Красавцы и чудовище

Упоительная власть, когда лишь одно твоё имя внушает трепет - сила тяжелая и неповоротливая, как булава.

Наступило странное выжидательное затишье. Все изменилось окончательно и обжалованию, в отличие от приговора Малфоев, не подлежало. Люциус обрел свободу и теперь планомерно возвращал влияние. Для Гермионы это как будто бы совсем не было плохо. Почти час после ухода Гарри, они сидели в гостиной, Гермиона дремала, впитывая давно забытую степень тепла и близости, возможную между мужчиной и женщиной: доверие, чувство защищенности и принадлежности. Люциус перебирал её густые волосы, еще больше их путая. — Вернем поместью достойный вид. Книги и некоторые фамильные ценности завтра заберу из Гринготса. Тебе будет, что почитать. Гермиона приподняла взлохмаченную голову и настойчиво вгляделась в спокойные серые глаза. — Почему вы мне об этом говорите? — А разве тебе не интересно? — вопросом на вопрос ответил Люциус. — Я буду учитывать твоё мнение при ремонте, но, прости, никаких качелей в гостиной. Гермионе было странно сидеть тесно прижавшись к Люциусу и обсуждать, что в первую очередь стоит сделать в поместье, а что можно обойти вниманием. Девушка сама не заметила, что уже спорит, чуть повысив голос, в том самом поучительном тоне, которым в школе читала нотации друзьям. — Это не рационально! Левое крыло почти разрушено, по фронтону ползет жуткая трещина, о какой внутренней отделке может идти речь!? Покупка антикварной мебели в гостевые комнаты тоже может подождать. А павлины? Белые павлины где нипоподя не продаются, и от птичника остались только стены... Люциус не возражал. Он искусно задел в душе Гермионы хозяйственные струны, и наслаждался плодами своей затеи. — Разве тебе приятны эти интерьеры? Что-то останется неизменным в любом случае, но что-то можно и переделать. Ты считаешь Мэнор своим домом? — Нет... но... — Так постарайся, чтобы он им стал, а я в свою очередь сделаю для этого все, что смогу. Гермиона непроизвольно поежилась. Холодный древний особняк не смог бы стать ей домом, как его не принаряжай, в эхе пустых коридоров и залов все еще звучали крики убитых людей. Её собственный крик вобрали старинные своды, и особенно смурными ночами он разлетался на крыльях сквозняков. Дом. Дом, где стены лечат, где легко и тепло, дом там, где ждут и любят. Для Люциуса Малфоя дом наверняка значит совсем другое: память и честь рода, источник магической силы, повод для оправданной гордости. Каким дом виделся Драко, если обнаружив себя в Мэноре, он впал в апатичное состояние? Жгучий стыд опалил изнутри, когда Гермиона вспомнила последнюю встречу с Драко. Запертый в своей комнате, брошенный и ненужный даже родному отцу, Драко ждал, когда Гермиона сдержит слово, а она все не приходила. — Ремонт это последнее, что сейчас важно! Не стоит пускать мне пыль в глаза! — Разве не важно? Тебя это и увлекло, и развлекло. Улыбка слишком искренняя для губ способных замирать только в превосходительном оскале, осталась как приклеенная. Великолепная маска, проработанная насечками мелких морщин, разбежавшихся по уголкам холодных внимательных глаз. — Вы пытали меня, чтобы обезопасить сына, а теперь наслаждаетесь жизнью, пока он сидит взаперти, совсем не переживая о его душевном здоровье! — Ты очаровательно переменчива. Я говорил с Драко, он в порядке, но некоторое время побудет в комнате. Это одна из причин, по которой реставрация дома так важна сейчас. Если не тянуть, мы справимся с отделкой за месяц. — Мы? Гермиона нервно покусывала губы и неотрывно смотрела на свои бледные, скрюченные холодом пальцы, безвольно лежащие поверх платья. Руки показались ей грубыми и чужими, слова Малфоя абсурдными. Люциус выдержал паузу, во время которой девушка так и не решалась поднять глаза, заранее зная, что не перенесет его пронизывающего взгляда. — Да. У меня есть к тебе просьба: последуй примеру Драко и побудь несколько дней в комнате. — Зачем? — Гермиона... — Люциус был серьезен, он оставил свою привычную интонацию, выдав с головой ту кромешную усталость, с которой так успешно боролся в присутствии Гарри. — Том Реддл был необычайной силы волшебником, страшным в своей сумасшедшей жажде власти, но все же ему не доставало кое-чего очень важного. Чего? — Души? — внезапно осипшим голосом предположила Гермиона, но мужчина лишь презрительно фыркнул. — Слишком поэтично! Конфиденциальности! Каждый в магическом мире знал кого стоит бояться. Упоительная власть, когда лишь одно твоё имя внушает трепет... — его голос изменился, прорезавшись нездоровой ноткой восхищения. — Это сила, тяжелая и неповоротливая, как булава. Стоит фигуре такой величины пасть, и сторонники, лишенные покровительства, разбегаются точно крысы, а оставшиеся полной чашей пьют искупление за дела свои и своего сюзерена. — К чему вы об этом? Он не говорил "Лорд", не говорил "господин", использовал звучное иноязычное слово, сходное по значению. Униженный чужой властью представитель древней аристократии кажется ничему не научился, и с затаенным трепетом вспоминал не свое могущество. Гермионе было противно. — Этот пример самый наглядный. Истинная сила за теми, чьими именами не пестрят заголовки газет. Теми, кто прекрасно чувствует себя при любой власти. К сожалению, чтобы осознать это в полной мере пришлось оступиться. Ты умная девочка. Неужели и впрямь веришь, что смерть обвиняемого во время очной ставки была случайностью? Ты помнишь, как убивала его? Как твои когти разрывали плоть, как клыки сомкнулись на артерии? Ты помнишь? Вспоминай! Боль иглой вонзилась в мозг. Душное тесное помещение, гнилые зубы допрашиваемого, нестерпимый смрад из его рта, слабость, залапанный стакан теплой воды, мутнеющее сознание, твердый пол, неласково приютивший тяжелую голову. — Нет... не помню... Но в вашем парке я точно кого-то убила! — Оставь, в этом доме и в этом парке ты оказалась из-за случая в допросной. Так его расследовали? — Нет, не предавать дело огласке было в моих интересах. Гермионе нестерпимо хотелось встать и уйти, не слушать, не задумываться, но желание докопаться до истины держало её на месте. — Похвальная уверенность. Значит делу не дали ход ради твоего доброго имени? Дождавшись кивка, Люциус продолжил: — Твоя инициативность была пугающей. Общество защиты домовиков, общество защиты укушенных оборотнями, раннее просвещение маглорожденных детей, контроль над использованием непростительных, фонд помощи пострадавшим в войне, обязательный допрос всех сотрудников Министерства начиная минимум с руководителей отделов под сывороткой правды... Идеи сыпались, как зерно из продырявленного мешка, ты бурно работала, искала себя, заполняя внутреннюю пустоту, а волшебники, освобожденные от гнета охотно шли за тобой. Особенно мысль по чистке Министерских рядов пришлась многим по вкусу. Ты хотела избавится от таких, как Амбридж. Опрометчиво прямо и при первых попытках оказалась заперта в Мэноре, где непременно бы повесилась не сама, так с чьей-то помощью. Горюющие друзья даже не подумали бы искать виноватых. — Откуда вы обо всем этом знаете? — все что говорил Малфой было логично, грязно и больно. — Потрудился навести справки о твоей послевоенной деятельности и подтвердил свои предположения. Тебя убрали, Гермиона. Не убийство, которое вызвало бы общественный резонанс, разбило бы иллюзию мира и спокойствия, пробудило бы усыпленную бдительность тех, кто так любит погеройствовать во благо общества. Политическая ликвидация. Все её проекты освещались прессой, странно было не то, что Люциус легко о них узнал, а то, что он вообще озаботился этим вопросом, его слова про внутреннюю пустоту меткие и болезненные. Мужчина точно знал о чем говорит. Гермиона затыкала дыры в собственном сердце единственным доступным способом — работала на износ, самоотверженно помогая другим, забывая о себе, откладывая встречу с родителями до того времени, когда все действительно будет хорошо и ночные кошмары перестанут сбрасывать её с постели, прошивая тело судорогой. Хорошо не стало и, если Малфой говорит правду, не станет никогда. — Открою тебе тайну, — мягче продолжил Люциус, дав ей время осмыслить все сказанное. — Многие именитые волшебники, публично высказывающиеся против действий Темного Лорда, тайно сочувствовали его идеям, снабжали ингридиентами, информацией, финансировали. Так было до его падения и после его возрождения. Почему так много чиновников сохранили свои посты при захвате Министерства? Почему они не были наказаны потом? Не стоит глядеть затравленно и дико, вы с друзьями дальше от интриг власть имущих, чем я от изобретений маглов. Гермиона молчала, не желая признавать очевидное: Малфой не лжет. Ему нет в этом нужды, он просто любезно открывает ей глаза. Господи... как можно было ни на секунду не усомниться в своей вине? Позволить всему этому произойти? Проще признать себя монстром, выкинуть все услышанное из головы, вытрясти, как песок из ботинка и не бороться, даже не пробовать. — А та лиса? — Опять лиса!? — Люциус поморщился и покачал головой так, будто усомнился в остроте ума своей собеседницы. — Самобичевание видимо доставляет тебе удовольствие. Что ж... Лисьи следы на снегу тянутся тонкой ниточкой, а зверь, посетивший мой сад, ходил как собака и умер также. Воспоминание о пересытой тяжести в животе и железной горечи во рту. Если бы Люциус Малфой испытал подобное, он бы не позволил себе говорить о чужой смерти с пренебрежительной легкостью. — Это был анимаг? — А ты еще можешь оправдать звание самой умной ведьмы современности! Да, соглядатай, еще одно доказательство, что в покое оставлять тебя не собирались. Может быть он искал меня и Драко, может он сам на тебя напал. Этого мы уже не узнаем. — Мертвый анимаг принимает человеческую форму. — Превратить его обратно не так сложно. Если у тебя больше нет вопросов, пожалуйста побудь наверху. Я принесу тебе образцы тканей и книги. Гермиона могла бы поспорить, но не стала. В её комнате прибрались. Исчезли платья Нарциссы свившиеся в гнездо на кресле, корсеты и юбки Беллатрисы, темным облаком выползающие из шкафа, новый ковер прикрыл рассохшиеся доски пола в трещинах лопнувшего на швах лака и черных ожогах, оставленных выгоревшими свечами. На чистых гардинах блестели круглыми боками большие стеклянные шары - золотые и фиолетовые, а из потолка, пропустив между канатами хрустальную люстру, свисали качели. Гермиона переступала с ноги на ногу, не пересекая порога. Её и не её комната, отдраенная прилежными домовиками и украшенная к празднику, который уже прошел. Живая, качелями больше похожая на детскую, без налета холодной привлекательности свойственной Малфоям. Не признавшись себе в симпатии к случившимся переменам, Гермиона забралась под одеяло и провалилась в долгий черный сон. На следующий день домовик принес ей завтрак в постель. На подносе лежала орхидея, со свежего среза на тесненное серебро стекал целебный сок. "Тропическая Хиллиция, обладает редкими целебными свойствами, восстанавливая не только здоровье но и магическую силу волшебника", — голос профессора Стебль зазвучал в голове. Кремово-белый цветок, загубленный жестокой рукой, увядал не принеся никакой практической пользы, крепкие бархатные лепестки еще долго будут выглядеть живыми, но для зелья орхидея уже не годилась. Может быть эльфы украсили поднос по приказу господина, а может Люциус передавал скрытое послание. Гермиона не учила языка цветов, такими играми пробавлялись наследники древних родов. Но все же, в груди задрожала туго натянутая струна. Случайный жест? Слова любви? — Ками передает распоряжение хозяина. Хозяин просил, чтобы вы не покидали комнату, — домовица отчаянно тряслась, её уши колыхались, как от ветра. — Вы сердитесь на Ками? — Я не сержусь. Передай хозяину пожелания хорошего дня. Закивав пуще прежнего домовица исчезла. Гермиона не испытывала не гнева, не обиды, скорее досаду. Можно было бы попроситься в комнату Драко и скрасить существование и себе и ему. Плотнее закутавшись в одеяло девушка подошла к окну. На улице шел снег. Медленный и крупный, при полном безветрии он делал запустелый сад сказочно-прекрасным. На заметенной дорожке появился Люциус Малфой. Легко одетый, без головного убора он скрылся за живой изгородью, оставив стежку глубоких следов. Здравая мысль не подсматривать появилась и исчезла бесследно, Гермиона подалась навстречу непоправимому, ближе прильнув к окну. Ожидание было коротким. Хозяин поместья неторопливо следовал обратно, а рядом с ним шла женщина под густой черной вуалью. Простое теплое пальто подчеркивало статную фигуру, заснеженная шапочка с узкими полями скрывала волосы. Малфой придерживал её под локоть, женщина оступалась в глубоком снегу. Неловкое движение, миг до падения, Люциус подхватил женщину на руки и понес к дому. На глаза навернулись слезы. Точь-в-точь как на пятом курсе, стоило только Гермионе увидеть Рона милующегося с Лавандой, но теперь она плакала не из-за Рона, а из-за Люциуса Малфоя, бережно несущего на руках законную супругу.