Красавцы и чудовище

Когда он улыбался, его губы становились еще тоньше. Умение запугать, подкупить, соблазнить одной недоулыбкой, четко прорисованным треугольником нижней и пронзительной линией верхней, складывающихся во что-то по силе сравнимое с империусом

Это было непросто, но Гермиона все же смогла подгадать момент, когда Драко остался один. Домовики, вернувшиеся во владение Малфоев, продолжали охотно выполнять просьбы бывшей хозяйки - невесты молодого господина. Найдя в простом поручении организовать встречу без свидетелей что-то очень личное, угодливые крошки расстарались, приглушили свет и даже украсили коридор напольной вазой с цветами. — Боишься нарушить правила и согрешить до свадьбы, Драко? Безжалостно язвительная насмешка в голосе, то, чего у Гермионы раньше не было, а теперь водилось в избытке. Манера держать себя, от которой у Драко краснели уши. Наследственная выдержка сохраняла выражение его лица отрешенно-вежливым, а щеки белыми, но уши предательски горели. Они портили идеальную картину, делая слизеринца похожим с Роном. — Поздно чего-то бояться, не так ли? — еще чуть-чуть напора, взгляда, позаимствованного у Беллатрисы Лестрейдж, пластики самых распутных шлюх Лютного переулка, и он пустился бы в бегство. — Тогда почему ты меня избегаешь? — Не избегаю... просто... Между ними не было ничего "просто". Между ними просто ничего не было. Гермиона нашла возможным прекратить его муки: — Все поменялось? — Да. — Ты хочешь, чтобы я стала твоей женой? Снейп натолкнул девушку на очень важную мысль: Нарцисса не позволит принуждать сына, у Драко есть заступники. — Гермиона, тогда еще в комнате, — он стал забавно косноязычен, с трудом подбирая слова. — Я люблю тебя. Я сделаю тебя счастливой! "Даже грустно, верит в то, что говорит", — подумала девушка, наблюдая за возрастающим пылом Малфоя младшего. Драко так и не просил её руки, о свадьбе объявил Люциус во время первого совместного обеда, тем смешнее казались все эти жалкие заверения. — Все получилось неверно, но, Гермиона, ты станешь моей женой? Он упал на оба колена, крупный перстень с серым камнем подрагивал в белых пальцах. Драко носил его с собой после первого разговора с отцом о женитьбе, но никак не мог решиться. — Нет. Долю секунды его глаза смотрели выжидающе. Надеялся ослышаться, ждал продолжения, отказывался верить. Гермиона молчала, глядя на школьного врага сверху вниз. Сколько еще раз жизнь поменяет их местами? — Спрашивать почему, глупо, не так ли? — Драко медленно поднялся с колен. — Это фамильное кольцо, его мне отдала мать. Если чувства взаимны, камень светлеет. — Очень полезный артефакт для семей, практикующих браки по договоренности. — Камень мог посветлеть уже во время супружества, Гермиона... дай мне шанс... — Я не люблю тебя. Я не хочу за тебя замуж и, Драко, твой отец может принудить меня к этому браку, что он успешно и делает, но камень не посветлеет. Жизнь научила резать по живому, чтобы не оставалось недомолвок, недопонимания, надежды. Отсечь лишнее, с мясом если потребуется. — После всего что было, я понимаю и поговорю с отцом. Гермиона стояла молча для верности сжав зубы, чтобы не совершить ошибку, сказав "да" из жалости, обрекая на муку их обоих. Драко стал настоящим мужчиной, не без фамильных малфоевских черт, но чести в нем заметно прибавилось. "А может быть действительно любит? Может дать нам обоим шанс?", — девушка впилась взглядом в узор новых шелковых обоев за его плечом, запрещая себе думать об этом. — Разреши спросить? — он мягко обезоруживающе улыбнулся, так несвойственно, так неожиданно. — Спроси. — Почему ты была добра со мной? Уместнее бы было "нежна" или "ласкова", но Драко специально избегал любых неловкостей и намеков. Гермиона напряженно молчала, не зная верного ответа. — Я, кажется, понял, — по тому, как дернулись уголки тонких губ, можно было судить, что он действительно понял и принял безусловное право женщины проявлять сострадание. — Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку и помощь. — Спасибо. — Пойду к отцу, разговор предстоит не из легких, — Драко наигранно рассмеялся. — Но и не сложнее всех предыдущих. Потом по шоколадной лягушке перед обедом? — Обязательно! Я захвачу леденцов. Перебьем аппетит. "Кажется все", — пронеслось у Гермионы в голове, когда Драко скрылся из виду, но мысль не принесла облегчения. Разговор оставил тяжелый осадок. И лягушки, и леденцы им обоим уже не будут такими сладкими. Патока, сахар, от которых зубы болят до воя, а ведь она могла бы стать женой, помочь Малфоям и себе. Дом, семья, доброе имя. Драко не обидел бы, не вспомнил бы в пылу ссоры или несогласия ее унизительного прошлого, не стал бы пользоваться этим знанием, чтобы подавлять. Он возмужал, поумнел, посуровел, но Гермиону занимал лишь голодный взгляд вероятного свекра, цепко и по-свойски обшаривающий ее с головы до ног во время каждой совместной трапезы или случайной встречи. Люциус не предпринял ни одного двусмысленного действия, не позволил себе лишнего слова или прикосновения. Между ними вдруг выросла глухая стена, преградившая все пережитое, и боль, и удовольствие. Мужчина не пользовался правом приказывать. Ни следа больной нежности или властности. Непреодолимый протест зрел в душе. Как он мог все перечеркнуть, от всего отказаться? Видимо это и было благородной особенностью аристократии - умение травить ближнего, а потом учтиво улыбаться, встречаясь случаем, лишь самой глубиной глаз выказывая истинное отношение. Гермиона шла коридорами преобразившегося поместья. Участия в этой перемене она не принимала, объявив Люциусу такой смешной, из детства родом, молчаливый бойкот. Постаралась ли Нарцисса, или Малфой отдал ремонт на откуп домовикам, но дом менее всего теперь походил на прибежище одинокого монстра. Чистота, ковры, портьеры, зеркала, щедрые золотым светом плафоны. Перед дверью в комнату Драко Гермиона замерла. Совсем недавно напротив стояло разбитое кресло, а на полу лежал рассыпчатый, как манка снег. Решение покинуть мэнор и перебраться в подаренный Гарри дом, пришло само собой, но сбежать, не сказав ничего Драко, ставшему за это время ей почти что другом, насколько это было возможно в их обстоятельствах, посчитала неправильным. Комната была пуста, ее перемены, происходящие в доме, не коснулись. Более того, кто-то восстановил фальшивый вид из окна, и светлый летний вечер тенями деревьев ласкался по стенам. Время ужина, Драко сейчас разговаривал с Люциусом. Страх за то, какой будет реакция Малфоя старшего коснулся души и мгновенно погас. Гермиона примостилась на краешке стула и приготовилась ждать. Драко делал ее человечнее, возвращал в школьные годы, даже с лихвой. Никогда раньше она не была так дурашлива, беззаботна, ни с кем не позволяла себе такой несерьезности. Чтобы заполнить тягостную пустоту, девушка взялась за книги. Слизеринец прилежно наверстывал упущенное, учебники пестрели закладками, а на свитках, разбросанных по столу, тут и там стояли острые, нервные росчерки профессора Снейпа. Из книги заклинаний выглядывал тонкий шелковистый листок бумаги. На таких писала Нарцисса, не осмыслив даже моральную сторону поступка, девушка развернула пергамент. "Гермиона! Я тешу себя надеждой, что вы смогли передать моё послание сыну. Сердце матери обливается кровью, прошу поймите и не судите меня строго. Достоверный источник сообщил о том, что мой муж и сын покинули стены Азкабана. Молю, скажите, где они сейчас, устройте нашу встречу. Я согласна на любые условия и клятвы, на все чтобы увидеть их перед смертью. Да, мисс Грейнджер, я угасаю, и никакое целительство не отсрочит близкий конец. В надежде на ваше милосердие. Н. Малфой." Умирает. Неизбежно. Гермиона сложила письмо и вернула его на место. Стыдная радость от чужой беды, сулящей выгоду, на миг затмила все прочие чувства. Еще пять лет назад она не позволила бы даже зерну подобной мысли задержаться в сердце и голове, сейчас же просто ненавидела себя за душевную слабость и обдумывала вероятные перспективы. "Высеки себе на лбу: Люциус Малфой не твой мужчина. Ты мстила, он манипулировал, у этого не будет доброго финала. Все кончено." Она ждала целую вечность, перечитала письмо, проверила свитки и эссе, оставленные Драко на столе. Пожалуй, она смогла бы стать преподавателем в Хогвартсе, если был бы жив Дамблдор, пристраивающий в школу оборотней. — Я везде тебя искал. Ты не спустилась к ужину. Люциус не выглядел разозленным, скорее задумчивым. — Я не голодна, Драко поговорил с вами? — Значит, ты его не любишь? — Кажется, я вам это уже имела счастье сообщить. В неловкой тишине Люциус замер прямой и собранный, будто перед дуэлью. "Он что-то сделает, что-то сделает", — назойливо билось в голове, и Гермиона с трепетом ждала этого "чего-то". Её пальцы вспорхнули к корешку книги, в которой среди желтых страниц лежало письмо. Пауза затягивалась, как во второсортной драматической постановке, где актеры напрочь забыли текст. — Не помню, чтобы это мешало браку, — Люциус будто преодолел внутреннее сопротивление и вернулся в образ. — Я передам Драко, что ты ждешь его. Когда теряешь что-то ценное, рука шарит в сумке, а сердце уже пропустило удар, скатилось в желудок и жалко трепещет. Ценное и не в столько сумке, в жизни. Последняя надежда, как хвост Хогвартс-экспресса, на который уже никогда не сядешь. Очень хотелось заплакать, но слезы, застлавшие глаза, не выливались. Гермиона смотрела в широкую прямую спину, которой Люциус не побоялся повернуться к ней после того что сказал. — Вы не можете меня заставить! Гермиона сорвалась на крик, совсем этого не заметив, тяжелый учебник ударился о стену в полуметре от мужчины. Он едва ли вздрогнул, но повернулся обратно. — Я будто бы пересматриваю воспоминания в омуте. Одно и тоже, раз за разом - громкие слова, летящие во все стороны вещи. Скажи что-нибудь новенькое, мисс. "Я люблю вас!", "Я нужна вам!?", — Гермиона взяла себя в руки, усилием воли загоняя эмоции как можно глубже. Ей нечего было ему предложить, кроме абсолютного послушания, все остальное Малфой получил и так. Казалось, еще секунда и он уйдет, поставив точку, окончательно закрывая любые обсуждения, но что-то дрожало в глубине черных зрачков, охваченных серебряным бураном радужки. Люциус шагнул навстречу и горячие пальцы сошлись на девичьих запястьях. — Ты должна оставаться в этом доме, рядом со мной. — Но почему? Почему в качестве жены вашего сына? — её голос забрался на отчаянно высокую ноту, и Гермиона замолкла, устыдившись этого жалкого задушенного писка. Шаги в коридоре, слишком тихие из-за толстых ковров, ручка двери, медленно уходящая вниз, все это смешалось вспышкой, выхваченной мгновенной трансгрессией. Малфой предпочитал разговоры без свидетелей. Они вновь стояли посреди комнаты, той, что повинуясь порыву, а может в злую шутку Гермиона оформила для Люциуса сама. — Предпочла бы роль любовницы? Скатилась по позвоночнику сухая дрожь, проросшая от его вдруг охрипшего голоса, от тепла ладоней, и той бережной силы, с которой пальцы лежали на венах, сдавливая ниже локтя. — Вы подарили меня своему сыну, как прискучившую книгу. Вы от меня отказались. Сами. Во всем этом было так много обиды, скучной, обыденной, абсолютно девчачьей. Стоило бы привыкнуть стоять в стороне, пока другие целуются, признаются в любви, сердечки на стеклах рисуют, обмениваются записками и томными взглядами. И стоило бы научиться не смотреть собеседнику в лицо, особенно если этот собеседник Люциус Малфой. Ледяные глаза, надменно пустые, одинаковые на все случаи жизни, и улыбка. Когда он улыбался, его губы становились еще тоньше. Умение запугать, подкупить, соблазнить одной недоулыбкой, четко прорисованным треугольником нижней и пронзительной линией верхней, складывающихся во что-то по силе сравнимое с империусом. Гермиона шумно втянула воздух на уровне его груди вкусный и будоражащий. Чтобы не смотреть, не вглядываться, пришлось бы выколоть себе глаза. — Не дарил, не отдавал, не избавлялся. — Что же это тогда было? — Я ошибся. Прости меня. Кажется, небо поменялось местами с землей, и пол в комнате закачался, кажется, треснули запястья, которые он стиснул сильнее, а посеченная усталая кожа стекла с плеч. Гермиона несколько раз моргнула, избавляясь от теплой влаги, выступившей на ресницах. Она смотрела как белые-лунные-седые пряди колышутся от её дыхания. — Прощаю. Губами по впалой щеке, обкалываясь светлой щетиной, даря всю ту робкую пугливую нежность, на которую осталась способна. — Все вам прощаю. Поцелуй, заставляющий замолчать и два слова, нежеланные, обжигающие: — Хочу тебя. "Последний раз, последний, и больше он не притронется ко мне", — как заклятье повторяла про себя Гермиона, вцепившись пальцами в завязки платья, кусая пошло алые губы, растрачивающие несдержанные стоны. — Ты такая красивая, — куда-то испарилась вся холодность, каждое слово Люциус выдыхал хрипло, тяжело, как одержимый. Безыскусно, неизобретательно, необходимо правильно. — Ты не хочешь замуж за моего сына? За кого-нибудь другого? Гермиона перехватила летящий в сторону шейный платок и сжала прохладную ткань в кулак. Эту вещь уходя, она заберет с собой. — Нет. Содрав с себя рубашку, мужчина музыкально пробежался пальцами по корсету, будто оценивая его прочность. Шнуровка сдалась неоправданно острому ножу для бумаги. Холодное лезвие лизнуло позвоночник. Разряд, ток, желание, причиняющее боль. Гермиона практически ненавидела Люциуса за эту прелюдию, за долгую с ума сводящую манеру снимать её платье, будто обертку с подарка. Зачем, если можно просто задрать юбку и сделать это у стола или у кровати. Но ничего давно уже не происходило по её правилам. В последний раз с этим оказалось легко смириться, в утешение многое стало позволительно. Больше чем когда-либо. Все что угодно: выдыхать "люблю" при каждом особенно тесном глубоком проникновении; выстанывать сладкое имя, жалобно, просительно цепляться в широкую спину; льнуть, выцеловывать неведомые руны на жилистых запястьях; не заботиться ни капли, что за стеной комната Драко, что их слышно на весь дом; не прокручивать в голове решительное "в последний раз", как вынесенный приговор. Гермиона летела сквозь темноту, алые круги вспыхивали под сжатыми крепко веками, мягкие волосы Люциуса щекотали щеки, шею, нос. Сердце самоубийственно вонзалось в ребра. Тук-тук-тук, тяжелая ядовитая кровь неслась по венам, пульсировала в висках, собирала жар внизу живота в одно средоточие удовольствия. Рывки, головокружение, полет. Без одежды, чувствуя тепло, а не грубое трение ткани, преломив слепую похоть в желание растворить и раствориться, отдать больше, чем есть. Идеальные качели, для хорошей девочки маленькой и легкой, на этот вечер принадлежащей только одному мужчине. Слова не требовались, их все равно не удалось бы подобрать. Гермиона пыталась запечатлеть в памяти чувство целостности, сладкую судорогу в ногах, ломоту в пояснице, то как медленно, нехотя остывает разгоряченное любовью тело, полумрак спальни, шорох занавесок и едва различимый гул за окном. Не желая засыпать, она переплела пальцы с Люциусом и легонько поглаживала темные корки ссадин на его костяшках. В самый последний раз.