Красавцы и чудовище

Он всегда произносил её фамилию как прилагательное, как приговор

Гермиона проснулась среди ночи и долго лежала, окруженная давящей тишиной. Вакуум, ни свиста ветра, ни шороха занавесок, ни тихого поскрипывания старого рассохшегося дерева, только его дыхание ровное, чуть хриплое. В эту ночь ей впервые не снились кошмары, она впервые спала не одна. Озноб обнял плечи, когда девушка выбралась из под легкого одеяла. Малфой снял с неё туфли и чуть распустил тугой корсет, как-то умудрившись не разбудить. В комнате было зябко и в одежде, как может быть зябко декабрьской стужей в плохо отапливаемом помещении. Гермиона вышла, тихо притворив за собой дверь. Туфли интимным напоминанием остались стоять у кровати, и холод пустынного дома собирался под кожей, поднимаясь от босых ступней. Она хотела это почувствовать, пропустить насквозь, замерзнуть и льдинкой отколоть из памяти опрокинутый профиль, серебряной метелью по подушке растрепавшиеся волосы, белые сгибы одеяла на широкой, мерно вздымающейся груди. Чашка кофе согрела прозрачно тонкие пальцы и прогнала остатки сна, суетливые домовики, часто кивая лопоухими головами, выслушали все распоряжения, в устах Гермионы звучащие кроткими просьбами. Выбрав книгу из маленькой стопки еще нечитаных, девушка устроилась в кресле между комнатами. Страницы хрустко шуршали под пальцами, света было катастрофически мало, в коридоре горел лишь один светильник, и тот ближе к лестнице, но Гермиона упрямо ломала глаза. Оборотни неплохо видели в полутьме, она хотела что-то с этого иметь. Утро наступило спустя четверть книги и шесть яблочных хвостиков. Стылым молоком влилось оно в светлую ночь, белое и холодное в темной раме окна. Гермиона захлопнула книгу, протерла очередное яблоко о подол и под неодобрительными взглядами фамильных портретов, скованных немотой, вошла в комнату Драко. — Доброе утро, соня. Помещение заливал золотой летний рассвет, яркие теплые лучи выжигали дорогую мебель и обои. Домовики набросили чехол только на стеллаж с книгами. Портить книги Гермиона считала непозволительной роскошью. — Привет, Грейнджер, — отозвался Драко из под одеял севшим голосом едва проснувшегося человека. — Ты сегодня как никогда рано. — Не спалось ночью. — Я так и понял. Присев на край кровати, Гермиона смежила веки и подставила лицо игривым солнечным бликам, она ждала пока Драко умоется и переоденется. — Сегодня завтракаем вместе? — Нет, но если хочешь, тебе принесут еду прямо сейчас. — Поем после. Свет уже не попадал на лицо, его заслонил Драко, и прикосновение к щеке не стало неожиданностью. — Тебе надо побольше есть, Гермиона, — девушка жалко ухмыльнулась, и Драко спешно убрал руку, продолжив как ни в чем не бывало: — Принесла плохие новости? — С чего ты решил? — Гермиона не прятала больше пытливого взгляда под прикрытыми ресницами, она не щадила Драко, позволив ему расслышать насмешку в голосе. — Кажется, ты последнюю неделю только и ждешь плохих новостей. — Грейнджер, просто я не знаю чего мне еще ждать, — Драко жестко рубил слова. Весь снулый но вместе с тем злобно решительный как на шестом курсе, он выглядел опасно. Еще со школьной скамьи Гермиону бесило, то как слизеринец произносил её фамилию. Как прилагательное, как приговор. Со временем это не изменилось. — Ничего не жди. Играй на скрипке, учись, Снейп придет со дня на день, думаю, его домашние задания займут все твое время. — Я не об этом, — возразил блондин почти шепотом. Он сел рядом с Гермионой, касаясь её плеча своим. — В Азкабане дни друг от друга не отличались. Я считал их по узкой полоске света под потолком, сходил с ума и мечтал только о смерти. — А теперь? — Теперь я хочу жить! — тоскливый взгляд в окно был красноречивее слов. — В саду много света, но тепло совсем не попадает в комнату. Наверное, из-за чар тут холодно как в склепе. Знаешь, я часами лежу на постели в этих лучах и пытаюсь вспомнить каково это – чувствовать солнечный свет на коже. Ты дразнишь меня жизнью, Грейнджер. — Красиво говоришь, но окна я открыть не могу. Комнату зачаровывали министерские волшебники, — в наступившей тишине Гермиона повела рукой в сторону стены и тихо добавила: — Но они все же идут мне на уступки в вопросах содержания. И изумрудные обои, и белое дерево, и Люциус Малфой в мантии тяжелой благородной ткани, завязывающий шейный платок напротив высокого зеркала. — Теперь у него есть все, даже окно в сад, который тебе так нравится. Как видишь, я обращаюсь с твоим отцом лучше, чем он обращался со мной. Драко нечего было ответить на этот брошенный между строк укор. — Я никому подобного не желал, и если бы отец мог, он бы не позволил! Шантаж, может даже пытки… но не такое… — Драко запнулся, задетый воспоминаниями. — Мы ничего не могли сделать. — Могли! — зло возразила Гермиона. — Все вы, якобы сострадающие: твой отец, Снейп… ты. Вы могли бы убить меня, а вместо этого только продлевали мучения. — Отец все сказал на суде! Он пытался сохранить тебе жизнь! — Меня не было на суде. Они еще ни разу не касались этой темы, успешно делая вид, что нет никакой предыстории в их отношениях, нечего вспоминать, а Драко волен уйти когда ему вздумается. Девушка выпрямила спину и сидела теперь с показным равнодушием, застывшим на гордом и усталом лице. Драко в пол оборота к ней искал и не находил боль и злобу в знакомых чертах. — Хочешь, отправь меня обратно в Азкабан, — глухо прошептал он, — но я сделаю это. Гермиона думала о своем, все глубже опускаясь к скользкому дну воспоминаний. Поцелуй застал врасплох, горячий, влажный язык поддел плотно сжатые губы, приглашая к сладкому продолжению. — Просто представь себе, что мы в школе, в каком-нибудь пустом классе, никогда не враждовали… Ничего не было. Ни-че-го… Его голос обволакивал, приглашал в несуществующий мир, в небывалое прошлое. — Ну нет, никакого пустого класса! — сбившееся дыхание не давало говорить связно. — Значит, хочешь свой досуг разнообразить? Он не успел возразить, Гермиона не позволила, жадно и глубоко отвечая на поцелуй. Она уже не могла вспомнить к чему были эти игры в нравственность, зачем было держать в себе животную суть. Щадила? Себя или его? — Напрасно ты открыл эту дверь… Доминирующее положение далось играючи, без труда. Драко быстро сдал позиции и оказался снизу. За попытку стянуть с плеч накидку получил по рукам, намека не понял и оказался с запястьями, скрученными над головой, уже за посягательство на корсет. Целоваться они не прекращали ни на секунду. Легкие сдавило от недостатка кислорода, но расточительным казалось оторваться и сделать вдох. Гермиона отвлеклась только чтобы стянуть с него брюки. Длинный бархатистый член, мазнул по щеке, оставляя на коже сладкую каплю смазки. — Гермиона… Драко смотрел на неё со страстным желанием, без вежливой угодливости, что сквозила во взгляде и улыбке Люциуса, по имени называл нежно, просительно, по-настоящему. Гермиона уступила своим желаниям, и отрывистым движением лизнула напряженную плоть снизу до самой головки. Он был весь её: с затуманенными глазами, возбуждением, владеющим и разумом, и телом. В задыхающихся поцелуях девушка искала любви, медленно опускаясь на член, старалась не получить, а доставить удовольствие. Драко кончил всего в пару движений, и, страшно смутившись, отвернулся к стене. Гермиона тихо смеялась, сцеловывая пятна с его острых скул, а потом долго и вдумчиво ласкала ртом, чтобы повторить быстрое удовольствие. — Останешься? — он, кажется, был собой недоволен и спрашивал опасливо. — Думаю, мы даже вместе позавтракаем. Гермиона разгоряченная лежала поверх одеяла, покусывая нижнюю губу. Во рту вязал знакомый вкус спермы и крови. — Ты сказал, что любишь меня, потому что я попросила? — Нет. Потому что действительно люблю.