Право Выбора

От такой наглости у Аэриса не хватило слов, и он просто шумно вдыхал воздух, чтобы не разразиться потоком брани прямо при гонце из дознавательской управы. То, что бессовестная дрянь гоняет курьеров управы по своим личным делам — это недосмотр Тиадар, а вот то, что тварь изволила написать в письме убористым почерком с двумя помарками и следом от чернил, просто не лезло ни в какие ворота — приглашение на свидание! — Я пришлю ответ эрну Иррен лично, если сочту нужным это сделать! — кинул он курьеру, заставляя того убраться с глаз долой и только тогда Аэрис выругался. _____ — У меня хороший слух, но повторять то, что я слышал, не буду, — курьер, молоденький, только недавно пришедший в управу юноша, пересказывал Эккену, как он доставил послание. — Во-первых, такие слова мне запрещали, когда воспитывали, а во-вторых, вы и сами их знаете, эрн Иррен. Все шло в точности, как Эккен и задумал — Линегар взбеленится, но придет хотя бы из любопытства, Эккен редко ошибался в выбранных им мужчинах. Более того, скорее всего свидание не закончится постелью, и может быть даже будет единственным, но сейчас об этом не стоило задумываться — первым успехом будет то, что Аэрис Линегар придет. Но до этого времени надо успеть сделать еще одно дело, которое будет малоприятным, но необходимым. Сначала он думал о том, чтобы написать Кайетану Ахола письмо, но потом решил иное. — Эрн Эккен Иррен, помощник дознавателя управы Войтана Тиадар просит вас принять его, — в дверь сунулся один из судей, временно исполняющий обязанности секретаря, и Кайетан оторвался от бумаг, которых на столе был ворох, и все срочные. — Что ему сказать?! — Зови сюда, — если такой гость пришел своими ногами без предупреждения, то отказываться было бы сущей глупостью. Вот только зачем он пришел?! — Доброго дня, эрн Ахола! — Эккен все равно умудрился застать его врасплох, но это был тот Эккен, которого он помнил: высокий, широкоплечий, с оружием на поясе, которое он не стал снимать вопреки требованиям. Еще у этого Эккена улыбались глаза, и он был совсем не похож на то чудовище, с которым в прошлый раз говорил Кайетан, Экке стал взрослее — опять поменял свой облик, сколько же их у него?! Ахола ничуть не изменился: все та же скромная одежда и блеклое лицо без страстей — воплощенный закон и справедливость. На такое жалование можно было бы купить серебра и тканей получше, хотя кое-что поменялось: у Ахола словно расправились плечи и теперь он был уже больше похож на эрна придворного ранга, нежели на того, кто приехал с гор искать высокой доли. — Доброго, эрн Иррен. Чем обязан вашему личному визиту? — если Эккен начал с рангового обращения, то от чего бы и не поддержать игру. — Именно, что личному, — Эккен без спроса сел в кресло, ровно напротив Кайетана. Сколько раз он сидел в этом кресле в юности, когда отцу надо было срочно распечь младшего сына за проступки или наоборот, младшему позарез нужны были деньги. — У меня совсем личное дело к вам, хоть и касается работы. — Хорошо, а теперь давай говорить как обычно, — кивнул Кайетан. — Я, признаться, удивлен, и тому, что ты сам пришел и тому, что ты пришел после того, как отсюда ушли твои братья. — Они не мои братья, — а вот теперь Эккен снова был другим, карие глаза гневно сверкнули, — и ты это знаешь получше меня. Но ты прав, я пришел именно по делу Лойте — мои якобы братцы очень быстро сбежали, не успел я похоронить нашего общего с ними отца, как они тут же покидали свои пожитки в мешки и покинули его управу. — Так, я совсем не желал этого решения, и это стало большой неожиданностью для меня, — кивнул Кайетан, — более того, без них в разы труднее. Но я слышал о том, что задумал Инце Лойте и это прибавит работы даже мне. В любом случае, я желаю ему удачи. — А я нет, — и губы Эккен скривил в той же усмешке, которую Кайетан уже видел у него. — Пусть он провалит все дело и подумает о своем поведении, а так же о том, справедливо ли он поступил с отцовским делом. Но, я пришел по просьбе моего племянника, Хагира, это второй сын Инце он стал мужчиной только в этом году, хочет быть судьей, как его дед. Отчего-то решил, чтобы я просил за него. Хагир хороший парень и не похож ни на отца, ни на меня, он готов начать с самого начала, разносить бумажки, или еще какая ерунда. — И отчего этот хороший парень не пришел лично?! — все-таки наглости всех Лойте стоило бы поучиться — один идет к родичу-изгнаннику, а тот идет с просьбой к бывшему супругу, с которым расстался ссорой, и никто не сомневается в своей победе. Более того, сам Кайетан уже в ней не сомневался. — Разносить бумажки, Эккен, тоже надо с умом, а ерунды в нашей управе не бывает. — Ну, хорошо… — Эккен снова поменял облик и улыбнулся как будто три года назад, — конечно, мальчишке стоило бы придти самому или со мной, я согласен, но Инце очень уж резко против, и даже моя мать не спасет его от отцовского гнева. А Хагир может сделать «против» только один раз, когда будет уверен в том, что ему или откажут, или скажут «да», но он хотя бы будет знать, что получит взамен. Я буду обязан тебе лично за это. — Вот как даже, — Кайетану стало весело, не так уж велика услуга, но если Экке взял на себя обязательства. — А скажи, зачем ты ударил по щитам моего спутника в «Лежбище»? Это было некрасиво, Экке. — Извиняться я не буду и тебе бы не советовал, — Эккен снова стал серьезным, — думаю, свои глаза у тебя есть и разум тоже. А ударил, потому что мог. Можешь за это мне мстить, но не моему родичу Хагиру. Так что? Мне еще рассказать про Хагира или прийти с ним? — Надо было уже приходить, — вздохнул Кайетан, — хотя курьеру не обязательна личная беседа с главой управы. Но, ты же понимаешь, что это сделает меня врагом для Инце? Особенно тогда, когда он создает новую управу — не этого хотел эрн Ойхе, мне очень его не хватает. — И точно эрн Ойхе не хотел, чтобы Инце сбежал отсюда как трусливая крыса, когда кот отошел от ловушки — вот этого он больше не хотел, а теперь его дело хочет продолжить только Хагир. Я тоже ссорюсь с Инце, и наверняка он будет знать, чьих рук это дело. Если Инце заставит его работать через «нехочу» в Серебряной управе, то выйдет или то, что случилось со мной, или то, что сделал сам Инце, если не хуже. — Хорошо, — причин для отказа действительно нет, если постараться, их можно найти, но пока что Кайетан не видел, зачем это делать. — Но я тут хозяин временно, на год всего, следовательно, и свое слово я тоже могу дать только на год, поэтому твоему родичу не стоит ждать осени, чтобы не терять времени и нужно придти в ближайшие дни, если он хочет начать что-то делать. И пусть он имеет в виду, что через год здесь может быть другой хозяин. Он хочет так рискнуть? — Я думаю, что хочет, — снова пришла весна, и снова Эккен улыбался, — но в любом случае я обязан тебе, если хочешь, скажи сейчас, что от меня потребуется. — Пока ничего, Экке, но я был рад тебя видеть. — Да, — согласился Эккен, совершенно искренне, — по делам нам гораздо проще говорить. **** — Не можешь срать, не мучай задницу! — Аэрис отдал документы подчиненному, даже не собираясь их подписывать, и едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть их. — Я не возьму никого, кого надо переучивать с лопаты на меч! Что завтра, каторжников прикажешь с рудников в армию присылать?! Значит, на этой заставе будет четыре десятка воинов, а не пять, и в живых останется четыре десятка, а не двое-трое! Следующей бумагой оказалось послание аж из самой княжеской канцелярии, на мягкой плотной бумаге, скрепленное множеством печатей и личных росписей. Такие бумаги к Аэрису приходили редко и обычно не обозначали ничего хорошего, скорее очередной вызов к Эарану с бесконечным ответом на один и тот же вопрос: «Почему так плох набор в регулярную армию». Они там издеваются?! Сам же Хельстрем все видел! Какого ему еще рассказывать?! Но в письме оказался не вызов, а лишь уведомление о необходимости присутствия через два дня пополудни на главной площади города Келлин — его высочество Эаран скажет очередную речь. О содержании речи Аэрис даже догадывался — это то, что обсуждали по всем углам в управах и то, что Эаран сказал в присутствии Истелин. Тварь тоже там будет. Будет стоять за плечом князя и слушать все, что чувствуют другие, а потом доложит своему хозяину, а тот подскажет Эарану кого погладить по головке, а кого и наказать. **** Айерги уже здесь, в управе — Эккен чувствовал, как нервничают дознаватели и отводят глаза, отворачивают бумаги, чтобы он не мог читать. И эрна Войтана нет в кабинете, он занимается этим делом лично и лично допрашивает преступников. Работы пока не было, но Эккен все равно не уходил домой. Он был всем доволен: тем, что встреча с Ахола обошлась без ссоры, тем, что Хагир обрадовался и благодарил сытным обедом в ближайшей к управе таверне, где дознавателей и их вкусы знали наизусть. Ярла можно подождать тут, в приемной, где он вспугнул очередного поклонника Селина, которому тот был не очень-то и рад, и заслужил благодарный взгляд. Но от поклонника был тоже толк, тот принес огромную миску первых летних ягод, которую они с Селином и разделили. — Ты хочешь спросить, надо ли тебе быть на речи князя? — Селин никак не мог иначе истолковать его появление в приемной. — Надо, я уже подготовил все бумаги. Ого! Вот это секретарь проговорился… Эккен не стесняясь, облокотился на скамью, где обычно ждали посетители и даже закинул на нее ноги. Да, что-то такое должно было быть после поездки, вот только пока ярл такого задания ему не давал. — Ну, куда же без меня, — ягоды были вкусными, еще и оттого, что были первыми, — неужели его высочество Эаран хоть слово скажет, если я за его спиной торчать не буду. Ты тоже пойдешь? — Тоже, — кивнул Селин, — это личное распоряжение ярла, вот только с канцелярией его высочества вместе, вести протокол для управы. **** — Это чистое самоубийство, Тахилд, — старшего Айерги рассадили по разным камерам с сыном, но сын и не интересовал Войтана, — открытое убийство во время княжеского визита на равнины. Скажи, чем ты думал, подставляя всех нас? — Честью моего рода, Тиадар. В отличие от тебя, я не служу всем господам одновременно, играя промежду горами и Истелин. И даже эти крысы в итоге предали нас. Так отчего бы мне переживать за равнины, когда они оставили нас в голом поле зимой?! — Хорошо. Чего ты этим добился? Твой сын вернется в управу дознавателей и сделает вид, что не пытался провернуть сделку на сотни серебра из казны?! Отомстил в ответ на месть за мальчишку Эккена? О, этот ответ будет интересовать его. Зачем нужен был весь спектакль с Хаотдар? Вам очень повезло, что в этот момент он вступил в брак. А если нет? Ты думаешь, он бы не выплыл из этой жалкой лужи? Выплыл бы. Это не стоило затраченных сил. О, да, я добавлю в обвинение и эту прекрасную историю, Тахилд. С укрытием поджигателя и убийцы Хаотдар. Я кое-что должен Эккену Лойте и верну этот должок. Может, ему будет приятно. И даже можешь мне не рассказывать, что Хаотдар совершил то преступление ради твоей очередной мести. Это я знаю давно и не от тебя. И не от него. — Гелан просто дурак, — Тахилд Айерги был спокоен, потому что терять было уже нечего, совсем нечего — один раз они поставили на выигрыш и проиграли все, что у них было, — и не сумел справиться даже с простейшим заданием. Я избавился сразу от него и от мальчишки, ты прав, брак с судьей оказался мне на руку. Но я доволен, Тиадар, очень доволен — Лойте мертв, а его сыновья передерутся меж собой и не сумеют удержать эту управу в руках. Она не достанется нам, но и не достанется им. — Тогда я тебя огорчу — они покинули эту управу и вовсе не жаждали ее удержать, сразу после смерти своего отца, Тахилд. Так что, думаю, ты сделал четырем сыновьям Лойте большую услугу. — А пятому? Этой твари, которую ты держишь подле себя? — Я могу отдать ему бесценный подарок — пригласив его, к примеру, на допрос твоего сына. И я найду, как оправдать это перед законом, уж поверь. Эрни Иррен будет рад задать ему пару вопросов, но не поручусь, что твой сын сможет раскрыть рот — ты знаешь, о чем я говорю. Я могу спустить эту «тварь» с поводка. — Я слышал ее там, на поле, —Тахилда Айерги передернуло от одного воспоминания. — Я был бы не прочь заиметь собственную такую тварь. Это огромная власть, да, Тиадар? И ты от нее не откажешься, как он не отказался. — Нет, конечно. Чем тебе плохо жилось? Тем, что не дали украсть жирный кусок из казны? Почему я должен был рисковать ради этого? Ты подписал себе и своему роду смертный приговор, Тахилд. Это все, чем окончилась твоя многолетняя игра, которая не принесла тебе ничего. **** — Я почему-то так и думал, что ты будешь здесь, — ярл заметил его сразу, когда Эккен подумывал уже о том, что может и не стоит его дожидаться, день клонился к закату, а встреча с Аэрисом Линегар неотложна. — Пойдем. — Тебе надо будет присутствовать на суде, — эрн Тиадар не предложил ему присесть, а значит, разговор будет коротким, все жесты ярла Эккен уже давно успел выучить, — и не просто присутствовать, а быть свидетелем. — Рассказать, что меня чуть не убили? Легко, — пожал плечами Эккен. — Но я уже написал все нужные бумаги для обвинения. — Нет, — Эрн Войтан чуть сожмурился, словно то, что он хотел сказать — не очень и хотел говорить, — по другому делу. По делу Гелана Хаотдар. Тебе нужно рассказать снова о том, что произошло. При всех. Это важная часть обвинения и если ты хочешь, чтобы убийц твоего отца как следует наказали, тебе нужно переступить через свою гордость снова. — У меня нет почти никаких доказательств, что это сделали они, — новость была нежданной, и в сердце глухо стучало, напоминая о старой боли и тревожа, казалось бы, зажившую рану, — кроме слов самого Гелана и те были непрямыми. — Тебе придется вспомнить все, что он сказал. Но, я помогу тебе, скажи Змее, чтобы тебе дали протоколы и обвинение по делу Хаотдар — это мое личное распоряжение. У тебя есть две седмицы, чтобы подготовить свою убедительную речь — этого достаточно, чтобы подумать и пережить, Эккен. На этот раз за твоей спиной вся наша и судебная управа. И я рад увидеть снова этот нож, хотя один раз он чуть не вошел мне в живот — хорошее оружие. Эккен только сейчас понял, что все это время правой рукой крепко держал рукоять длинного отцовского ножа, который решил носить в городе вместо клинка. Нужно снова вернуться к этому, к той истории, которую Эккен желал бы забыть раз и навсегда — не вспоминать о собственном позоре и о том, чем это все закончилось. Поднять протоколы допросов, прочитать свои собственные слова и слова Гелана, слова свидетелей, слова Кайетана Ахола. И там, в отличие от собственного суда, будут братья, все братья Лойте. Они еще ни разу, с того дня, когда княжеский отряд возвратился в Келлин, не были в управе дознавателей, как будто их не интересовало общее дело… О чем вообще думает Инце?! Как побыстрее обставить дело с «Серебряной» управой?! Нужно идти в Лежбище. Еще некоторое время назад Эккен думал об этом с удовольствием, предвкушая игру с добычей, а теперь почти с отвращением, как невовремя он все это затеял, и где была его голова, когда он думал больше о собственной заднице, чем о деле с отцом?! Где-то они, все, называющие его шлюхой, правы. Абсолютно. *** Тварь уже была тут. Аэрис видел Иррен еще с порога, потому что дознаватель, со своими стрижеными волосами и темной одеждой слишком бросался в глаза, посреди нарядных нордеа, которые обычно вечером собирались в этом месте, надеясь закончить ночь где-то в другом. Цветные шелковые платья, уже совсем летние у юношей из богатых родов, дорогая одежда с серебром и вышивкой у мужчин постарше и среди этого Иррен был темной вороной, самым ярким пятном в его одежде был светло-синий головной платок, теперь небрежно лежавший на плечах. Хотя и сам Аэрис не готовился к свиданию, уйдя из управы в чем есть: таком же темном форменном платье, где самым красивым был серебряный пояс, густо усеянный накладками — еще чего не хватало, для твари выряжаться. Хотя, скорее всего у твари было то же мнение. Кувшин вина и два стакана — тварь соображает. — Скажи мне, раз ты такой умный, почему я должен сидеть за столом с тобой, а не с тем вот красавцем?! — Аэрис вместо приветствия отодвинул стул, садясь, и указал на светловолосого юношу неподалеку, явно тоже скучавшего в компании вина. — И что тебе от меня понадобилось? Злость, досада и любопытство — три самых главных чувства, которые сейчас слышал Эккен. Любопытство. — Любопытство, — кивнул он в приветствие. — Хочешь, я расскажу, как ты бы провел ночь с «тем красавцем», Аэрис Линегар? Все бы сначала пошло как по маслу — флирт, вино, то да сё, потом ты бы пригласил его к себе и оттрахал бы так, как нравится тебе, а не ему, а утром —или раньше — он бы ушел не сильно довольный. А со мной ты не знаешь, чего ждать, верно?! — Змея сказал мне, что ты имеешь наглость смотреть в мою сторону. — И это верно, — значит, с предположением он угадал, Линегар уже злится, а досада все ярче, но и любопытство тоже. — Отчего бы нет? Я всегда добивался того, чего хочу, добьюсь и в этот раз — может не сегодня, но добьюсь. Раньше я бы подошел к тебе и просто спросил, хочешь ли ты провести со мной ночь, и ты бы пошел — никто не отказывался. — Еще бы, — хотя бы вино тварь выбирать умела, хотя на вкус Аэриса оно было слишком сладким, — я слышал о том, что ты никому не отказывал. А людям тоже?! Как тебе это, тварь? Не нравится, да? Очень не нравится, вот как глазки-то сверкнули. А лицо, конечно, красивое — не из тех, что обычно выбирал Аэрис, предпочитая помоложе и понежней, но хорош; с четко обрисованными скулами, ресницами и закушенными от обиды губами. Хороший удар, меткий — внутри стукнуло болью и его собеседнику это приятно. Ради чего он унижается?! Ради зверя внутри, который видел добычу и вертелся, почти скуля на сворке. — Люди меня не спрашивали, а отказывал я многим. Тем, у кого силенок не хватало, как у тех, кого ты трахаешь обычно. Вот это все то, что кипит у тебя внутри — оно раздражает тебя, ты бесишься от этого, и не знаешь, как избавиться от этого избытка. От тебя уходят, потому что ты груб и несдержан. Мне никто не рассказывал этого, но я знаю, потому что чувствую. А мне нужно то, чего боятся в тебе другие, Линегар. Я предлагаю тебе постель, хорошую постель, многие хотели бы вернуться в нее и сейчас, а ты мне отдаешь избыток силы — она лишняя и не нужна тебе. — Это отчего ты так решил, тварь?! — Аэрис был изумлен так, что даже не удержал в уме прозвища. — Это с чего ты решил, что твоя поцарапанная и драная шкура, может быть мне интересна?! Что я отдам тебе хоть что-то, даже дерьмо из уборной?! — Потому что ты такая же бешеная тварь, Линегар, — улыбнулся Эккен, слизав каплю вина с губ, — только другим концом. Даже сейчас ты отдаешь мне себя, свое бешенство, ты кормишь мой дар и заставляешь работать его в полную силу и даже не подозреваешь, как мне хочется взять и выломать все твои щиты. Ты чувствуешь только легкую головную боль, если бы я захотел — твою голову бы разорвало как гнилой персик. Ты орешь на своих подчиненных, на любовников и даже на семью, эрн Сволочной Нрав — так тебя называют, так вот я из тех редких тварей, кому это нравится, и кто может из твоего дерьма сделать мед. Ты сам бесишься от себя. Сколько раз ты разбивал руку о свой собственный стол?! Что, неприятно? Теперь можно было торжествовать. Скулы Аэриса Линегар едва не сводило дрожью, как у взбешенного кота и оба не заметили, как пространство около них опустело — все нордеа, все пары куда-то перешли к стенам зала таверны. — И если бы мне не нужно было кормить свой дар, если бы он не заставлял меня искать таких, как ты, я бы никогда не выбрал тебя по собственной воле, — тон Эккена был так же спокоен, а глаза улыбались, словно он вел светскую и ничего не значащую беседу. — Зачем бы мне иначе связываться с неотесанной деревенщиной с равнин, которая даже не умеет свой рот держать на замке. Возбуждение. Кроме голодного зверя, теперь пришлось бороться и с ним, Эккен чувствовал, как невыносимо тянет внизу живота, скручивая внутренности в узел. Зачем Линегар вообще открывает свой рот?! Он вполне хорош собой, высок, широк в плечах, с равнинными серыми глазами, выдающими родство с Ястребами и светлыми волосами — только все портит. — И что?! — с трудом сдерживаясь от того, чтобы не съездить наглой твари по лицу, не разбить этот дерзкий алый рот, Аэрис выплевал слова, — Что, тварь, я могу сделать с тобой все, что захочу?! Ты будешь последней в этом княжестве дырой, куда я рискну сунуть свой член, и я лучше отрежу его до самых яиц тогда. Все, что я хотел бы сделать с тобой — это как следует отходить тебя кнутом, отрезать тебе твой поганый язык и оставить тебя так подыхать, чтобы никто не услышал. Это то, чего вы, выродки, заслуживаете, но не трахать тебя. И будь проклят тот день, когда мне это вдруг понадобится. Поищи себе другую добычу, тварь, а я брезгую. — Спроси у своего члена, так ли он брезглив как ты, — тварь нагло смеялась ему в лицо, хотя любой мужчина вынул бы нож после таких слов, но тварь смеялась, показывая белые зубы. — Кого ты хочешь обмануть, Линегар, этими оскорблениями? Меня? Ты придешь. На сегодня я и не рассчитывал. Ты будешь меня ненавидеть, но рано или поздно тебе не к кому будет пойти. И там уж я предложу тебе нож… Проклятая тварь! Аэрис не сдержался, сшибив вино и стаканы с громким звоном, кинул на стол серебряную монету и вышел на ночной воздух. Тварь! Может, стоит успокоиться и подстеречь эту маленькую жадную мразь здесь, в переулке, проучить, как следует, и что-нибудь запихнуть в эту ненасытную задницу, например собственный длинный нож!? Еще одна неприятность подводила Аэриса, член стоял так, что прижимался к животу и только широкий низ темного платья скрывал это — собственное глупое тело хотело тварь, оттрахать, подчинить и сломать, свернув ему шею. Линегар ненавидел его так, как ненавидел никто. Эккен сталкивался со многими чувствами в отношении себя — неприятие, брезгливость, гнев, но такой чистой незамутненной злобы не было ни у кого. Линегар тоже борется со зверем внутри, Эккен был уверен в этом, только его зверь иной породы. На него смотрели сейчас все, и завтра весь город будет говорить про эту встречу, что впервые в Лежбище Эккен Лойте-Иррен остался ни с чем — перемоют кости знатно, но что это по сравнению с той досадой, что он сейчас испытывал?! Шлюха, которая зависит от собственной задницы и непонятного жадного внутри;шлюха, которую можно безнаказанно оскорблять! Он должен выйти и за каждое слово по разу воткнуть нож в живот Аэрису Линегар, а он сидит здесь, над лужей разлитого вина, со стоящим членом и еще думает! Как можно упасть еще ниже, а Эккен Лойте?! Куда? Ниже того подвала, где был властен человек… Ничего не стоило сегодня,просто намекнуть Кайетану Ахола, и можно было бы играть им, как дети играют куклой в перчатке, но от одной мысли о постели с Ахола рот начинало сводить зевотой — Аэрис Линегар хорошая добыча, которую стоит укротить и показать ей ее место. Когда он вышел из Лежбища, была уже глубокая ночь и может, не стоило так напиваться, потому что завтра ярл ждал его в управе, и завтра же нужно будет получить протоколы допросов Хаотдар, но не пить он не смог, заливая взбешенного и не получившего добычи зверя вином. **** — Я отдам тебе протоколы после княжеской речи, сейчас незачем, — Змея безмятежно вертел в руках иглу от головного платка, — тебе нужно сосредоточиться на ней в первую очередь. — О том, что мне нужно, мне говорит ярл, — Змея не хочет отдавать протоколы и вовсе не из-за князя. — Ты выучил меня на свою голову, и я хорошо слышу, что причина не в этом. Есть распоряжение о выдаче протоколов. — Я не хочу, чтобы ты их читал до княжеской речи, — вздохнул Змея, — тебе будет сложно работать, и голова занята будет не тем. Эари бы лучше тебе объяснил, но его носит незнамо где. Я сам объясню это ярлу, и если он будет со мной не согласен, я отдам тебе протоколы сегодня же, после того, как от тебя перестанет нести вчерашним вином. Эккен видел Эари Каррну еще до отъезда княжеского отряда, а потом они не встречались в управе, кто-то говорил, что у Эари сложное задание, а кто-то о том, что Каррну попросил впервые отпуск за много лет, чтобы навестить родных на равнинах. Эккен не особенно по нему скучал, но предпочел бы дела решать с ним, нежели со Змеей, которому не мог забыть обиды в замке Истелин. К удивлению Экке, Змее удалось убедить ярла и до самого вечера Эккен просто болтался по управе, не находя себе дела и даже забросив упражнения с мечом. **** Речь должна была состояться на главной площади города, куда мог прийти любой горожанин и где уже были отведены места для княжеского совета, военных и других важных сановников и поставлен помост для князя Эарана и его охраны, в которую и на этот раз попал Эккен, получив строжайший приказ под синее титулярное платье надеть кольчугу. Все собирались неспешно — важные дела в Келлин никогда не делаются до полудня и площадь потихоньку заполнялась мужчинами, оставившими оружие дома, а эрнис подобные дела никогда и не интересовали. Эккен рассматривал приходящих — пока что пришли простые горожане и гости, купцы он даже увидел пару людей, хотя меньше всего было понятно, зачем им присутствовать на княжеской речи, но настоящая стража уже тоже рассмотрела незваных гостей и забеспокоилась. Хаке говорил, что вся городская стража в этот день на посту и на площади будут самые лучшие — «а я не лучший, поэтому мне оставили рынок». Все будут стоять — раз стоит Эаран, значит постоят и остальные. В месте для советников Эккен рассмотрел сначала Инце, который точно не станет смотреть на стражника, закрытого платком, потом Кайетана — интересно, Хагир утром должен был прийти в судебную управу, пришел ли? Остальные советники приходили с секретарями и единственные кто сидели — это Селин и несколько других юношей, кто обязан был записывать речь князя. Эаран и эрн Войтан появились вместе и последними, и Эккен был уверен, это добавит сплетен в те, что уже были, о почти безграничной власти эрна Войтана. Но нужно было сосредоточиться, собраться и держать зверя на поводке, а себя заставить делать то, ради чего его сюда и поставили. Тяжело, слишком много сильных мужчин: ярл, его Высочество, в чьи светлые волосы Эккен утыкался взглядом, военные советники и, конечно же, Линегар — там, где Кайетан и Инце, излучая холодную ненависть и полное равнодушие к словам своего князя. — Я говорил это в замке Истелин и теперь повторю перед всем народом Келлин, чтобы каждый из вас, кто слышит эту речь, пересказал бы ее дома родичам. — Эаран говорил громко и уверенно, в полной тишине, зная, что подданные сейчас сдерживают дыхание, чтобы расслышать каждое его слово, — И буду я говорить о том, что мешает нам стать единым народом. Эккен слушал, одновременно чувствуя всю площадь. Самое трудное будет, когда Эаран договорит, вот тогда все эти мужчины начнут захлебываться гневом или восторгом, а пока ему мешал Линегар. Аэрис знал его секрет и теперь делал все, чтобы Эккену было трудней: ненависть, гнев и издевка — то, что отвлекало его сейчас. Змея говорил о таком и Эккен знал, как взять себя в руки и не мог. Если бы это был не Линегар, заставлявший его хотеть до дрожи в коленях. *** Тварь стоит за княжеским плечом, думая, что ее никто не распознает в платье личной стражи, под которое трусливо надета кольчуга. Боишься за свою никчемную жизнь, Иррен? Хотя, зачем тебе жить на поводке у Тиадар? Тебе самому-то нравится? Стоит ярлу отпустить поводок и тварь получит заслуженную награду. Аэрис не раскаивался ни в одном из слов, сказанных им позавчерашним вечером, и еще хотел бы добавить. Но кое в чем тварь была права, потому что кому не знать об этом, как первой потаскухе в Келлин — он действительно хотел разложить и отодратьтварь. Все в голове противилось от отвращения, стоило только вспомнить изодранную шкуру твари и всех тех, кто там уже побывал, но проклятое тело было не обмануть — даже сладкий красавчик Вальтегис, прикусывающий жемчужными зубками кончик пера от усердия,  которого сегодня можно было рассматривать сколько угодно,— не вызывал ничего внутри. А тварь заставляла жаждать ее, как сошедший с ума от маковой настойки и понимающий, в какую ловушку он угодил. Ничего, он выберется, достаточно сегодня навестить Лежбище, когда эта тягомотина закончится. — Убийство эрна Ойхе Лойте явилось последней каплей моего терпения. Бессмысленная вражда, которая завела обе стороны в тупик и лишила страну одного из лучших законотворителей за ее историю и мужчин, которые могли бы сражаться с общим врагом. Поэтому такого больше не будет. Любое преступление, совершенное во имя кровной мести, и прошедшее мимо управ, обязанных заниматься нарушением закона, будет наказано жестче, заяви о нем обе стороны. Наказаны будут как совершившие, так и потерпевшие, за молчание или ответственную месть. До конца года будет разработан закон, рассказывающий подробно об этом, — Эаран рассматривал мужчин, стоявших перед ним. Почти каждый второй будет не согласен, об этом его предупреждал и эрн Тиадар, считающий реформу преждевременной, но эрн Тиадар наставник и советник, а не глава княжества, поэтому решать не ему — эрн Тиадар участник многих дел, не делающих ему чести и об этом надо помнить. — Рано или поздно у нас у всех будет общий враг — это люди, и они не станут разбирать, чей брат оскорбил чужого родича, и кто у кого украл женщину. Они придут уничтожить всех нас, без разбора на равнинников и горцев, без разбора на купцов и воинов, и я хочу, чтобы горы дрались за равнины и равнины дрались за горы в общем строю. Это начинать надо делать уже сейчас, когда многие из нас еще хорошо помнят, чем кончается братоубийственная война. Поэтому, я надеюсь, вы меня услышите и не позволите старой гордости взять над вами верх. Эта речь должна быть известна в каждом пределе страны и в каждом доме, поэтому ваши старейшины ознакомят вас с ней, когда будут готовы ее запись и списки. На этом я заканчиваю эти слова. Наконец-то….Больше всего Аэрису хотелось исчезнуть с площади, чтобы не видеть тварь, даже ее темных глаз между складками платка. И не ощущать этого тянущего противного желания. Ничего нового Эаран не сказал — да, конечно, сейчас все побегут обниматься и мириться! Хелльстрем сошли с ума и видимо хотят потерять свою власть. Растерянность, вот что было первым чувством, которое услышал Эккен на площади — для многих ведь это действительно новость, потом гнев — убиты родичи и как оставить без мести убийц?! Как оставил Инце?! Инце… Инце так и не заметил его, стоящего за князем, для него стража не больше чем предмет обстановки. А вот Кайетан кивнул ему, означает ли это, что Хагир принят или просто знак вежливости?! Легче стало, когда Аэрис Линегар ушел с площади, воздух сразу словно бы посвежел, и стало проще ощущать чужие чувства. Уходил и Эаран, за ним Тиадар, и его кивок был не приветствием, а приказом явиться в управу с подробным отчетом. Сейчас бы просто лечь в тишине, чтобы не единого звука, ни единого чувства, выпить холодной воды или разбавленного вина, а потом уснуть. ***** Проснуться от стука в дверь ранним утром было необычным, Эккен наспех накинул на себя штаны и натянул сапоги. Кому он понадобился так срочно? — Вот, — Хагир держал в поводу свою гнедую лошадь, к которой были приторочены сумки и оружие, — отец меня выгнал все-таки. Ты разрешишь остаться у тебя?!