о роскоши. Его те ж платиновые волосы были аккуратно зачесаны назад. На нем была изысканная дорогая черная рубашка, на ней же красовалась новая мантия из дорогого модного журнала. Гермиона это определила безошибочно, так как буквально два дня назад Дафна под дикие крики показывала эту мантию Грейнджер, крича о том, что обязательно купит ее Блейзу. Идеально выглаженные стрелки на брюках, казалось, что можно было бы о них порезаться. Идеально начищенные лакированные туфли. От всего этого лоска, так сильно бросавшемуся в глаза, Гермиона не могла оторвать взгляд. Тут же почему-то подумалось, а почему она не надела мантию? А дело в том, что девушка не носила мантий очень давно. Примерно с того момента, как в волшебном Лондоне постепенно мода на мантии сходила на «Нет». Многие, конечно же, продолжали их носить, но тем не менее таких людей было все меньше и меньше.       Драко медленно закрыл дверь и прошел к ней. Сначала он пафосно прошел к месту, потом тихонько сел рядом, Гермиона же, в свою очередь, подобрала папку с бумагами, которую внимательно читала, пытаясь отвлечься от ожидания. «Как всегда пришла раньше», подумалось, было, ему. Он даже ухмыльнулся своим мыслям, но только в своей голове. На деле, он серьезно всматривался в ее лицо и действия, которые выдавали в ней волнение и неподдельное удивление.       — Ты все-таки пришла? — решил начать он, потому что Грейнджер так и не издала ни единого звука.       — А ты все-таки не шутил? — решила спросить в ответ она.       — А вдруг мое письмо не дошло, или тебе оно показалось странным. После стольких лет…       «Всегда», чуть было не ответила Гермиона, но сдержалась. Она видела всю историю Северуса Снейпа и знала ее наизусть. Тогда ей казалось это романтично, сейчас наталкивало на мысль все о той же слабости.       Отвлеклась.       — Письмо дошло. Да, показалось странным. Хочу потребовать от тебя ответов, на многие мои вопросы.       — Какие? — Драко подался, вперед, но тут же обратно облокотился о спинку стула и щелкнул пальцами. — Хотя подожди, закажу что-нибудь выпить. Ты будешь? — Гермиона округлила глаза в изумлении. Она никогда его не видел таким простым? Вот так просто, в такой дорогой мантии и, казалось, с идеальной внешностью. Он согласился с ее суровым тоном, суровым взглядом. Спросил, хочет ли она выпить?       — Что? Выпить?       — Да, Грейнджер выпить, — с нетерпением произнес Малфой. Она начинала его утомлять. Он прекрасно знал, какие вопросы она хочет задать. И на все ее вопросы он уже давно приготовил свои ответы.       — Сливочного пива, пожалуй, — в этот момент Гермионе показалось, что на его лице проскользнула тень скуки и чего-то еще, такого противного и хамоватого, что как раз под стать Малфою. Резко почему-то подумалось, что может все это полный бред? Малфой сидит здесь, в «Трех метлах». Пригласил он ее сюда посредством письма, писал, что любил всю жизнь, но на лице сейчас проскальзывает тень скуки и неприязни? На все вопросы в миг нашлись ответы. Но только Драко Малфой связался именно с Гермионой Грейнджер. И она, нежно улыбнувшись, сказала приторно-сладким голосом:       — Драко, — она заметила, как мужчину передернуло. К нему по имени относились пару человек. Из которых самыми близкими были его покойная Астория и любимая мать. И было как-то несправедливо, неправильно, что грязнокровка Грейнджер так быстро назвала его так, как его называли только самые любимые люди. Но он не намерен сдаваться. Нельзя показать, что у него есть цель.       — Да? — тихо спросил он, так как в горле пересохло от ненужных мыслей.       — Ты написал… такое странное… письмо, — слова подбрилась с трудом. — Я бы хотела получить объяснения.       — Ну ты же понимаешь, что так сразу я не готов тебе их дать. Так как это очень тяжело, я не так давно стал вдовцом… и… — он был уверен, что она задаст этот вопрос. Обязательно задаст. И готов был у него ответ, но почему-то, как только он вспомнил о его любимой Тори, все стало как-то мрачно.       — Я знаю. Читала в газетах. Но там были лишь сухие факты и короткий некролог…       — Я позаботился об этом.       — И об этом я знаю, Дафна рассказывала мне об этом. Она работает со мной, — Гермиона облизнула губы, которые так внезапно оказались пересохшими. «Где же это дурацкое пиво, почему так долго?», — подумала она, оглядывая кафе. Но ответ пришел тут же. Как-будто из ниоткуда вынырнул официант, неся на подносе два бокала. Он аккуратно поставил их напротив молодых людей. Уточнив, не хотят ли они чего-нибудь перекусить, но, получив отрицательный ответ, он удалился.       Молодые люди сделали два глотка, и посмотрел в глаза друг другу. Почти в упор. Наконец, Гермиона не выдержала. Вздохнула и закрыла глаза, медленно придвигаясь ближе к нему.       — Мне кажется, Малфой, извини, конечно, что так быстро меняю тему, но мы здесь не из-за того, что ты любил меня все эти годы.       Такого поворота событий Драко явно не ожидал. Он поперхнулся и внимательно посмотрел на девушку.       — Что? — парень недоуменно посмотрел на девушку.       — А то! Я видела ваши фотографии в газетах. С Тори. То, как ты смотрел на младшую Гринграсс никогда бы не дали мне повода думать, что ты любил кого-то еще. Это первое. И потом, я знаю, как ты переживал из-за ее смерти, не забывай, у меня в отделе работает Дафна, — Гермиона уже не могла остановиться. Ее несло. — Ты думаешь, пригласи меня в кафе, да еще и в «Три метлы», при этом написав в письме, что-то типа любви и так далее, ты думаешь, что я поверила тебе? Это даже смешно Малфой! — на этом месте Гермиона улыбнулась, так как заметила, насколько ошеломленно на нее смотрит Драко.       Мужчина сидел напротив этой нервничающей, разозленной не на шутку девушкой, от тирады, которую она говорила, покрасневшей и немного растрепанной, и пытался вспомнить, когда он в последний раз ее такой видел. Вспомнил. На третьем курсе. Когда она чуть не сломала ему нос. Но очень может быть разбила губу. Вот тогда она стояла перед ним такая же. Разозленная, и, как ему казалось уже потом, на старших курсах, безумно страстная. В обычной жизни он не мог представить, что когда-нибудь захочет грязнокровку. Захочет ее в том смысле, в котором хотел на пятом курсе, когда она с решительностью, которой могут позавидовать многие, начала возражать Амбридж. Тогда он отметил эти ее характерные признаки. У нее часто вздымалась грудь, волосы были небрежно растрепаны, глаза, которые были шоколадного, нежного карего оттенка, приобретали немыслимый цвет, который Драко окрестил в тот день для себя как «дьявольски карий». И не хотелось бы ему оказаться под этим взглядом, если она вдруг будет с палочкой в руках. «Стоп, что? Ты думаешь о грязнокровке Грейнджер!», — одернул себя юноша, как тут же заметил, что она молчит и терпеливо смотрит на него. Половину речи он пропустил, не услышав, что было после паузы и той очаровательной… совсем не очаровательной улыбки.       — Это… совсем не то, о чем ты подумала… — медленно произнес он, пытаясь вспомнить хотя бы то, чем закончилась первая часть тирады.       — А о чем я подумала? — сладко спросила она. От этого тона у Малфоя заскрипел сахар между зубами. «Да чего она вообще себе позволяет?» — мужчина начал закипать. Его план летел в тартарары, потому что Грейнджер что-то начала подозревать, и не просто подозревать, а уже перешла в наступление. Да и откуда? Чем он себя выдал? Они и часа не проговорили. Он не успел задать ей вопросы, поговорить о Хогвартсе, чтобы хоть с помощью воспоминаний и ностальгии расположить ее к себе.       — Так, Грейнджер, — тихо начал он и Гермионе почему-то стало не по себе от этого тихого голоса. И не потому, что она только что говорила на повышенных тонах, и все внутри нее кричало. Нет. А потому, что он как-то изменился в лице. Если раньше, его правдивое выражение лица как будто проскальзывало сквозь рябь неестественной маски, то сейчас она видела его таким, какой он был на самом деле. Со скучающим выражением лица, с какой-то опасной злостью в глазах, которая то и дело зажигалась какими-то не очень уютными и совсем не веселыми огоньками. Невольно захотелось потянуться за палочкой, но вовремя подумалось, что это будет выглядеть, по меньшей мере, глупо. Но тем временем он начал медленно вставать. И девушка внимательно следила за его движениями. Она приготовилась к крику, к «кулаку по столу». Но был лишь тихий голос полный металла.       — Если ты думаешь, что я здесь сижу с тобой только потому, что ты работаешь в отделе, который может помочь мне открыть свое дело, то, что ты, в конце концов, возомнила о себе? Или ты думаешь, что я не могу сам пройти все эти придуманные тобой унизительные процедуры? Ты можешь хоть раз не судить людей по одному типу? — Гермиона молча глотала воздух, не ожидая такой тирады, таким тоном. Малфой же смотрел на нее и хвалил себя за победу. Все было правильно. Внутри он улыбался. Она думала, что разгадала его, но она была не права. «Бедная, маленькая грязнокровка, еще не знает, что даже таким поведением она играет по моему сценарию…» — подумал он и, продолжая спектакль одного актера, он тяжело и продолжительно вздохнул.       Гермиона смотрела на него, мысли путались. «Что он сейчас говорил? Точнее не говорил, он сплошняком задавал какие-то вопросы», — думала она, улавливая каждое его движение. От злости или ярости, которая, казалось, накатила на Малфоя, у него поддергивалось, чуть заметно, левое нижнее веко. Если бы она не изучала его лицо раньше, она бы не заметила. Но взгляд скользнул ниже, и зацепился за левый рукав рубашки, который чуть приподнялся. Она увидела. Черный маленький кусочек от метки. Она судорожно вздохнула, и почему-то на ее душе стало очень грустно. В ее голове впервые промелькнула мысль. «А он ее хотел?»… Малфой проследил за взглядом девушки, и, едва заметно выругавшись, отпустил рукав.       Их взгляды встретились. Два взгляда полные боли. Два взгляда, затравленных войной, зверей. Гермиона ненавидела метку из-за всего, что пришлось ей пережить, из-за смерти Тонкс и Люпина, из-за смерти Грозного глаза и Фреда. Из-за всех. Малфой ненавидел метку из-за слабости. Из-за того, что она заставляла его быть слабым. Из-за Нарциссы и Люциуса. Из-за змееподобной ящерицы, которая жила у них в доме, которую он боялся больше смерти. Из-за Тори. И сейчас эти до ужаса уставшие, вспоминающие смерти и войну два молодых человека молча смотрели друг на друга. Слишком многим их связывала эта метка. Но так же и делала их такими разными, такими не подходящими друг другу. Внезапно обоим пришла одна и та же мысль. Им никогда не стать друзьями, а уж тем более чем-то большим. Они на разных сторонах. И все, что они могут сделать друг для друга — это не мешать. Гермиона не в состоянии ему помочь, она действительно не привыкла уступать своим принципам и если сказать, что она готова помочь Малфою, просто вынести решение и все — она проиграет. Проиграет самой себе. А Малфой понял, что он вырос из всех этих грязных и детских интриг. Он не в состоянии делать только зло. И вот только зацепившись взглядом за свою метку, он понял, что он не может в полной мере воплотить этот план. Это все слишком жестоко. Даже для него. Он готов пройти все эти унизительные процедуры, чтобы получить разрешение, а дальше он уже будет спокойно работать, и больше с ней никогда не столкнется. «Надо уходить», — подумалось и он, но сил объяснять ей все не было.       — Прости, — тихо произнес он и почти бегом покинул «Три метлы».       — Драко… — чуть слышно произнесла она, и быстро, на ходу надевая пиджак, оставляя деньги на столе, она поспешила покинуть «Три метлы» за ним.