Ваза Рубина

I donʼt really blame you for being dead but you canʼt have your sweater back. So, I said, now that we have our dead, what are we going to do with them? Thereʼs a black dog and thereʼs a white dog, depends on which you feed, depends on which damn dog you live with. Straw House, Straw Dog | Crush by Richard Siken — Эй, ты! Уснул? Рен моргнул и медленно повернул голову. Пожилая дама в лиловой шляпе недовольно вперилась в него взглядом. — Ну? — грозно спросила она. — Так и будешь тут стоять? Или дашь и другим людям выбрать? — В самом деле, Рен, пошевеливайся, — громко сказал кто-то ему прямо в ухо. — Ты же не жениться будешь на этих помидорах. Рен моргнул ещё раз и так же медленно отвернулся от дамы. Опустил глаза вниз. Действительно, помидоры. Гладкие, большие и сочные. Красные. — Рен? — Рей осторожно коснулась его руки. — Ты чего? В этот момент кто-то словно включил основной звук, и в уши Рена хлынуло всё сразу — грохот тележек, шуршание пакетов и голоса, сливающиеся в единый монотонный гул. Рен пробормотал извинения и отодвинулся, дав даме возможность наброситься на помидоры с пугающим энтузиазмом. Он чувствовал, как Рей буравит его взглядом, но смотрел не на неё, а прямо перед собой. Через пару рядов стоял лоток с апельсинами. Двое мальчиков, схватив по апельсину, размахивали ими в воздухе. — Звездолёт один-два! Звездолёт один-два! Как слышно, приём? — вопил тот, что был помладше. — Ты-ды-ды! Меня подбили! Меня подбили! — старший с силой впечатал «звездолёт» в блестящую оранжевую кучу. Несколько маленьких апельсинов, подпрыгивая, покатились под ноги толпящимся у касс людям. Людям, подумал Рен. Сколько же тут людей. Идеальная цель. Он наконец обернулся к Рей. Та стояла, вцепившись в бортик лотка, и не сводила с детей глаз. Рен осторожно обнял её за плечи, но она не обратила ни малейшего внимания. В её зрачках, кажется, играли отсветы взрывов. Не будь дама в лиловом полностью поглощена выбором помидоров, она заметила бы, что в этой странной паре, похоже, один другого стоит. В метро Рей положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Рен замер, боясь потревожить её. Из пакета с продуктами, который болтался у него в ногах, чуть высовывалась подложка с помидорами. Уже на самой кассе Рей вспомнила, что они так и не купили их. Рен помчался в овощной отдел — уже не к лоткам, а поближе, к прилавку с расфасованным товаром. Всё это казалось странным и немного… нереальным. Супермаркеты, яркие ценники, рекламные плакаты. Мелкий дождь на улице, сырость и промозглый холод. Первое время Рен никак не мог привыкнуть. Он протягивал руку к блестящему крану в ванной, и ему казалось, что пальцы сейчас провалятся сквозь него и схватят воздух. — Мы никогда не убежим от всего этого, — медленно, нараспев, произнесла Рей. Рен склонил голову набок, слегка коснувшись щекой её бледного лба. — Ты права, — сказал он. — Но я не уверен, что от этого вообще нужно убегать. — Нужно, — выдохнула Рей. — Иначе твои мертвецы затащат тебя обратно. Рен ничего не ответил. Он смотрел на своё размытое отражение в противоположном окне полупустого вагона и думал о том, что ненавидит метро, всей душой ненавидит. На платформе, когда откуда-то снизу начинал подниматься гул приближающегося поезда, он каждый раз представлял себе то, в чём не смог бы признаться никому. Даже Рей. Даже родителям. Даже… даже Хаксу. Умирающее железо. Перекорёженные рельсы, чернеющие на красном зареве неба. Чёрное и красное, смерть, порядок и величие. На эскалаторе он машинально взял Рей за руку. В первые месяцы после возвращения они всегда цеплялись друг за друга так, словно боялись, что иначе кого-нибудь из них засосёт обратно в другой мир, играющий по другим правилам. Что мертвецы затащат их обратно. Ужины редко проходили в тишине. Еда всегда доставляла Рей такое удовольствие, что наблюдать за ней спокойно было совершенно невозможно. Рей стонала и облизывала пальцы. Рен отпускал в её адрес едкие замечания. Мать возводила глаза к небу, отец выступал в поддержку Рей и принимался нахваливать какое-нибудь из блюд — чаще всего собственные кулинарные шедевры, но иногда, когда нужно было подлизаться, что-нибудь из приготовленного женой. Все всегда смеялись, болтали ни о чём и, в случае Рей, кидались хлебными шариками. Рен порой наблюдал за ней, скрестив пальцы над остывающим супом, и вспоминал о том, как всё было до её появления. В детстве эти семейные ужины были его любимым пунктом в распорядке дня. Больше всего он обожал, когда приходил дядя, но и втроем с отцом и матерью ему всегда было так хорошо и спокойно, словно приближение главного разговора не висело над всеми троими. Словно он не знал, что через пятнадцать, десять, пять лет выберет то же, что и вся его семья. Не то чтобы тогда ему чего-то не хватало, но всё же картина стала полной именно с появлением Рей. Как-то неуловимо и неосознанно она задавала общий темп и настрой: все словно сверялись по ней и, если она была весела, тоже веселились со спокойной совестью. Но сегодня она молчала, глядя в помидорный салат. Передавая друг другу тарелки, мать и отец обменивались встревоженными взглядами, а затем вопросительно смотрели на Рена. Тот раз за разом пожимал плечами и машинально жевал, пытаясь не думать о том, что что-то мерзкое и холодное вот-вот проведёт по его спине скрюченным ногтем. — Подвинься, эй! Рен вынырнул из сна, который уже стал накрывать его мягкой и тёплой лапой, и, не открывая глаз, перекатился на бок. Рей забралась в его кровать, уткнулась в спину острыми коленками и тяжело выдохнула. — Тут тесно, — заявила она. — Да неужели? — хрипло ответил Рен. — Эту кровать мама с папой купили, когда мне было десять лет. Я, знаешь ли, слегка изменился с тех пор. В плане объёмов, понимаешь? — Конечно, в плане объёмов. Не в плане ума же. — Ага, смешно. И уж тем более мама с папой не рассчитывали, что в эту кровать будут без спросу залезать не менее объёмные девушки. — Родители не рассчитывали, что девушки будут залезать в твою кровать? Они вот так сразу поставили на тебе крест? — Эх. Ну давай, развлекайся. Но не забывай, что у меня вообще-то была Ханна. — Когда там, в старшей школе? В самом деле, Рен, ты как не в себе. И пяти минут не разговаривали, а ты подставился уже два раза. — Ага, — Рен повёл плечом. — Но почему же «не в себе»? Хакс всегда говорил, что я постоянно подставляюсь. — Хакс… — Рей рассеянно запустила пальцы в его волосы. Некоторое время они молчали. Рен слышал, как тикают часы в гостиной, как бормочет телевизор, перед которым, наверное, отец снова вырубился в кресле. — Рен, — Рей сделала короткую паузу, — Рен, ты же знаешь, я всей душой ненавидела лекции о реабилитации. Меньше всего мне хочется их тебе повторять. Но… просто вспомни меня. Те ночи, Рен, и холодные пальцы, и яркий электрический свет. То, что происходило со мной, со всеми происходит одинаково. Ты ведь даже не думаешь о том, что когда-то сможешь это отпустить, разве не так? Словно отпускать и не нужно. Словно двери вот-вот откроются, и твой… твой союзник зайдёт сюда, как ни в чём не бывало. Верно? На кухне что-то звякнуло, послышался шум воды. Видимо, мать забрала с колен заснувшего отца тарелку с недоеденным бутербродом. Так странно быть дома. — Ты же знаешь правила, — Рей шумно сглотнула. — Тебя не отправят туда снова. Я умоляла их, помнишь? Я говорила, что мне нужна одна секунда, что я успею нажать на кнопку, и тогда он не… — Не вспоминай, — глухо сказал Рен. — Не надо. Рей выдохнула. Рен повернулся на спину, притянул её к себе, обхватил обеими руками. — Когда мне впервые рассказали, — зашептала она куда-то ему в шею, — я думала, что мне позволят спасти родителей. Тоже казалось, что достаточно будет секунды. Но всё, что мне оставалось, — продолжать их дело. Это — то, что остаётся нам всем. Делать дело. — Да, — кивнул Рен. — Да, это так. Я помню. Я знаю. Я говорил это другим, другие говорили это мне, мы говорили это друг другу. Свод правил, да? Всегда нужно составлять своды правил. Вот только они нужны не для того, чтобы выполнять эти правила, говорил Хакс. Они нужны, чтобы… чтобы за что-то держаться. — Ну так держись, — сказала Рей, и со стороны её тон мог показаться почти равнодушным. Вот только в их жизни нет такого понятия. — Нет, Рей. Хакс был… кем-то ещё. Не жертвой искажённого мира. Он был… ещё одной фигурой на доске. — Разве это «другое»? Рен, ты же понимаешь, что все они — фигуры, которые направляются чем-то иным. У них есть силы, которые немыслимы для нашего мира. Они управляют реальностями так, как недоступно даже нам, они видят то, чего мы никогда не сможем разглядеть… — Да, — Рен вдруг подумал о том, как всё-таки дико звучат все эти слова здесь, в его старой комнате с плакатами на стенах и застиранными шторами. — Но то, что стояло за Хаксом, было настолько древним и необъяснимым, что мы, кажется, ни секунды не провели в ясном сознании. Оно всё время вело нас, топило в серой мерзости, придумывало сценарии только для того, чтобы изменить их в решающий момент. И единственный настоящий проблеск случился, когда мы стояли по обе стороны от стены, за которой оно хотело его спрятать. Спрятать его от меня. Он продрался тогда сквозь эту стену, его руки были по локоть заляпаны кровью, а в глазах полопались капилляры. Когда он шёл, казалось, что он ступает босыми ногами по стёклам. Жижа бурлила позади него, края стены срастались обратно, а он стоял и смотрел на мёртвое лицо человека, который говорил с ним всего несколько минут назад. Мерзопакость рокотала, остекленевшие глаза Хакса отражались в ней, множились и сливались. Рен рухнул на колени там, у чёрного озера, и начал кричать. Он кричал и кричал, пока его не забрали, пока мать и отец не кинулись к непробиваемому стеклу пункта прибытия и не застыли в ужасе, увидев, каким он на этот раз вернулся. Рей стояла там же, за этим стеклом, и в глазах её был не ужас. В глазах её была боль — невыносимая, чёрная и вечная. Боль, которую они не могли поделить пополам, как бы ни пытались. — Задание было выполнено, — голос Рена стал ровным и механическим. — Источник искажения был устранён. Армитаж Хакс, тридцать три года. Генерал военной организации «Первый Порядок», разработчик и руководитель проекта «Старкиллер». Предполагаемые последствия — гибель галактики. Ему не верили. Он снова кричал — кричал и кричал до тех пор, пока не забылся тревожным сном в лазарете: в этом сне они с Хаксом сидели на крыльце и смотрели на тройной закат, просто молча смотрели, пока не наступила ночь. Хакс исчез, растворился в темноте, а Рен вынырнул из неё, с трудом разлепил веки и увидел абсолютно белый потолок и яркую лампочку. Он смотрел на эту лампочку, пока не заслезились глаза, смотрел и повторял, что он со всем разберётся. Они со всем разберутся. Что толку от твоих криков, сказал бы Хакс. Говори с ними на их языке. Рен пытался. Людей в деловых костюмах, которые кивали в такт его рассказам, было так много, что все они словно слились в один Деловой Костюм. Деловой Костюм не понимал, что именно описывает Рен, а Рен описывал всё: серую муть, мысли, разбегающиеся по углам, мёртвых штурмовиков, разгуливающих по базе, ожидание Отката, свалку Кразмая и созвездия, взирающие на него с упрёком и ожиданием. Рен не знал, как описать только одно: как серая муть утопила его собственную память. Почему он проживал ту жизнь так, словно она была первой. Почему он снова и снова думал об аномалиях, почему ему казалось, что он должен был умереть много лет назад. (Хакс?) Всё было слишком… мощным. Созвездия, храм Джедаев и, конечно же, Орден Рен. Его рыцари. Другие в глухих масках, его копии, его отражения. Он не сомневался, что все ученики (дяди Люка) Люка Скайоукера пойдут за ним, но юркая и противная мысль о том, что пришлось бы сделать, если бы кто-то отказался, не давала ему покоя. (Ни я, ни ты никого не убивали. Никогда в своей жизни) Сноук (кто такой Сноук?), Сила, Старкиллер. Генерал Хакс. То, что он прожил, не было настоящим. И в то же время было. Рен рассказывал обо всём. Рассказывал, как они с Хаксом каждый раз становились союзом и каждый раз начинали всё сначала. Рассказывал, как пересыхало в горле в пустыне, как мутило на дикой планете с брошенными лагерями, как медленно тянулись минуты в камере перед трибуналом. (Минуты здесь тянутся долго, Рен) Рен рассказывал, как они стояли на помосте, как он был в плену у бандитов, как летел на Корусант, думая, что наконец-то во всём разобрался. Как он всё время слышал, что Хакс говорит в его голове, но нечто чужое не давало ему до конца понимать эти слова, не давало делать правильные выводы и задавать правильные вопросы. Как реальность корабля потекла прямо перед его глазами, и то, что он увидел, на секунду отодвинуло далеко назад всё, что когда-то имело значение. Он увидел колыхающуюся и булькающую мерзопакость — жирную, напившуюся чужой боли и чужого страха. Он вдруг понял, понял именно в этот момент и не возвращался к этому пониманию никогда, потому что боялся потерять рассудок: все, в кого мерзопакость пустила корни, до сих пор живут там, в ней. До сих пор кричат. (Они до сих пор кричат, Хакс) Он протянул к мерзопакости руку. Созвездия трепетали — они наконец-то смогли встретиться с противником лицом к лицу. Он протянул к мерзопакости руку, он шёл по стёклам и с каждым шагом вспоминал всё больше: эту руку ласково гладила мать, её слегка касался отец, в неё судорожно вцеплялась Рей — тогда, много лет назад, когда постаревший сразу на десять лет дядя Люк привёл её к ним домой, и мать, кажется, поняла всё с первого взгляда. Её сжимал Хакс. — Они вернули меня, потому что все приборы показали одно и то же значение: успех. Армитаж Хакс умер, его даже никогда не существовало в последней моей реальности. Мерзопакость схватила его, когда он только спрыгнул с помоста — схватила и затащила в свою глубину. Она хотела загнать его в озеро, чтобы воскресить в памяти ту страшную детскую боль — боль человека, которого оставили тонуть. Это должно было увеличить разлом. Если бы план мерзопакости сработал, следующая реальность Старкиллера стала бы окончательной. — А если бы он так и не сдался? — Рен осознал, что Рей теперь сидит на другом конце кровати, обхватив руками согнутые колени. — Что было бы тогда? — «Если бы», — усмехнулся Рен. — Поверь мне, он не сдался бы. Я знаю, что не сдался бы. (Мы ещё будем править галактикой) — Я думаю, мерзопакость тогда бы… проросла сквозь него. Втянула его в себя, как тысячи других до него. Тысячи тех, с кем близкие делали что-то настолько страшное, что рвалась ткань самого мира. — Рен, это же… — Рей качала головой, словно пытаясь прогнать из разума то, что только что услышала. — Это же невозможно, Рен. Как же… как же… как можно…. Как жить, если они всё ещё кричат? Они ведь даже ни в чём не виноваты, Рен, они же… (Неужели за это нужно платить вот так?) — Жить невозможно, — Рен на пару мгновений закрыл глаза. — Именно поэтому я не могу… отпустить. И он, Хакс — он ведь тоже ни в чём не виноват. Он должен был долго и счастливо жить на своей планете с зелёными лесами и водопадами, но вместо этого ему пришлось мерить Старкиллер шагами и не понимать, кто смотрит на него из зеркала. А потом он умер, и мерзопакость не смогла забрать его, подпитаться его болью и пойти дальше — искать другой разлом и другого человека, которого оставили тонуть. Человека, которого она будет направлять всю его жизнь; которому подарит красное и убивающее. (Миллиарды погибли, когда я крикнул «Огонь!») — Он умер, и всё закончилось. Ох, Рей… Почему, почему он умер? — «Эти миры живут по другим правилам», — пробормотала Рей. — Прости, я всё-таки процитировала тебе лекцию. Но… в самом деле, Рен. Ты говоришь, что это был единственный проблеск вашего с ним настоящего сознания. Может быть, он понял, что мерзопакость зависит только от него. Что пока он жив, она не остановится. И тогда он… — Он пожертвовал собой, это ты хочешь сказать? Да, он мог бы. Как бы он ни затыкал мне рот, когда я начинал говорить о метафизике, я всегда знал, что что-то подобное живёт и в глубине его собственной души. Но я… я не знаю, как это объяснить, Рей, и, честное слово, я столько раз пытался объяснить это Деловому Костюму… — Я не Деловой Костюм, Рен. Я полная противоположность Делового Костюма. — Хорошо. Там, в последней своей реальности, я всё время вспоминал легенду о принцессе и чудовище, которое много веков спало на дне озера. Королева заключила сделку со своим новым мужем, и стражники бросили принцессу в озеро под покровом ночи. Чудовище пробудилось, поднялось со дна и поймало принцессу. В ту же ночь замок королевы охватило огнём, и все, кто там был, погибли в страшных мучениях. (Они все горели) — Чудовище подчинило себе принцессу, глаза её сделались чёрными, а сердце — ледяным. Но и принцесса подчинила себе чудовище: без неё оно не смогло бы дышать огнём, не смогло бы наводить ужас на близлежащие земли и летать, превращая всех и вся в пепел. Многие отважные герои пали в битвах, никто не мог победить чудовище, на спине которого всегда восседала принцесса — прекрасная и холодная. Но однажды простой крестьянин подошёл к тому самому озеру, откуда поднялось чудовище. Он глядел в водную рябь, и вдруг губы его зашевелились сами собой. Он принялся рассказывать историю принцессы, рассказывать, как она билась в руках стражников, как верёвки впивались ей в руки, как её лёгкие разрывало болью, а через толщу воды просвечивал солнечный круг. И пока он говорил, сердце принцессы начинало оттаивать, а чернота в глазах бледнела, рассеивалась, исчезала. Но стоило ему остановиться, как всё возвращалось обратно, и чудовище снова расправляло крылья, и принцесса снова безучастно смотрела на проливающуюся кровь. Эту историю нельзя перестать рассказывать, и потому крестьянин говорил, говорил и говорил; не помня себя, он зашёл в воду по пояс, потом по горло; острые камни царапали босые ноги, а вода сомкнулась над головой. Принц, проезжающий мимо, продолжил рассказывать с полуслова: он гнал коня, не переставая говорить, мчался вперёд и вперёд; под копытами коня вдруг оказалась пропасть, и тогда фермер, что жил на самом краю этой пропасти, продолжил рассказ… (Прости меня) — Я всё время чувствую это, Рей. Я чувствую, что не рассказал его историю до конца, что мерзопакость всё ещё там — потому что она обманула меня, подсунув очередную иллюзию. Она набирается сил и скоро нанесёт ответный удар. — Но ты ведь рассказал его историю, Рен, — Рей не сводила с него широко распахнутых глаз. — Ты рассказал его историю много раз. Ты рассказал мне, маме с папой, дяде Люку, По, не говоря уже о Деловом Костюме… Ты рассказал про его мать, которая с первого взгляда влюбилась в Брендола Хакса, про то, как тот жестоко обманул её. Как она ненавидела собственного ребёнка. Как она надеялась выйти замуж за приятеля своего хозяина. Как она… как она отвела Хакса на то озеро и разрешила переплыть его, а потом, когда он стал тонуть, стояла и смотрела — до последней минуты, последних пузырьков. Ты рассказал, как он очнулся на берегу, как увидел, что его мать смеётся безумным смехом, потому что из воды ей только что явилось то, чего не в силах выдержать человеческий разум… Как Хакс вернулся в город и даже не мог объяснить, что случилось, не мог рассказать свою историю. Как Хакс-старший прослышал о случившемся и забрал сына в свою семью, как мучился чувством вины всю оставшуюся жизнь, но не сказал ни слова, потому что думал, что правда слишком ужасна. Как он умер, в предсмертном бреду хрипя одну и ту же фразу: «Теперь я заплачу за свой грех, но неужели за это нужно платить вот так?» И как Хакс повторял эту фразу, её — и ещё одну: не разрешай мне, мама, пожалуйста, не разрешай… — В этом и дело, Рей, — Рен снова закрыл глаза. — Мне кажется, что история рассказана не до конца. Мне кажется, что она продолжается. Я должен рассказывать дальше. Рей снова скользнула ему под бок. — Ты скучаешь по нему, — шепнула она. — Ага, — просто сказал Рен. — Скучаю. Скучаю так, что не могу дышать. — Ты меня не обманешь, — прошелестела Рей ему на ухо. — Экспертизу ты обманул, а меня — не сможешь. Впрочем, неудивительно… экспертиза, по-моему, вообще существует только затем, чтобы её все обманывали. Конечно, подумал Рен. Деловой Костюм прекрасно понимает, на что мы все согласились. И он тоже на это согласился. Тоже слышит нарастающий гул поезда и думает о чёрном и красном. — Я и не буду пытаться обмануть тебя, — сказал он вслух. — Как только я почувствую, что всё зашло слишком далеко, я скажу тебе. Вам всем. Они так и уснули, в обнимку на маленькой старой кровати, и По, который зашёл за ними на рассвете, отпускал шуточки ещё целую неделю. Лучи солнца падали на подоконник, шторы чуть колыхались, а с улицы тянуло свежестью. Рен сидел за столом с кружкой кофе и рассеянно листал журнал, который вчера оставила мать. Из форточки доносились звонки велосипедов, собачий лай и радостные крики детей, прыгающих по весенним лужам. Погода день ото дня становилась всё лучше, и Рей с матерью планировали пикник на природе. Рен относился к идее со скучающей иронией, а отец недовольно бормотал что-то о том, что в отставке полагается отдыхать исключительно на диване. На самом деле оба они, разумеется, ждали этого пикника не меньше Рей и Леи, а их показное недовольство было лишь частью привычной игры. Семейного ритуала. Семья. На одной из первых вылазок Рен столкнулся с организацией, схожей с той, которую представляли они. Вот только там агентам было строго запрещено иметь семью и вообще близкие связи. Это привело Рена в сердитое недоумение: неужели кто-то умный там, наверху, так решил? Неужели тем, кто рискует жизнью и теряет своих союзников, пытаясь спасти их мир, будет проще, если им будет не к кому возвращаться? Он говорил об этом с отцом, говорил и возмущённо размахивал руками так, что едва не смахнул на пол тарелку; отец докурил сигарету и, тяжело вздохнув, пустился в объяснения. Да, иногда кто-то наверху принимает это глубоко аморальное решение — но не потому, что заботится об агентах, а потому, что так проще хранить тайну. Да, нам повезло, что наша цивилизация давно переросла этот этап. Да, кому-то повезло меньше. — Сволочи! — Рен грохнул кружкой об стол. — Сволочи, — отец пожал плечами — мол, зачем же констатировать очевидный факт, — и потянулся за новой сигаретой. — Сволочи! — подала голос Рей. Она читала книгу, свернувшись в уголке кухонного дивана. До её первой операции оставались считанные месяцы. — Сволочи, — завершила мать, расплетая тяжёлую косу. На пару мгновений повисла тишина, а потом все они покатились со смеху. Когда Рен оказался в реальности Старкиллера и узнал, что Орден Джедаев когда-то действовал по таким же правилам, то очень удивился. Что-то в глубине его души смутно отозвалось на эту новость. Отозвалось возмущением и снисходительностью: наша цивилизация давно переросла этот этап. Их даже поощряли — советовали заводить собственную семью или друзей за пределами работы. Вот только у них не получалось. Единственным, с кем теперь общались Рен и Рей, был По, который, как и они, продолжил семейное дело и постучал в дверь Нулевой Комиссии в свой двадцать первый день рожденья. А вот друзей в других мирах им заводить удавалось. Рен вздохнул и отложил журнал. Он поднёс было кружку к губам, собираясь допить кофе одним глотком, но в последний момент что-то словно царапнуло край его сознания. Кофе в кружке был чёрным — слишком чёрным. Рен замер. Остаточные явления подробно описывались во всех документах и исследованиях: возвращение из мира, органической частью которого ты становился на ещё одну жизнь, не могло пройти бесследно. Кому-то снились кошмары, кто-то начинал сомневаться в том, что происходящее вокруг — уже не миссия, кто-то постоянно видел в толпе лица своих союзников из спасённого мира. Лица тех, кто умер за его спасение. Рей всё время видела лицо Финна. Галлюцинации не были для них чем-то страшным и экстраординарным, их учили справляться с ними — так же, как и со всем остальным. Вот только ни на одном тренинге не говорилось, что делать, если в твоей кружке плещется чёрная вода из озера, если твои ноги оплетает гнилыми липкими корнями, если всё вокруг стало мутным и серым. Если напротив тебя сидит тот, кто когда-то смотрел на тебя так, словно надеялся, что ты избавишь его от той тупой боли, которую он никак не может выплеснуть вместе с водой. Хакс растянул губы в знакомой ухмылке. Рен не мог пошевелиться, не мог даже отвести взгляда: это был Хакс и это был не Хакс, в его глазах плескалась бурлящая жижа, в ней тонули лица тех, кто до сих пор кричит, в ней горели штурмовики и жители Хосниан-Прайм, горел весь тот мир, который Деловой Костюм счёл спасённым. Рен поймал себя на мысли, что может потерять рассудок прямо сейчас, нет, стоп, прекратить, не допускать этих мыслей, работать. — Хакс, — Рен попытался закрыть глаза, чтобы было легче, но веки его не слушались. — Хакс, ты слышишь меня? Ты — где-то там, под всем этим, под всей этой дрянью — слышишь меня? — Твой нет, — снова ухмыльнулась Мерзопакость. Её голос был глухим и неправильным, это говорил Хакс, но интонации были — не Хакса, не вообще кого бы то ни было, не человека… Работать. — Что это значит? — Твой впускает моё. Твой владеет моим. Моё владеет твоим. Твой перестаёт быть моим. Мой перестаёт быть твоим. — Ты… — Рен хотел закричать, закричать этой мерзкой твари прямо в лицо: не смей говорить шарадами, не смей глумиться и доказывать своё превосходство такими мелочными, такими человеческими способами… И остановился, потому что в этом была вся суть. Мерзопакость — не человек. Мерзопакость не говорит на их языке. Мерзопакость не знает всех их понятий, не понимает всех их мыслей, не видит всех их отношений — и всего их времени. Мерзопакость не видит, но хочет смотреть. Смотреть, как они будут дёргаться, если тыкать их в бок копьём. Если топить их в чёрной воде. Ну что ж. — Твоё… — Рен помолчал, собираясь с мыслями. — Твоё пришло к моему. Потому что мой перестал быть моим? — Моё пришло к моему. Твой нет. — Почему ты предупреждаешь меня? — Рен всё-таки сорвался на крик; плохо, нельзя, неправильно, сейчас — никаких эмоций, сейчас — только информация. — Почему моё… твоё… почему твоё говорит с моим? Почему твоё говорит с твоим? — Твой владеет моим. — Мой владеет? Но ты же… твоё сказало, что мой… перестал быть моим… — Мой перестаёт быть твоим. Твой перестаёт быть моим. — Надолго? — Рен не смотрел, нет, не смотрел в эти глаза, мёртвые глаза Хакса, страшные глаза мерзопакости. — Насколько сильно он может тебя контролировать? — Твой владеет моим. Моё владеет твоим. — Хакс, — Рен старался говорить спокойно, старался вдыхать и выдыхать в размеренном темпе, старался не дать ей свести его с ума; работать, информация, план, спасение. — Хакс, послушай меня. Я понял тебя. Спасибо. Я приду за тобой. Пожалуйста, подержи её. Недолго. Сколько сможешь, ладно? Просто подержи… План, работать, информация; всё было удачно и правильно, но то, что произошло дальше, сорвало все защиты Рена и обнулило все возможные тренинги: голова Хакса лопнула, разбросав вокруг бурлящую жижу, а тело повалилось набок, и из обломка шеи ручьём хлынула чёрная вода. Серая комната вдруг перекосилась, один из углов пополз вверх, а другой стал сворачиваться в воронку. Рен покатился вниз вместе со стульями, столом и оболочкой Хакса, озеро хлынуло в глотку, обожгло смертельным холодом и впилось тысячей зубов. Мерзопакость выла и рокотала, и вместе с ней выли и рокотали те, кто никогда не делал никому ничего плохого — а потом дама из супермаркета поднимала голову и видела, как красное и убивающее пронзает небо, а потом обломки рельс чернели на фоне багрового зарева, а потом отец падал вниз, а Рей кричала, что ненавидит его, Рена, потому что он монстр. А потом мир захлёбывался собственной кровью, красное заляпывало чёрное, и это не было символом порядка и величия — это было символом бесконечной боли. В этой бесконечной боли Рен летел, распахнув широкие крылья. Он не понимал, почему ему раньше не приходило в голову взлететь. В полёте все вещи выглядят совершенно по-другому. Рен летел над морем из чёрной воды, летел туда, где одинокие обломки тыкались в красное небо. Всё было так спокойно и хорошо. Никому не было больно, потому что все были мертвы. Мертвецы не затащат тебя в другой мир, если ты — тоже мертвец. Рядом послышался шелест чужих крыльев. Рен повернул голову и ничуть не удивился. В голубых радужках Хакса плясали алые отсветы. Рен почему-то подумал, что это красиво. Наверное, когда стрелял Старкиллер, Хакс не сводил взгляда с красного и убивающего. (Так можно получить ожог) На лице Хакса блуждала рассеянная улыбка. Ему тоже наконец-то было хорошо и спокойно. Вот только в глаза Рену он старался не смотреть. — Здравствуй, мой Император, — произнёс Рен. Хакс кивнул ему. — Привет, мой Рыцарь. — Какая же ты сволочь, — продолжил Рен, не меняя тона. — Ты столько говорил о том, как ненавидишь метафизику, о том, что нельзя что-то искупить, пожертвовав собой. И что же ты сделал — когда мы были в шаге от первой победы, впустил мерзопакость и всё разрушил? — Не знаю, — грустно ответил Хакс. — Это казалось правильным. — Это всегда кажется правильным, — отмахнулся Рен. — Кажется, что правильно — выйти в сиянии мощи и крикнуть, мол, я справлюсь со всем сам, а вы отойдите, чтобы вас не зацепило. Вот только, если ты не заметил, мы были союзом. Нас было двое. Когда вас двое, то, вот новость-то, ты не один. Никто не должен справляться с этим в одиночестве. Наша цивилизация давно переросла этот этап. — Не знаю, — повторил Хакс, по-прежнему избегая его взгляда. — Я должен был умереть много лет назад, утонуть в том озере. Я не должен был проектировать «Старкиллер» во имя Первого Порядка. Мне казалось, что если я схвачу мерзопакость и умру, всё закончится. Время схлопнется, всё вернётся туда, в самое начало: я буду барахтаться в холодной воде, буду кричать и биться, а моя мать дождётся, пока исчезнут последние пузырьки, и уйдёт домой. И ничего этого никогда не случится. Старкиллера, Хоснийской системы. Тебя не случится. Твоего светового меча и дурацких одежд. — Какой же бред, — поморщился Рен. — Какой же бред: ты ведь сам говорил, что не бывает никакого обнуления. Ты говорил, что ты — это ты, и ты умрёшь, потому что твои воспоминания перестанут существовать. Вот только, я думаю, в глубине души ты знал, что рано или поздно они вернутся. Всё, что происходило, происходило с тобой. И это не было только мерзопакостью. Это была твоя жизнь, твои решения. Твои мысли. Твой… я. (Мой перестаёт быть твоим. Твой перестаёт быть моим) — Я хотел сделать так, как всем будет лучше, — сказал Хакс, по-прежнему глядя вниз, туда, где простиралось чёрное мёртвое море. — Хотел покончить с этим. — Нельзя покончить с чем бы то ни было в одиночестве, Хакс. Нельзя выбросить своего союзника на берег и остаться тонуть. Хотя бы потому, что твой союзник будет знать, что что-то не так. А что может быть хуже, чем знать, каждую секунду своей жизни чувствовать, что что-то не так? — Что, Рен? — Хакс наконец-то поднял на него свои бесконечные больные глаза. — Ничего, Хакс. Ничего не может быть хуже. Они летели в молчании, и их крылья иногда касались друг друга. — Ты должен вырваться, — произнёс Хакс. — Должен очнуться и предупредить всех, что мерзопакость вот-вот придёт. Я умер, но она воскресила меня и поглотила, стала со мной одним целым. Вот только она не учла, что мою историю уже начали рассказывать. Я не слился разумом с полчищами тех, кто был до меня. Они… Ох, Рен, они уже перестали быть собой, их не спасти. Я пытался звать их, но от них ничего не осталось. Они просто кричат. А я… я могу контролировать её. Иногда я могу одержать верх. А потом она снова хватает мои руки, и они становятся её руками. Я становлюсь… ею. — Я знаю, — прошептал Рен. — Я знаю, и я тебя вытащу. — Разве ты меня не ненавидишь? Мне казалось, то, что я сделал, невозможно простить. — Невозможно. Я и не собираюсь. — Но тогда… — Ох, Хакс, — покачал головой Рен. — Тебе и твоим логическим выкладкам предстоит столькому научиться. В следующий раз я тоже сделаю что-то, что невозможно простить. И ты поймёшь. — Ты посадишь меня в подвал и будешь пытать всевозможными способами? — Возможно, — улыбнулся Рен. — Возможно. А теперь уходи прочь. Иначе я никогда не выберусь. Не выплыву. Хакс будто бы не услышал его. Он летел и глядел вниз, в чёрную воду. — Уходи, Хакс, — прошептал Рен. — Уходи, но возвращайся. А я буду там, куда ты вернёшься. — Хорошо, — кивнул Хакс. — Хорошо, вот только… ты так и не ответил на один из моих вопросов тогда. Тогда. Рен молчал, глядя прямо перед собой. Хакс вздохнул и продолжил: — Кто такой Сноук, Рен? Рен изумлённо повернул голову, но Хакса уже не было. И тогда он сложил крылья и ринулся вниз, прямо в чёрную воду, которая стала чёрной пустотой. Он падал, падал и падал, а потом понял, что это не он летит в пустоту, а пустота летит в него. Он открыл глаза, и там, где он оказался, был приглушённый свет и тиканье часов; там были Рей и По, застывшие над ним с мертвенно-бледными лицами, там были родители, сгорбившиеся в углу, и там был дядя Люк, во взгляде которого Рен увидел именно то, что было нужно им всем. Они разберутся. Рен вытянул ноги и ощутил, как перекатываются под ступнями острые, как стёкла, камни. Он стоит по горло в озёрной воде и не собирается делать больше ни шагу. — Жила-была королева, — произнёс он. — Жила-была королева.