Красавцы и чудовище

Сперва лежали банки. Там были и соленья, и варенья и что-то плохо поддающееся определению. Потом пошли книги и свитки. Булка хлеба в бумажном пакете и надкусанное яблоко, сломанные перья и чернильница, к счастью закрытая. Набор зелий, свитера, новенькая палатка, шейный платок Люциуса, который Гермиона немедленно перевязала на себя

Огонь весело трещал в камине, пожирая пергаментные листы. Пачка провощенных конвертов занималась неохотно, но стоило пламени хорошенько распробовать добычу, и дело пошло веселее. Защитные чары, наложенные на письма, с пшиком лопались и окрашивали танцующие язычки в невообразимые цвета. Очередной конверт, подточенный по краям, взорвался изнутри, и обжигающая искра впилась Гермионе в щеку. — Ай! Боль запульсировала, запунцовела точкой ожога. Девушка схватилась за ужаленное огнем место и отступила от камина. Босая, не чесанная, не переодевшаяся ото сна. «Почему я здесь, что я тут делаю?» Первая волна ужаса от перспективы снова потерять контроль над телом и разумом поднялась штормовым валом, чтобы также стремительно улечься, упорядочиться под прессом логики. Гермиона обжигая пальцы, оттащила каминную решетку и кочергой выкинула горящие письма прямо на дощатый пол. Пергамент пылал радостно и ярко. Темнели, рассыпаясь пеплом строчки, написанные знакомым витиеватым почерком. «Сожги их» Не просьба или совет. Чертов приказ, два слова, брошенные вскользь, которым Гермиона, решившая прочесть всю кипу тем же вечером, не придала значения. И как только она разожгла камин? Палочки не было ни в руках, ни рядом. Шипя от переполняющей грудь обиды и предчувствия боли, Гермиона вспрыгнула на пылающие бумаги, и стала быстро, как в танце, перебирать ногами. Боль, испугавшаяся такой невиданной дерзости, задержалась на четыре такта, зато придя, отыгралась по полной. Невероятно жгучая она уязвила ступни и в считаные мгновения добежала до щиколоток. Огонь погас, а Гермиона продолжала с тупым упрямством топтать обгоревшие листы, до крови прикусив едва зажившую губу. Малфой… Как он мог? Шаг в сторону дался сложнее прыжка в огонь. От соприкосновения с холодным деревом пола кожа будто полопалась. Медленно, чтобы лишний раз не переступать ногами, девушка наклонилась и подобрала уцелевшие огрызки. Клочки, не успевшие до конца почернеть. Сморгнув слезы, Гермиона впилась глазами в текст и почти взвыла от разочарования. «Пусто», «сон не приходит», «в надежде на», «бесполезные фолианты». Куски, юркие хвосты фраз, не достаточные для понимания смысла посланий. «Люблю». Погоду? Природу? Французские круассаны? Сына? Жену? Все было без толку. Глотая слезы боли и обиды, Гермиона добрела до тумбочки с зельями и густо помазав ступни заживляющим бальзамом, скрипя зубами натянула сверху носки. Разобранная кровать со сползшей простыней, тумба, заваленная книгами, сдвинутыми на один край, блестящие и чужеродные хрустальные туфельки почти посредине. Стол, также в фолиантах. Широкие щели пола, ковер, пыль под кроватью, пыль под тумбочкой, под столом. Почти тридцать минут бестолкового ползанья и никакой волшебной палочки. Нигде. Слезы уже высохли и набежали вновь. Гермиона присела возле стены, беспомощно откинула голову, ударяясь затылком. Не столько о стену, сколько обо что-то выпуклое, тонкое. Истерический смех разбил тишину спальни и горохом скатился по лестнице. Палочка нашлась, воткнутой в волосы, но это не придало сил. Без всякой надежды брошенное «репаро» никак не повлияло на состояние писем. Гермиона посидела еще какое-то время бесцельно. Потом взялась за обработку обожжённых ног. Бальзам действовал, но недостаточно быстро. Морщась и поминая Мерлина, девушка перебралась на постель и содрала пропитавшиеся лекарством носки. Черная, отслоившаяся пластами кожа, при ближайшем изучении оказалась всего лишь хрупкими кусками истлевшего пергамента. Больший урон нанес не огонь, а остатки чар, вплетенных в защиту конвертов. Загрубелая кожа стоп даже не пошла волдырями, но несколько глубоких язв совсем не похожих на ожоги доставляли сильный дискомфорт. Гермиона магией очистила ступни и грамотно перевязала. Каждый шаг еще долго будет отдаваться болью, совершенно напрасной и от этого даже более значительной. Это хороший урок — больше стоит прыгать в огонь из-за Малфоя. Он точно не оценит. Сегодня как-то резко образовалось неприлично много дел для человека, считающего себя затворником. Во-первых, Ричард Квислинг. Мягкий халат Люциуса, позаимствованный в Мэноре, приятно обнял плечи. Гермиона освободила кусочек стола, очинила перо и принялась за вдохновенное письмо мистеру Квислингу. До словесной карусели Люциуса, после которой не всякий адресат был способен понять оскорбили его или же, так изощренно выразили почтение, её шедевру эпистолярного жанра было далеко, однако после соблюдения всех формальностей, простое согласие на работу растянулось на целый свиток. Запечатанный магией и перевязанный цветной лентой, безжалостно отодранной от веселенькой салфеточки авторства миссис Уизли, он дожидался своей участи поверх вороха магической литературы, загромоздившей стол. Идею в Косом переулке побольше узнать о вероятном работодателе, этом галантном людоеде от политики, замахнувшимся на министерское кресло, Гермиона сначала отмела, как не продуктивную. Толпы людей все еще действовали на неё угнетающе. С другой стороны, было одно место, где точно ответили бы на все её вопросы, но туда она решила отправится после того, как отошлет письмо. Чтобы не передумать. Сборы затянулись почти до обеда. Желудок сводило голодными спазмами из-за так и не случившегося завтрака, а Гермиона все ходила по дому, заглядывая в шкафы и засовывая в сумку-бездонку одну «необходимую» вещь за другой. Мысль, про отсутствие контроля на палочке никак не укладывалась в голове. Не то, чтобы этот контроль раньше мешал. За круциатус, примененный на Малфоя, с неё так и не спросили. Или это было уже после снятия следящих чар? А сняли ли вообще чары, или Люциус ввел её в заблуждение? А может быть обманули Люциуса? Очередная банка с консервированными патиссонами вместо того, чтобы послушно кануть в недрах сумочки, упала на пол и бодро закатилась под стол. Гермиона сначала недоуменно уставилась на полупустые полки кладовой, ранее до предела забитые заботами Молли, потом на свои мелко подрагивающие руки. Она и не заметила, как страх перед предстоящим походом перерос в ужас, полностью овладевший разумом. Наверно, раньше она бы позвала Гарри, но после последних событий, это совсем не казалось уместным. Содержимое сумки вытряхивалось на ковер в гостиной со всей возможной аккуратностью. Сперва лежали банки. Десятки припыленных пузатых банок с домашними заготовками. Там были и соленья, и варенья и что-то плохо поддающееся определению. Потом пошли книги, свитки и злосчастное письмо Квислингу. Булка хлеба в бумажном пакете и надкусанное яблоко, сломанные перья и чернильница, к счастью закрытая. Набор зелий, свитера, новенькая палатка, шейный платок Люциуса, который Гермиона немедленно перевязала на себя. Разбор этого склада оттягивал поход в Косой переулок на неопределенный период времени, и Гермиону это вполне устраивало. В очередной партии выгруженных вещей пестрел уголок яркого журнала. Решение пришло внезапно. Яркое, как вспышка, оно показалось Гермионе настоящим озарением. Раздув еще не затухшие угли в камине, девушка бросила горсть летучего пороха и вычертила сложную фигуру палочкой. — Луна, ты дома?