Одержимость

*** Учеба на капральских курсах мало чем отличалась от срочной службы – тот же режим, та же муштра, те же физподготовка и строевая до посинения, только требования повыше и наставники позлее. Через месяц я даже слегка затосковал по дому, а еще больше – по родной части. Все время думал о ребятах, с которыми успел сдружиться, и даже капралов вспоминал с теплотой. А больше всего, конечно, скучал по своим псам – по серому мохнатому Туману, что брал след под сугробом аж в тридцать сантиметров толщиной, умничке Шерифу, который умел идти по следу напролом, минуя зигзаги запахового коридора и тем самым быстрее всех приводил нас к цели, и конечно же, по шустрым и громким щенкам, с которыми мы начинали работать, когда они были еще пушистыми меховыми шариками... Учебный центр располагался на окраине большого города - шумного, пыльного, загаженного заводскими выбросами областного центра тысяч в триста жителей. Но мне, темному деревенщине, он казался урбанистическим раем. Увольнительные стали настоящей отдушиной. Я часами бродил по тротуарам, глазел на городских омег, казавшихся мне нереально шикарными, разглядывал витрины галантерей, выбирая, что бы такого купить в подарок отцу и его новому мужу. Подолгу сидел в маленьких стеклянных кафешках, тянул через соломинку молочные коктейли и в немыслимым количествах поедал мороженое, спуская на него половину своего ученического жалования. По несколько раз пересмотрел репертуары всех городских кинотеатров и даже посетил местный краеведческий музей. Город заманивал меня красочными витринами, затягивал а сети богатого культурного досуга, опьянял запахом свободы. И даже закралось сомнение, не поторопился ли я с контрактной службой, может, надо было просто рвануть из села в город – без разницы, в какой - и там искать свое счастье и свою судьбу? Но армейская жизнь хорошо отбивает охоту сомневаться в чем бы то ни было, и я с терпением и усердием продолжал обучение, и сам не заметил, как год перевалил за половину. В январе мы сдали промежуточные тесты, и нас отпустили на небольшие каникулы. Кто жил поближе, разъехались по домам, а те, кто остались, спланировали нехитрую программу на несколько драгоценных свободных дней. Большую часть времени мы отсыпались, но однажды выбрались в городской клуб на дискотеку. Там я и встретил Лацика. Я заприметил его сразу, как только мы ввалились в прокуренный, шумный, расцвеченный цветомузыкой полумрак зала. Он стоял у стены в толпе приятелей - прилично, если не сказать богато, одетых омег. И сам он выглядел как с фото из модного журнала. Красивая стрижка, облегающий черный джемпер из тонкой шерсти, модные вельветовые брюки. Ухоженный городской омега из приличной семьи, к тому же наверняка студент. А еще его выделяли высокий рост и прямая, уверенная осанка. Может, не студент даже, а, например, манекенщик. Или актер местного драмтеатра? Само собой, с таким мне было ловить особо нечего, но выпитое перед выходом крепкое пиво разгорячило кровь, и я решил попробовать. В уме я еще приводил сам себе разумные доводы, почему мне не стоит этого делать, но ноги сами несли меня прямо к нему. Опыта знакомиться с омегами у меня не было никакого, но об этом я вспомнил, когда отступать было поздно. Я уже стоял перед ним по стойке смирно, разве что честь не отдавал, но слова застряли в горле, и должно быть, я выглядел в его глазах полным болваном. Но он смотрел на меня с улыбкой и без намека на презрение. Я немного осмелел, но нужных слов все еще не находил, только пялился на него и отчаянно пытался выдать хоть что-то сообразное моменту. Он не был так уж ослепительно красив, как показалось издалека, скорее очень мил. У него было чистое лицо, яркие карие глаза и небольшая родинка на остром подбородке. - Вы что-то хотели? – невинно спросил он, так и не дождавшись от меня первого шага. - Да, - с усилием выдавил я. - Пригласить те… вас. Можно? - Но это даже не медленный танец. Вот черт, я так засмотрелся на него, что даже не заметил, что за музыка играет! - Но это ничего, - смилостивился он надо мной, сам взял меня за руку и повел на танцпол. Он двигался уверенно и раскованно, и рядом с ним я, наверное, выглядел неуклюжим бегемотом, возомнившим себя танцовщикам. Но он не спешил меня бросать, даже наоборот, беззастенчиво прижимался ко мне бедрами, не отпускал моих рук, стараясь вовлечь в правильный ритм, а когда из динамиков наконец полилось что-то медленное, решительно положил ладони мне на плечи. Я слегка сжал его талию, и мы поплыли в танце. Он был одного со мной роста, может, даже чуть выше, и наверное, думал, что меня это должно смущать, поэтому слегка склонил голову, и было в этом что-то такое… будто он сдается, признает мое главенство… Это совершенно не вязалось с его уверенной манерой держаться, но было чертовски привлекательным… - У меня оба родителя баскетболом занимались, - сказал он мне в перерыве между танцами, когда я повел его к бару чтобы купить газировки. - Отец даже за городскую сборную играл. Хотели и меня в спорт пристроить, но я не дался. Они до сих пор переживают – ах, какие данные пропадают зазря! Данные у него действительно были что надо, и не только внушительный рост, но еще и крепкая мускулатура, совсем не по-омежьи широкие плечи и длинные изумительной красоты ноги, от которых невозможно было отвести глаз. - А чем занимаешься? - В педучилище учусь, на третьем курсе. Я прикинул его возраст и получалось, что ему двадцать или немного больше, то есть он был чуть старше меня, но это меня совсем не смущало. - С детишками возиться? Дело хорошее, – одобрительно кивнул я. - Хотел на истфак в институт – я археологией увлекаюсь, но баллов не добрал. Сначала думал через год еще попробовать, а потом решил времени не терять и в училище пойти. И как-то втянулся, теперь уже не уверен, что в институт соберусь. Мы этим летом на практике в садике работали, с мелкими интересно вообще-то, они забавные, и я им нравлюсь. - Жаль, что не пошел в спорт. Ты, наверное, хорошо бы смотрелся в баскетбольной форме, - заметил я ему и покраснел от того, как двусмысленно это прозвучало. - То есть в майке и трусах? – не остался он в долгу, чем смутил меня еще больше. Я удивился. Думал, он оскорбится такому сомнительному комплименту, а может, и по морде засветит. Но, видно, городские омеги были свободнее в общении с альфами, чем деревенские, вот и этот явно был готов зайти гораздо дальше, чем я предполагал. Его откровенно веселила моя скованность и неуклюжесть, но он не спешил прерывать наш разговор, и это значило, что я его хоть немного, но зацепил. После я пошел провожать его по темному, усыпанному былым пушистым снегом городу, и всю дорогу он держал меня под руку и рассказывал о раскопках древнего поселения, на которые ездил прошлым летом и забавные случаи из своей ясельной практики. - Ты не представляешь, как красиво ночью в степи! – говорил он, пряча узкую озябшую ладонь в моей, большой и горячей. – Выходишь из палатки, смотришь наверх, а небо черное-пречерное, звезды россыпью… И травами пахнет - так, что опьянеть можно… Он говорил, а я отмечал в уме его достоинства одно за другим. Любит детей. Романтик. Не боится бытовых трудностей, не прочь путешествовать, не так уж и избалован, как показалось вначале. Он нравился мне все больше и больше. Его подъезд был темный и выстуженный сквозняками, и, как только мы вошли внутрь, он тесно прижался ко мне, ища тепла, и сам, первый поцеловал меня. Он совсем озяб, но губы его были теплые, и он пах невинностью и почему-то персиками. Я осмелел и уже вовсю прижимал его к стене и, нагло запустив руки под куртку и джемпер, гладил его твердый живот и узкую спину. Он был стройный и гибкий, дрожал в моих руках, целовал меня неумело, но страстно, и я было собрался рискнуть и пощупать его попку, но тут вдруг где-то наверху скрипнула дверь и раздался окрик: «Лацик, это ты?!». Я отпрянул от него. Мы смотрели друг на друга в полутьме, рвано и тяжело дыша. - Отец, - коротко объяснил он. – Волнуется. Идти надо. Он порывисто обнял меня на прощание и с криком «Уже иду!» припустил вверх по лестнице, легко перепрыгивая через ступеньки. А я остался один в темном холодном подъезде, возбужденный и растерянный, и утешением мне было только то, что по дороге я успел спросить и даже запомнил его телефон… Мы встречались так часто, как только могли. Гуляли по завьюженному городу, прокладывая тропы в сугробах, которые никто и никогда не убирал, ловили друг друга на скованных гололедицей тротуарах, отчаянно мерзли, а потом отогревались в кафе дымящимся приторно-сладким чаем в пластиковых чашках. Несколько раз мы сходили в кино, один раз в филармонию на скрипичный концерт, на котором я чуть не уснул, а Лацик аплодировал как сумасшедший. Как-то раз он затащил меня в Археологический музей на какую-то занудную лекцию и битых два часа внимал лектору так вдохновенно, что не замечал, как я осторожно поглаживаю его запястье. Он даже познакомил меня с семьей, хотя я на этом совершенно не настаивал, справедливо полагая, что приличные, интеллигентные люди (оба его родителя были инженерами-чертежниками) не будут в восторге от его выбора. Но они отреагировали с вежливым пониманием, хотя возможно, выказывать свое отношение ко мне в моем присутствии им просто не позволяло воспитание. Но я так и представлял, как за моей спиной Лациков папаша заламывает руки и причитает: «Ну что ты в нем нашел? Даже не офицер и никогда не сделает карьеры! Деревенщина неотесанная! Разве для того мы тебя растили…» Словом, в их обществе я чувствовал себя крайне неловко, и проницательный Лацик перестал звать меня на воскресные семейные обеды. Но с приходом весны его родители зачастили на дачу, и квартира на выходные оказывалась свободной. Лацик не преминул воспользоваться ситуацией, и в первый же день, как только за родителями закрылась дверь, зазвал меня в гости. Стояла ранняя весна. Солнце сияло, с крыш текло, воробьиные стаи оглашали улицы звонким чириканьем. На всех углах продавались букетики ранних лесных цветов, и я конечно же купил такой своему омеге, ну и бутылку вина тоже на всякий случай прихватил, не идти же в гости с пустыми руками. Ради меня он расстарался – красиво сервировал стол, наготовил вкусностей – это он тоже умел. Салатики и соления в хрустальных вазочках, маленькие румяные пирожки, мясное рагу в горшочках. - Ну ты разошелся, - смущенно сказал я, указывая на все это гастрономическое великолепие. – Будто праздник какой сегодня… - Ты пришел, вот и праздник. Он слегка покраснел и кивком предложил мне сесть на диван. Мы ели, пили и болтали о всяком, и солнце нещадно било в окна, а со двора долетали крики детей, строящих крепости из рыхлого весеннего снега и радостный птичий грай… Лацик забрался ко мне на колени и, взяв в ладони мое лицо, долго и глубоко целовал, пока хватило дыхания. Я сразу понял, что у него на уме, не составило труда прочесть это в его шальных глазах и угадать в жестах. И, разумеется, я и сам хотел его, безумно, до боли, иногда только об этом и думал. Но с ранней юности я привык сдерживать похоть рядом с омегами. - Можем подождать, если хочешь, - шепнул я ему. - Я потерплю. - С чем подождать? – нахмурился он. - Ну… с сексом. - Зачем это? Ты что, не уверен, что хочешь меня? - Ты обалдел?! - Тогда в чем проблема? Я совершенно точно не забеременею. - Ну, не только же в этом дело… - А в чем? - Я думал, может… не надо до свадьбы. У нас так принято. Глупо с моей стороны было говорить о свадьбе, будто у нас с ним все уже решено, ведь мы даже не обсуждали ничего подобного. Но и просто так воспользоваться его чувствами я не мог. - Я никогда не собирался ждать до свадьбы, - уверенно заявил он. - Но всегда знал, что сделаю это с первым, кого по-настоящему полюблю. Я не знаю, дойдет ли у нас с тобой до брака, но до секса точно дойдет, можешь мне поверить. Я отчаянно морщил лоб, пытаясь переварить его слова и отыскать в них логику и здравый смысл, а он уже расстегивал на мне рубашку и валил меня на диван. - Но ведь все всё поймут, и родители тоже, - все еще пытался его урезонить я, но руки сами тянулись к его ширинке. – Такое невозможно скрыть… - Ну и пусть! Подумаешь! – возмущался он, гневно сверкая карими глазищами. - Ты вообще будто в прошлом веке живешь! Сейчас не те времена. Или ты из тех, кто считает, что невинность – главное достоинство омег? - Нет, ну что ты… - Тогда хватит уже болтать, умоляю… …Он лежал передо мной нагой и будто не стеснялся меня, словно для него ничего естественнее не было, чем быть перед альфой таким открытым и доступным. Но я точно знал, что я у него первый, и выходило, что он был таким именно со мной… Он все время морщился и закусывал губу, и я жутко боялся сделать ему больно, но он решительно подавался мне навстречу, и когда, я наконец вошел в него, внутри у него оказалось горячо и влажно, и это было лучшее, что я испытывал за всю свою жизнь. Он был совершенно неопытен, но он был омегой, и он страстно меня желал, и ничто в мире не могло с этим сравниться. Я наконец на собственном опыте понял, что связь даже с самым умелым бетой будет только бледным подобием любовного акта с омегой. Юным, влюбленным, неутомимым, истекающим пряным соком… Дрожал стол и позвякивали бокалы с остатками вина, и мне все время чудилось, что в замке поворачивается ключ, и вот-вот придут его родители, но страх только подстегивал желание, и мы любили друг друга все неистовее и неистовее, и в конце концов тот бокал, что стоял ближе к краю, все-таки упал на ковер и от него откололась ножка. Потом мы лежали обнявшись, и он прятал взмокшую голову у меня на груди. И молчал. Не спрашивал, хорошо ли мне было с ним. И я был ему благодарен. Ведь что тут скажешь? Разве «хорошо» - это подходящее слово? Так продолжалось до самого лета. Как уж ему удавалось отлынивать от дачных дел, не знаю, но на выходные всякий раз родители сваливали загород вдвоем, и в то самое время, когда они трудились в поте лица на свежем воздухе, их сын занимался физическими упражнениями совсем иного рода. Чаще всего он встречал меня у ворот учебки, и мы шли к его дому пешком. По дороге заходили в гастроном и на базар, потом брели вдоль набережной, ели мороженое и кормили белым хлебом жирных нагловатых уток у причала. Смотрели, как, тарахтя и извергая клубы сизого дыма, ползут по реке маленькие прогулочные катера. Дома он готовил мне обед, я помогал как мог, потом мы ели, а после ложились в постель. Мы занимались сексом долго, до изнеможения, не уставая открывать и познавать друг друга. Иногда он утомлялся настолько, что засыпал, притулив голову у меня на груди, и тогда я старался дышать как можно тише, чтобы не тревожить его, а заодно и вдоволь им любовался. И жалел только о том, что не могу остаться с ним на ночь, хотя бы один раз. Было бы так здорово всю ночь держать его в объятиях, а утром проснуться рядом и смотреть, как он сонно моргает и щурится на солнечный свет… Вечером я возвращался в казарму на трамвае. Там всегда садился у окна, смотрел как закатное солнце золотит листву и крыши домов, и думал о прожитом дне. Улыбался, вспоминая как ловко орудует ножом Лацик, шинкуя овощи в суп, или как лежит нагой на постели, призывно раскинув длинные ноги, и с лукавой улыбой поглаживает свой небольшой, но уверенно стоящий орган. «Хаха, а ты не хочешь попробовать наоборот? Я читал, заграницей у постоянных партнеров такое сейчас очень модно!» Вот бесстыдник, я и не знал, что он любит читать эти газетенки с полуголыми омегами на первых страницах, что в последнее время продавали на всех лотках… От этих мыслей у меня моментально случалась эрекция, словно и не было перед тем нескольких часов сумасшедшего сексуального марафона. Я был счастлив. Я любил в нем все – высокий рост, легкий характер, добродушие, смешливость, привычку чуть склонять голову набок во время разговора, его раскованное бесстыдство в постели, то, как легко он отдал мне свою невинность, и даже его безумное увлечение древними черепками любил тоже. И еще он даже не заводил речи о браке, хотя знал, что моя учеба подходит к концу и очень скоро я получу распределение, и скорее всего навсегда уеду из этого города. Мне не хотелось думать, что его совсем не прельщала мысль стать моим мужем, скорее он просто не хотел на меня давить. Но к тому времени я уже и не представлял, как буду жить без него, если он вдруг откажет. А он мог, ведь, хоть его признания и казались искренними, я понимал, что любовь любовью, а я не лучший кандидат ему в мужья. Что я мог ему предложить? Скромное капральское жалованье? Кочевую жизнь по заставам, вдали от цивилизации и культуры, к которым он так привык? Где я ему раздобуду на границе скрипичные концерты? Но все же разговор о нашем будущем назревал, и однажды я все-таки на него решился. Я начал издалека, намекнул на то, что скоро выпуск и распределение, расписал тяготы армейского быта, в сотый раз сказал ему, какой он замечательный и какой прекрасной жизни достоин. Разговор заходил куда-то не туда, но я уже мог остановиться. Он слушал и молча кивал. - Ты же понимаешь, меня могут куда угодно направить, даже в Южный округ? Тебе это надо? У тебя здесь все… семья… друзья… - Ты – моя семья, – ответил он на это. - А переезды меня совсем не пугают, даже наоборот. И в быту я неприхотлив. И с работой у меня проблем не будет, воспитатели всегда нужны. Кстати, в Ингарской автономии такие раскопки, я, когда читал, чуть не помер от зависти! - Какие нахрен раскопки? Ты что, псих?! - Хи-хи, вот и папа мне все время так говорит… - Я все равно сомневаюсь… - Блин, Янек, я что-то не понял, это ты мне предложение сейчас делаешь или вежливо хочешь послать? Это ты меня должен уговаривать, а не я тебя! - Так ты согласен, что ли?.. - О, наконец я слышу этот вопрос! Думал, не дождусь… Представляешь, да, я согласен! Тем временем дело шло к выпуску. В конце июня я сдал все тесты на «отлично» и получил свои долгожданные капральские нашивки. По этому поводу Лацик закатил целый пир у себя дома, куда пригласил своих приятелей и велел мне приводить кого захочу из моей группы. В итоге в его квартире набилось порядочно народу, потом еще и соседи по лестничной клетке подтянулись на огонек, и дым стоял коромыслом до поздней ночи. По окончании учебы мне был положен небольшой отпуск, и я собрался домой навестить отца. Лацик не смог со мной поехать, он сдавал выпускные экзамены, а сразу после них уезжал в экспедицию к каким-то старинным курганам, в которую он мечтал попасть несколько лет. Я тогда подумал, что, может, это и к лучшему. С одной стороны, конечно, было бы правильно познакомить Лацика с отцом, и похвастать им перед друзьями тоже было бы здорово. Но с другой стороны, отчего-то очень не хотелось везти его в деревню сейчас. Может, как-нибудь потом, когда уже станет мне законным мужем, а еще лучше, когда родит, чтобы уж сразу и внука привезти в гости к деду…