Одержимость

*** Я был почти уверен в провале своего заведомо безнадежного предприятия, но все равно решил рискнуть. Я еще не знал ни об одном случае, когда бы Юрош пошел в разрез со своими строгими и очень обидными для нас правилами насчет встреч с малолетками. Но с другой стороны – зачем же нужны принципы, если время от времени их не нарушать? И кстати, кто знает - может, он так беспощадно гнал от своих дверей молодняк только лишь потому, что никому из нас не пришло в голову проявить упорство? Я решил не ждать восемнадцатого дня рождения, до которого оставалось чуть меньше года, а добиться своего здесь и сейчас. Откажет раз – приду на следующий день. Буду ходить сколько потребуется, устрою ему настоящую осаду и отпугну всех клиентов. Если нужно, буду воровать для него цветы, благо, опыт уже есть, и не беда, что они ему ни за каким хреном не сдались. Объяснюсь в любви, припугну суицидом, в конце концов, применю силу – все средства казались мне уместными для достижения заветной цели. Хоть что-то да должно было его пронять! Ну, или утомить - настолько, что он плюнет и решит переспать со мной, только чтобы я наконец от него отцепился. Загвоздка была лишь в одном - в оплате. Даже своим затуманенным похотью умишком я понимал, что на одной страсти к Юрошу не подъедешь и необходимо как-то ее материально подтвердить. И тут не годились банальные сгущенка, макароны и сигареты, и даже бутылка не спасла бы положение. Нужно было что-то особенное, «эксклюзивное» – как в последнее время любили говорить в телевизоре. Я вдоль и поперек изучил ассортимент нашего сельмага и все решительно отмел. Выбрав погожий день, на велике объехал округу, но нигде ничего подходящего не обнаружил. На всякий случай я все же купил в соседнем селе две банки тушенки, вафельный торт и плитку шоколада с маленьким белокурым омежкой на обертке. На этом заработанные за лето деньги кончились, а никакого эксклюзива в будущем подарке для Юроша так и не появилось. Вскоре отец получил письмо от старого армейского приятеля из столицы, который собирался в наши края по каким-то делам, и предлагал отцу встретиться. В нашу дыру он, конечно, не стремился – приглашал отца подъехать в райцентр, на что тот с радостью согласился. Прикупил новый галстук, чтобы не ударить в грязь лицом перед столичным гостем, надавал мне ценных указаний, взял пару отгулов на работе и отбыл, оставив меня на хозяйстве. Вернулся он в настроении если не мрачном, то слегка пришибленном и задумчивом. Мне удалось выяснить, что папашин дружок очень хорошо устроен в жизни – работает в спортснабе, мотается по загранкам, недавно получил новую просторную двушку в хорошем кирпичном доме, имеет личное авто, красивого мужа и двоих очаровательных деток – омег школьного возраста. Я понял, что на фоне этого блестящего великолепия его собственная жизнь показалась отцу убогой, бедной и скучной, чего он никогда не осознавал раньше – ведь ему не с чем было сравнить. И даже поистине царские подарки не смягчили ему боль от этого открытия. Его не радовал ни блок заграничных сигарет с лихим наездником на пачке, ни жестяная банка пива с нечитаемым названием, ни шикарная пузатая бутыль с черно-золотой этикеткой и загадочным темно-янтарным содержимым. - Что это? – завороженно спросил я, не решаясь даже дотронуться до драгоценного сосуда. - А, коньяк импортный, - нарочито небрежно отозвался отец, махнул рукой и закрылся в своей комнате, чтобы провести остаток неурочного отпуска в тоске и печали. Хорошо, хоть не стал заливать свалившееся горе водкой. А вечером того же дня, все-таки решив развеяться, засобирался к тому самому приятелю-омеге с другого конца села. Мое сердце почти остановилось, когда я на миг подумал, что он прихватит с собой коньяк, но на мое счастье, он решил не баловать дружка, взял только пиво - «потому что оно все одно испортится, а коньяк-то годами стоять может, к тому же дорогущий он, аж страшно пить», и, распотрошив блок сигарет, вытащил одну пачку. Сказал мне, чтобы я его не ждал – ого, видать, сильно приперло – и ушел в ночь. Я едва дождался, как за ним захлопнется калитка. Время шло к двенадцати, а мне предстояло еще столько дел. Ровно через час, чисто вымытый, гладко выбритый, одетый в загодя купленный к выпускному костюм, надушенный ядреным папашиным одеколоном, напуганный до дрожи в коленях, но при этом страшно довольный и гордый собой, я нарисовался у Юрошевого порога. Хозяйственная сумка оттягивала руку – в ней, в соседстве с тушенкой, шоколадкой и тортом лежала на покатом боку заветная бутылка коньяка, и в ее нутре переливалось и побулькивала восхитительная густая янтарная жидкость. Стараясь не издавать лишнего шума, я поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она тихо скрипнула и приоткрылась – значит, хозяин точно был дома. Большего всего я боялся, что неугомонный Юрош именно в эту ночь отправится на поиски очередных сексуальных приключений на трассу. Но шорох и голоса, доносящиеся с чердака, ясно говорили о том, что хозяин на месте, и что он не один. Разумнее всего было подождать на темной кухне и молиться, чтобы клиент не остался у него до утра. Но вместо этого я аккуратно, стараясь не издать ни звука, почти наощупь выгрузил на стол свои дары и, влекомый неподвластной мне силой, полез по крутой лестнице вверх. Рассохшиеся ступени тихо поскрипывали подо мной, сердце от страха пропускало удары, но я упорно продолжал свое восхождение. Дверь наверху была приоткрыта, и полоска тусклого света – наверное, от ночника, - едва заметным желтоватым клином лежала на полу. Я замер на третьей сверху ступеньке. Мне не хватило духу подползти ближе и заглянуть внутрь, но слух мой обострился как у дикого зверя в ночи. Я слышал каждый скрип половиц под чьими-то ногами и голос незнакомого альфы, в весьма похабных выражениях сообщающий Юрошу, какое неслыханное удовольствие тот ему только что доставил, и с каким нетерпением он будет ждать следующей встречи с ним. - Ну ты, бля, хорош, - расслышал я, - все соки выжал. Гость издал довольный смешок, а я покрылся испариной с ног до головы. Юрош ответил из глубины комнаты что-то неразборчивое, но голос его звучал довольно. Они снова посмеялись. Сердце мое колотилось в груди молотом, а кровь стучала в висках так, что казалось, череп вот-вот треснет. Внезапно дверь распахнулась, и в проеме показалась массивная фигура. - Ну, бывай, - сказал незнакомый альфа. – На праздники буду поросенка резать, вырезки тебе привезу. Муженек благим матом будет орать, да и хуй с ним, пусть хоть глотку надорвет. Ежели бы он меня хоть раз так за двадцать-то лет обслужил! А то бревно бревном, иные беты живее! Только в течку просыпается малек, да и то больше крика – сцепку нельзя, гандон надень, тьфу… Всю жизнь залететь боялся, и родил вот всего одного. Омега у нас, двадцать скоро, в райцентре учится. Отличник. Но такой же говнистый, как его папаша… Он стал осторожно спускаться, держась за перила, а я, выйдя наконец из оцепенения, почти кубарем скатился вниз. Там юркнул под лестницу и затаился в нише. Гость ушел, прикрыв за собой дверь. Сверху не доносилось ни звука. Я дрожал мелкой дрожью, растеряв всю свою уверенность, и соображал, как бы загрузить свои гостинцы обратно в сумку – еще бы только вспомнить, куда я ее дел - ничего не уронить и не разбить впотьмах, да по-тихому удрать. Как вдруг на лестнице снова раздались шаги. Ну конечно, как я мог забыть! Наверху Юрош только принимал гостей, а спал внизу, на кухне! Я упустил шанс убежать, и теперь оставалось только смиренно ждать, дышать глубже и уповать на то, что хозяин, судя по голосу, пребывает в благодушном настроении, и сразу меня убивать не станет. Щелкнул выключатель, скупо засветилась лампочка под засиженном мухами плоском абажуром, открыв моему взору святая святых - жилище Юроша. Я успел разглядеть вытертые половицы, стол, два массивных табурета, истончившиеся от времени тюлевые занавески, облезлую этажерку с дюжиной книг и стопкой потрепанных журналов - как мне показалось, заграничных, - старинную изразцовую печь и узкую аскетичную лежанку за ней, ровно застеленную серым армейским одеялом. Тем временем Юрош подошел к жестяному рукомойнику и принялся умываться. Я видел его со спины. Из одежды на нем были лишь черные трусы-шорты - наверное, шелковые, или из какой другой, не менее тонкой и блестящей ткани. От одного вида как они облегают его зад и бедра, у меня мгновенно затвердело в паху. Не то чтобы я никогда не видел его полуголым, даже голым видеть пару раз доводилось - летом, на озере, куда он иногда приходил поплавать. Нечасто, только в середине июля - когда вода, не взирая на обилие ледяных ключей, хоть немного, да прогревалась, и всякий раз на закате, когда солнце окрашивало водную гладь в ало-багровый переливчатый цвет. Там, на белом ракушечнике узкой полоски пляжа, под сенью живописных плакучих ив – словом, на лоне природы, он отчего-то принципиально никого не стеснялся и ни от кого не прятался. Поэтому иной раз в июле на берегу озера можно было увидеть много чего интересного – во всяком случае, достаточно, чтобы надолго лишить покоя и сна большую часть сельских альф и бет. Знаю, что даже некоторые особенно смелые омеги ходили подглядывать за Юрошем на пляж, хотя, конечно, никто из них и под пыткой в этом бы не признался. Но впервые я видел его так близко и в такой интимной, пусть и очень неоднозначной, обстановке. Я жадно оглядывал его фигуру, отмечая в уме каждый ее рельеф, каждый изгиб. Уверился, что без одежды он так же строен, как и в своих заграничных шмотках, что чертовски хорош и сексапилен, даже не взирая на свой малый рост и легкую кривизну ног. Заметил небольшую татуировку на левой лопатке – черного кота с выгнутой спиной и воинственно задранным хвостом и тут же загорелся желанием узнать, что она означает. Мне и в голову не пришло, что это может быть просто украшение, ведь все в нем было наполнено для меня таинственным и непостижимым смыслом. Он долго брызгал водой в лицо, жадно пил, потом просто стоял, опершись о края раковины и склонив вниз лохматую голову. - Ну вот, а так хорошо начинал… - услышал я его голос. Я чуть не помер на месте – на миг мне показалось, что он обращается ко мне. Только спустя несколько страшных мгновений до меня дошло, что он имеет в виду не меня, а своего недавнего гостя с его прощальной исповедью. Да уж, страшно даже представить, сколько таких откровений приходилось выслушивать Юрошу на своем веку, не мудрено, что его воротило от них, как от прокисшего супа. А я вот не стану грузить тебя своими проблемами, сказал я про себя, сверля взглядом его спину. Да у меня и нет никаких проблем - кроме тебя самого. Но я ничего не скажу тебе, буду нем как рыба, только не прогоняй, позволь подняться с тобой наверх – туда, комнатушку под крышей, в обитель наслаждений, позволь остаться до утра… Юрош оглянулся, будто услышал мои мысли, и наконец заметил натюрморт на своем столе. - А это еще что за нах? – Он вздернул бровь. Мне ничего не оставались, как выбраться из своего убежища и выйти на передний план. - Ага. – сказал он и упер руки в тощие бока. Он смотрел на меня ничего не выражающим мутноватым взглядом, и было видно, что он слегка под градусом, прочем, как и всегда. Неожиданно это меня расстроило, хотя глупо было ожидать другого. Но отчего-то захотелось, чтобы именно сегодня, именно со мной он был трезв. А еще я вдруг с ужасом понял - я так торопился, что даже не успел подумать, что скажу ему. Ведь одних подарков явно будет мало, мне придется применить все красноречие, на которое я способен, чтобы уговорить, убедить его… Он молчал, не собираясь облегчать мне задачу. - Я тут… ну… вот, - выдавил я наконец и широким жестом указал на стол. – Я вот тут принес… Это коньяк. Импортный. Не придумав ничего лучшего, я решил упирать на неслыханную редкость и дороговизну своего подношения. - Да неужели? – подал голос Юрош. - И что? - Он импортный, – повторил я на всякий случай. - Из-за границы привезли. Честное слово… Я чувствовал себя совершенным, законченным болваном, но перечисления достоинств напитка, словно магическое заклинание, придавало мне уверенности. - Откуда? – спросил он. - Что – откуда? – растерялся я. - Откуда привезли? Я не всякий коньяк употребляю, вот что. Я оторопело уставился на него, не веря своим ушам. Он, вливающий в себя все без разбору, от дешевого магазинного портвейна до вонючей самодельной браги – оказывается, привередлив в выборе импортного коньяка! - Я не знаю, - выдавил я из себя и печально посмотрел на коньяк, на свой главный козырь, буквально на глазах теряющий ценность. - Ну что ж, тогда проверим, - заявил Юрош, и не успел я глазом моргнуть, как он схватил бутылку и ловким уверенным движением скрутил ей крышку, как папаша сворачивал головы курям к зимним праздникам. В воздухе мгновенно разлился восхитительный аромат, я почувствовал его даже на расстоянии. Каков же вкус этого волшебного напитка, если так ведет от одного запаха? И неужели он может кому-то не понравится? Юрош просто шутит со мной. Вот сейчас он попробует, и не сможет не признать, что… И он попробовал. Я не был осведомлен о правилах распития дорогих коньяков, но подозревал, что их не хлещут прямо из горла, осушая бутылку почти на половину одним махом, и совершенно точно драгоценная янтарная жидкость не должна течь мимо рта, струиться по груди и животу, до самой резинки черных шелковых трусов. Я оторопело следил за потеками своего подарка на теле Юроша, а он тем временем, дергая кадыком, проглотил все, что смог залить в глотку, и даже не поморщился. Только вытер рот ладонью и грохнул ополовиненной бутылкой о стол. Кажется, крепость выдержанного напитка не произвела на него никакого впечатления, и совершенно точно он не стал выглядеть пьянее, чем был. - Неплохо, - сказал он и икнул. – Так и быть, оставлю. А теперь вали отсюда. Кровь шибанула мне в голову. Накрыла обида - настолько горькая, что я готов был разреветься как сопливый омега. Да, я и не думал, что будет легко, но надеяться, что он хотя бы даст мне шанс объясниться, донести до него всю серьезность моей ситуации… - Но постой, дай сказать… - я сделал к нему шаг, но замер, будто ошпаренный ледяной волной гнева, что исходила от него. - Я тебе, бля, щас дам… Он подхватил с пола мою сумку – оказывается, я бросил ее у самого стола, – сгреб в нее все мои подарки, кроме злосчастной бутылки с остатками коньяка и решительно толкнул меня сторону двери, а когда я уперся, пребольно вцепился мне в ухо, да так и поволок к выходу. - Еще раз припрешься - прибью нахер, ушлепок мелкий, понял? – шипел он мне в лицо, обдавая коньячными парами. – И молись, чтобы бутылка эта папаше твоему не попалась на глаза, когда он в следующий раз ко мне пожалует! Что он с тобой сделает, когда узнает, что ты коньяк у него спер, чтобы с ним ко мне притащиться? Силы в его тощем теле оказалось неожиданно много, во всякой случае, его пинок отправил меня в долгий унизительный полет по двору. Я грохнулся на грязную траву, больно ушибив колени и локоть, следом в грязь полетела моя сумка. Банки с тушенкой жалобно клацнули друг об друга. Позади с треском захлопнулась дверь, погрузив двор в тяжелую сырую тьму поздней осени. Я еще немного посидел на земле, бездумно потирая ушибленные конечности, потом встал, подобрал сумку и, подгоняемый мелким дождем и стылым ноябрьским ветром, побрел к дому. Меня трясло от холода и пережитого стресса, мокрые и грязные брюки неприятно липли к коленям, но если слезы и текли в тот миг по моим пылающим щекам, то их точно никто не видел. Отец так никогда и не узнал, где я был в ту злосчастную ночь, за каким хреном вырядился в новый костюм и как умудрился так его уделать. Пропажу коньяка он обнаружил на следующий день, но я, не моргнув глазом, соврал, что стащил его, чтобы выпить в одной компании, куда удалось зазвать двух омег из соседнего села. За все это сразу - возмутительную кражу ценного напитка, угвазданный костюм, который пришлось везти в райцентр и отдавать в химчистку, а заодно и за несколько нахватанных за последний месяц «пар» - я получил самую сильную в своей жизни порку. Поездка в город на каникулы, разумеется, отменилась, но я даже не смог из-за этого расстроиться по-настоящему. Как не сумел толком прочувствовать экзекуцию, потому что боль куда сильнее, чем мог причинить отцовский ремень, терзала мою душу. Но на мое удивление, обида, казавшая столь горькой, очень скоро отпустила меня, а вскоре забылось и унижение, хотя поначалу именно оно едкой кислотой жгло мое альфье самолюбие. При этом желание затащить в койку несговорчивого деревенского распутника никуда не делось, даже будто разгорелось еще жарче. Однако, мне хватило ума притормозить с повторными попытками. Решительный, если не сказать, грубый отпор, что дал мне Юрош, здорово меня отрезвил и надолго отвратил от его порога. Вопреки первоначальному плану брать предмет мой страсти измором, я решил больше не играть с огнем – а вдруг взбалмошный омега так на меня взъестся, что откажет даже потом, когда я приду к нему требовать свое на законных основаниях?! Наверняка я и так уже попал в его черный список, а перспектива и вовсе стать персоной нон грата в его доме меня никак не вдохновляла. Словом, я решил собрать волю в кулак и повременить с походами к Юрошу до совершеннолетия, то есть до того дня, когда смогу прийти к нему с высоко поднятой головой, а не пробираться в его дом тайком, словно жалкий вор.