Вечность длиною в год

11 ноября Ночью температура падает до минус десяти градусов. Хотя батареи довольно теплые, но в нашей квартире старые окна, сквозь щели дует сквозняк, поэтому я ужасно замерз. Мама суетится вокруг меня: помогает натянуть еще один колючий свитер, накрывает толстым одеялом, целует в лоб — и говорит, говорит, говорит. Я в ответ молчу, от холода у меня отвратительно ломит кости, словно у столетнего старика, да и вообще мне снова хочется спать, хотя проснулся я полчаса назад. — Кирюша? Слышишь меня? — осторожно потрепав меня по волосам, спрашивает мама. Я вижу в ее глазах тревогу. Не то, чтобы ее не было неделю или год назад — с тех пор, как я болен, тревога стала маминой верной спутницей; но сейчас ее волнение другое. Наверное, впервые за очень долгое время ее больше волнует мое душевное, а не физическое состояние. Она ведь у меня неглупая, понимает, что опять произошло что-то. Хотя бы не расспрашивает — и то хорошо. — Прости, задумался. Что ты сказала? — Что, может быть, задержусь сегодня. Хочу еще обогреватель купить, старый ведь сломался, — терпеливо повторяет мама. — Хорошо, — равнодушно отзываюсь я. Мама кивает и молча выходит в коридор. Вскоре она зайдет еще раз — поцелует меня в лоб, велит постоянно быть на связи и уйдет. Уйдет, так и не задав тех вопросов, которые ее тревожат. Я благодарен ей за это. Никогда не мог предположить, что у меня возникнут темы, о которых маме рассказать неловко, но эта тема есть. Имя ее — Антон. После того инцидента я не в состоянии адекватно воспринимать упоминания о нем. Мне кажется, что на моем лице сразу можно увидеть все те эмоции, которые так никуда и не делись, как бы я ни боролся, — и злость, и обида, и недоверие, и страх, и сожаление, и горечь... Мама, правда, пыталась вновь заговорить о нем, но, наткнувшись на мое на удивление упрямое молчание, прекратила попытки. Возможно, что-то поняла... Хотя, конечно, докопаться до истины ей было нереально. Для нее Антон Миронов — идеальный подросток, с которого стоит брать пример. Этакий "спортсмен, комсомолец и просто красавец"... Мама не поверит, если я расскажу ей о розыгрыше Антона. Посчитает, что это я, дурак такой, неправильно что-то понял. Розыгрыш... Наверное, в такую версию легче верить. Шкура обиженной жертвы намного привычнее, мне в ней комфортно. Я могу тешить свою обиду, вскармливать ее, как родное дитя, пока она не приобретет огромные размеры. Верить в искренность признания Антона — значит принимать решения, нести ответственность, а я боюсь. Вроде бы и терять мне нечего, все равно недолго осталось, но страх не отпускает. Я все еще способен испытывать моральную боль, поэтому неудивительно, что стараюсь избежать ее всеми возможными способами. Но версия про розыгрыш подвергается сомнениям десятки раз на дню. Всякий раз, как Антон присылает сообщение... Телефон в тот вечер мне принесла мама, сказала, что нашла его на тумбочке в коридоре. Было видно, что ей отчаянно хочется узнать подробности о визите Антона, но, видимо, мой вид был достаточно красноречив, потому что она молча отдала мне мобильный и оставила в одиночестве. Моим первым порывом было разбить телефон: швырнуть его в стенку или и вовсе выбросить в окно. Не потому, что это помогло бы избавиться от мыслей о Миронове, а лишь из вредности, желая самому себе доказать, что вся эта наша игра в "дружбу" осталась в прошлом. Но что-то меня удержало... Быть может, просто не хватило решимости. А на следующее утро пришло первое сообщение. После Антон писал мне часто: он никогда не пытался звонить, не просил ответа на свои смс-ки, ни разу не завел разговор о своем признании... Антон просто желал мне доброго утра и спокойной ночи, писал о том, какую книгу читает или какой фильм смотрит. Вроде бы бессмысленные послания, но они никак не вязались с моей теорией о злой шутке. Зачем?! Какой был смысл Антону продолжать издеваться надо мной, если он даже не мог увидеть мою реакцию? В конце концов, Антон не мог быть уверен, что я вообще читаю эти сообщения, но он не прекратил их присылать ни через день, ни через два, ни даже через неделю. Телефон вибрирует, извещая о новом послании. Я вздрагиваю, отвлекаясь наконец-то от тягостных мыслей. Приходится приложить значительные усилия воли, чтобы сразу же не схватить мобильный — я и так выгляжу жалко, потому что, стоит признать, жду этих коротких весточек. Смотрю в потолок, слушаю шум воды на кухне, а мыслями вновь с Антоном. Это ненормально... Мне сложно понять, что со мной происходит, почему я не могу отказаться от этого человека даже теперь, в свете новых фактов. Мама собирается в коридоре, и я считаю секунды до того, как она уйдет... Не хочу, чтобы она застала меня с телефоном в руках. В такие моменты тревога в ее глазах плещется через край. Не знаю, о чем она думает, но это явно неприятные мысли. — Кирюша, не спишь? — тихо спрашивает мама, заглянув в комнату. — Нет. Полежу немного, а потом, может, фильм посмотрю, который ты купила на прошлой неделе, помнишь? — мне требуются все мои актерские способности, чтобы притвориться относительно бодрым и улыбнуться. Стоит постараться, чтобы мама ушла поскорее и провела этот день спокойно — настолько, насколько это возможно, когда твой ребенок умирает. — Вот и славно, — мама улыбается, целует меня в лоб и, помахав на прощание, уходит. Слышу, как захлопывается дверь, считаю до десяти и только тогда позволяю себе выпутаться из одеяла и взять телефон. У меня дрожат пальцы, пока я открываю сообщение. Каждый раз дрожат... "Уже неделя прошла, Кира. Я скучаю". Мне хочется плакать. Кто будет скучать по мне, когда я умру? В чьей памяти я останусь, когда мое тело сгниет под землей? Раньше это была мама, а теперь... Я больше не могу убеждать себя, что все признания Антона — жестокая шутка. Мне нужно признаться хотя бы перед самим собой, что подсознательно я поверил ему еще в тот день, неделю назад. А это значит, что нужно принимать решения, искать компромисс, как бы страшно мне не было. Антон — мой друг, часть моей искалеченной жизни, без поддержки которого я не справлюсь. Я сомневаюсь, что мы сможем вернуться к прежней модели отношений. Но, может, нам все же удастся выстроить какое-то подобие дружбы... Не давая себе времени передумать, я набираю номер Антона. У меня нет заготовленной речи, я не успел отдышаться и настроиться, поэтому голос наверняка будет дрожать... Гудки в трубке пугают меня, возникает почти бесконтрольное желание сбросить вызов. Я не успеваю; Антон отвечает очень быстро. — Алло, — в его голосе настолько явственно слышится недоверие, что мне почти смешно. Вряд ли он ожидал моего звонка. Я ведь и сам от себя не ожидал. — Кирилл? — Привет, — говорю я. Как ни странно, но голос достаточно тверд, и я все еще не грохнулся в обморок от переполняющих меня эмоций — и то хорошо. — Я очень рад тебя слышать. Это звучит... приятно. В конце концов, общение со мной — сомнительное удовольствие. И пускай мне никогда не понять и не смириться с этими странными чувствами Антона, но я все же надеюсь, что он пойдет мне на уступки, и мы сможем общаться по-дружески. Это единственное, что я могу предложить. — Что ты делаешь? — смущенно интересуюсь я. Сказать ему о том, что я скучал, мне никогда не хватит решимости. — Пью чай, — Антон улыбается. Это странно, чувствовать улыбку в голосе, ведь раньше я не отличался особой наблюдательностью. — А ты? — Лежу. Да уж, я очень "интересная" личность. Каждый такой вопрос о моих занятиях — маленький стресс для меня. О чем мне рассказывать? О том, сколько раз я перевернулся с боку на бок за последний час? Или, может, о чем я "разговариваю" с Мэри? Или поведать ему о том, каким я был жалким, когда, несмотря ни на что, с замиранием сердца ждал его сообщений? — Можно я приду к тебе? — прерывает мои невеселые размышления Антон. Хочется ли мне его увидеть? Да, несомненно. Но еще мне страшно, каким бы ни был необоснованным и глупым этот страх. Между нами все равно остается какая-то неловкость, потому что, видит Бог, я не знаю, как просить человека, который признается тебе в любви, остаться просто друзьями. Неужто я мог вообразить, что когда-либо попаду в такое положение? И я все еще не уверен, что мне хватит выдержки смотреть Антону в глаза. — Я... не уверен... — Ладно, и по телефону можно поговорить, — легко уступает он. Мне даже немного совестно, потому что Антон, кажется, очень напряжен. Неудивительно, недосказанность между нами чувствуется даже на расстоянии. Кому-то нужно решиться на серьезный, обстоятельный разговор, но это вряд ли будет моя инициатива... — Как дела у Дарьи Степановны? — Нормально, она сегодня работает. — Ясно... — Антон тяжело вздыхает и еще до того, как он начинает говорить, я понимаю, что он все же решился затронуть эту тему. — Кирилл, по поводу того, что я сказал на прошлой неделе... — Давай просто забудем, хорошо? — перебиваю я. — Ты же и сам понимаешь, что не получится, Кира. Я просто хочу, чтобы ты понял меня правильно. Я тогда поспешил, мне стоило дать тебе время, а не вываливать все признания за раз... Не знаю, чем я думал. Твоя реакция ведь была ожидаемой. Я напугал, наверное, тебя... — Нет, дело не в этом, — вновь прерываю я Антона. "Просто это не то, что я когда-либо был готов услышать по отношению к себе. Я не знаю, как с этим жить". Эти мысли я так и не озвучиваю. Боже, как же неловко говорить на эту тему! У меня горят щеки, я нервно отпихиваю одеяло ногой. От недавней сонливости не осталось и следа. — Кирилл, послушай, то, что я тебя люблю... — Антон... — обреченно выдыхаю я. Как — ну, вот как?! — он может так просто и естественно говорить мне такие слова? Он вообще видел меня? Заметил, в кого я превратился? — Не перебивай, пожалуйста, — просит Антон. — Так вот, мои чувства — это, грубо говоря, мои проблемы. Ты ничем мне не обязан, не должен переступать через себя. Знаешь, за минувшую неделю я сотни раз думал, что лучше бы не признавался. Я очень боялся, что потерял тебя. И сейчас, когда ты позвонил... В общем, помни, что у тебя есть друг, и ты всегда можешь на меня рассчитывать. В горле стоит ком, я тяжело сглатываю, пытаясь собраться с мыслями. По сути, Антон делает то, о чем я мечтал еще десять минут назад, — обещает оставаться моим другом. Но осадок остается. Как бы дружно мы не делали вид, что все по-прежнему, но вряд ли удастся легко смотреть друг другу в глаза и не вспоминать... Мне так точно. — Кира? — голос в трубке звучит взволнованно, я понимаю, что молчу дольше приличного. — Все хорошо? — Да, я... Задумался, прости, — тихо отвечаю я. Кленовые, уже почти голые ветки, под порывами ветра бьются в окно. На соседней подушке покоится моя Мэри. Сегодняшний тоскливый день я проведу, слушая завывания ветра и сжимая в объятиях куклу, если только не... Я вновь не даю себе времени на размышления, чтобы не передумать: — Антон, ты уже допил чай? Если да, то приходи... Мама купила фильм какой-то, я как раз хотел посмотреть. — Скоро буду, — Антон даже не пытается скрыть радость в своем голосе. Радость. Из-за предстоящей встречи со МНОЙ. Просто уму непостижимо! Я сбрасываю вызов, осторожно кладу телефон на полку. Минимум полчаса у меня еще есть, поэтому я вновь ложусь, укутываясь в пуховое одеяло, будто в кокон. Если бы не болезнь, то я, наверное, возненавидел бы Антона рано или поздно. Он бы раздражал того эгоистичного мальчишку, каким я был, этим своим странным альтруизмом и спокойной рассудительностью. И я вряд ли бы равнодушно отнесся к известию об его ориентации. Конечно, я не уверен, но почему-то мне кажется, что я бы принадлежал к тому большинству нетерпимых людей, потому что стремился бы производить впечатление этакого бабника. Я бы считал, что менять девчонок — это круто, хвастался бы какими-то победами, в отличие от Миронова не стесняясь и приукрасить свои достижения на любовном фронте. И наверняка считал бы, что такие, как Антон, достойны лишь осуждения и ненависти. Хотя, возможно, тогда бы все было иначе: он бы со временем понял, какая я пустышка, и никогда бы не было ни этого значимого разговора, ни нашей дружбы. Зато взамен была бы длинная жизнь... Может, с годами я стал бы мудрее и лучше, пережив бы этот тяжелый период подростковой стадности. Я зажмуриваюсь, в попытке вытеснить подобные мысли из головы. Уж слишком зыбкая это почва — пытаться представить, как бы сложилась моя жизнь, если бы не было той злополучной аварии. Мне никогда не узнать этого, так стоит ли тогда тратить мое ограниченное время на пустые мечтания? Я тяжело вздыхаю, осторожно выбираясь из кровати. Нужно хоть расчесаться и зубы почистить, а то Миронов, того и гляди, испугается и сбежит, так и не переступив порога. Я хмыкаю, представляя такую сцену. Уж слишком она нереальна, если вспомнить о Мироновской выдержке. Его не так легко оттолкнуть непрезентабельной внешностью, но мне все равно не хочется определять степень его брезгливости. Так что в душ, а потом чайник нужно поставить. В конце концов, в этот раз я сам пригласил Антона в гости, а значит нужно быть радушным хозяином. *** — Привет, — тихо говорит Антон. Он, кажется, немного похудел, но все равно выглядит хорошо и как-то совсем неуместно на нашей заплеванной лестничной клетке. — Привет, — почти шепотом откликаюсь я и, прокашлявшись, все же собираюсь с духом: — Проходи. — Прохладно у вас как-то, — замечает Антон, когда мы проходим на кухню. Он энергично растирает ладони, потом подносит ко рту, грея своим дыханием, и все время смотрит на меня. В принципе, это его привычное поведение, он всегда внимательно наблюдает за каждым моим движением, но в свете открывшихся фактов мне неловко. Я нервно передергиваю плечами и, проигнорировав его замечание, произношу: — Давай-ка я сделаю тебе чай, согреешься. А потом пойдем фильм смотреть, хорошо? — Хорошо, — легко соглашается Антон, как-то подозрительно улыбаясь. Я мысленно даю себе подзатыльник. Господи, о чем я думаю? Как "подозрительно" он улыбается? Обычная улыбка, просто я все еще испытываю легкую неловкость, оттого мне и чудится что-то необычное. В общем-то я оказываюсь прав: между нами чувствуется осязаемое напряжение. Легко смириться на словах, гораздо сложнее по-настоящему принять человека со всеми его особенностями. Каждый раз, когда Антон все же ловит мой беглый взгляд, я вспоминаю прошлую неделю: его руки на моих запястьях, шальной болезненный взгляд... Фильм не слишком интересный, но я упрямо пялюсь в экран, лишь изредка односложно отвечая на замечания Антона. Иногда Миронов смотрит на мой профиль, я чувствую взгляд почти осязаемо, и у меня по спине табуном бегут мурашки. Раньше ведь так не было! Мне кажется, что Антон ждет, что я обернусь к нему, но я не слишком успешно притворяюсь, что полностью сконцентрирован на происходящем в фильме, и ему рано или поздно приходится отвернуться, тяжело вздохнув. — Я очень боялся, что ты не станешь читать мои сообщения, — голос Антона ровный, но я все равно улавливаю его волнение. Не оборачиваюсь, лишь неопределенно хмыкнув в ответ, но отсутствие энтузиазма с моей стороны его не останавливает: — Я думал, что если ты никак не дашь о себе знать еще неделю, то я все-таки не выдержу и приду сюда, чтобы хотя бы убедиться, что ты в порядке. Если бы не твоя мама, я, наверное, и эти семь дней бы не вынес. — Что значит, "если бы не моя мама"? — меня бросает в холодный пот. Не мог же Антон ей все рассказать! Или... мог? — Я звонил ей иногда. Узнавал как ваши дела, — не отводя взгляд, честно признается Миронов. Сколько бы я не всматривался в его лицо, выискивая следы раскаяния, все тщетно. Антон только изгибает бровь и осуждающе покачивает головой: — Кирилл, только не злись, пожалуйста. Я ведь выполнил твою просьбу, ушел тогда. Но быть в неведении не мог. Я просто перекидывался с ней парочкой слов, вскользь упоминая и о тебе. — Но ты ведь не рассказывал ей о... — я проглатываю конец фразы, уж слишком смущают меня такие разговоры. — Она у меня очень хорошая, но я не уверен, что поймет правильно. Другое воспитание, поколение, ты же понимаешь... — Успокойся, — прерывает мой неуклюжий монолог Антон. — Я не собираюсь рассказывать Дарье Степановне ни о своей ориентации, ни о моих чувствах к тебе. Хотя мне кажется, что ты недооцениваешь свою маму, но я в любом случае научен горьким опытом, поэтому буду держать язык за зубами. Мне любопытно. Но я смущаюсь навязываться с расспросами в таком деликатном вопросе, а Антон не торопится рассказывать об этом своем опыте. Несколько минут я пытаюсь сосредоточиться на фильме, но суетящиеся герои не могут в должной мере увлечь меня. Вот же чертов Миронов! Раздразнил, а теперь демонстративно делает вид, что увлечен фильмом. Руку на отсечение могу отдать, что он нарочно — вытаскивает меня из раковины, заставляет самостоятельно проявить инициативу. В конце концов, его расчет оказывается верным; я тяжело вздыхаю и все же задаю вопрос: — Ты кому-то, кроме Кати, рассказывал о себе? — Миронов бросает на меня внимательный цепкий взгляд, и я, конечно, тут же иду на попятную: — Извини, ты можешь не отвечать, если не хо... — Родителям, — вновь перебивает меня Антон. Я потрясенно молчу. Ого! Рассказать родителям о таком — вершина смелости или глупости. — Я не то, чтобы рассказывал. Там возникла неприятная ситуация, они начали подозревать и потребовали объяснений. А я... Дураком был, посчитал, что они поймут и рассказал правду. В общем, наши отношения в семье сейчас оставляют желать лучшего. Антон грустно усмехается, и я чувствую, как закипает во мне бесконтрольная злость. Злость на его родителей — почти незнакомых мне людей, которые не поддержали. Это странное чувство, я не хочу его анализировать. Наверное, это проявление дружбы, стремление защитить человека, который остается со мной несмотря на то, что я болен и никогда не отвечу на его чувства взаимностью. — Мне жаль, — тихо говорю я. На экране телевизора бегут финальные титры, и я вряд ли смогу сказать, о чем был этот фильм. В конце концов, он был лишь фоном для этого разговора... — Не жалей, Кира. Родители не поняли, но у меня есть Катя. И ты. Спасибо тебе. Нужно что-то ответить, но пока я подбираю какие-то слова, раздается телефонный звонок. Это мама, она интересуется моим самочувствием, но, узнав, что Антон у нас в гостях, сразу перестает волноваться. Она ему доверяет и не боится оставить своего умирающего сына под его присмотром. Стоит признать, ее доверие оправдано... Кажется, впервые я не чувствую зависти, слыша радость в мамином голосе. Кто знает, может с моей мамой у Антона хорошие отношения из-за того, что в своей семьей он не получает понимания и поддержки. Тогда мне не жалко... Возможно, и после моей смерти Антон иногда будет навещать маму. Ей это поможет в первое, самое тяжелое время... Возвращаться к серьезному разговору я не решаюсь. Сегодняшний день в любом случае оказался переломным в нашей истории и богатым на события. Я устал, и Антон чувствует это, поэтому переводит беседу в легкое русло: рассказывает о школе, о последней прочитанной книге. Потом мы перебираемся в кухню, где он сам разогревает обед, выглядя при этом так органично, будто всю свою жизнь колдовал над нашей плитой. Антон уходит уже после обеда, у него репетитор сегодня. Я медленно, с трудом переставляя ноги, иду в свою спальню и падаю на кровать, раскинувшись звездочкой. Шевелиться мне лениво, немного тошнит, но я все же счастлив. Счастлив, потому что нужен кому-то.