Глазами страшными глядят

- Нет, даже не думай, Сосна, и иди нахуй. - Билл, мы можем съесть её в случае чего. - Надеюсь, съесть прежде, чем она прикончит наши запасы провизии? Как ты умно придумал! - Но это ведь как судьба. Она сама пришла сюда, и теперь не уходит. Послушай, вот что я думаю, сторожевая… - А чем я тебе не сторожевая собака? – Сайфер кривится и косится на и в самом деле огромную чёрную псину, греющуюся у костра. – Тем более, я куда бюджетнее в содержании, уж поверь. Диппер устало потирает рукой лоб, а потом касается холки собаки в очень трогательном и заботливом жесте. Она дёргается, но, в общей сложности, позволяет ему делать всё что душе угодно. У неё вихрастые, чёрные, густые патлы, измазанные в грязи и кое-где в засохшей крови, и она лежит, до того по-хозяйски развалившись на Дипперовом пледике в кружочек, что Биллу тошно. - Билл, собака – это большое преимущество… - До первого выстрела, ага. - Нас двое, так будет трое, и… уверен, она сможет сама позаботиться о пропитании… Билл встаёт, скорчив злобную морду, но выглядеть угрожающе, благодаря коротким болотным подштанникам, у него не получается. Он смотрит на псину. У неё одно ухо подбито, второе верно ветру стоит торчком, морда мрачная, с карими глазами, может быть умная, Билл никогда не был романтиком в плане выражения мыслей, но скорее безразличная. Лапы в каких-то неприятных плешивых прогалинах, шерсть свалянная, и тем не менее настолько чёрная, что может показаться эстетичной. Лапы стройные. Всё собачье тело стройное и длинное, массивное и сильное, по ней видно. Серьёзная леди. Диппер весь светится, глядя на неё. Опять же, будь Билл романтиком, он бы сказал, что Сосна влюбился в собаку с первого взгляда, но он разве что диагностирует у оного патологический инфантилизм с примесью острого безумия. Наверняка загнёт сейчас что-нибудь про мечту детства и глубокое одиночество. Сладкий ребёнок, блять. - Собака – это не игрушки, Сосенка, - наставительно говорит Сайфер, решая пойти по терапевтическому пути, - ты и за собой присмотреть не можешь, неужели думаешь, что справишься с такой громадной псиной? Собираешься успокаивать её сигаретами? Этот номер не пройдёт. - Я же не совсем идиот, Билл, - упоённо и глупенько улыбаясь, продолжает спорить Диппер, - я буду её дрессировать, буду заставлять ловить зайцев и прочую нечисть… - Дебил, блять, как ты будешь взрослую собаку, которая выше тебя в холке, дрессировать? Товарищ Павлов в гробу перевернётся? Диппер немного тускнеет и задумчиво чешет макушку, но потом на его лицо возвращается улыбка-оскал дурака, и он пожимает плечами. - Может и вовсе не придётся, посмотри, какая она… грандиозная! - Цирк уродов, - злобно скрипит Билл и идёт к машине, - знаешь, что я в самом деле думаю? За этой тварью появится другая, только прямоходящая, и скорее всего не в единственном числе. Собирай манатки, и поедем дальше. Думаю, до твоего Уэдэна не так много осталось. И Пайнс немедленно начинает суетиться, собирать всякие картофелины и котелки. Запихивать их судорожно в багажник, сворачивать мокрые штаны, видимо, расценив всё выше сказанное как знак согласия. Однако Билл не так прост. Он подходит к лежащей у костра собаке и нагибается над ней, но вот от его руки она шарахается, как от огня. Сайфер удовлетворённо скрипит суставами пальцев и шипит ей на невнятном английском: - Чтобы духу твоего здесь не было, или я из тебя ночью сделаю ментальную отбивную. - Поехали, Билл, - раздаётся уже откуда-то из машины, - я поведу первым. - Нет, я поведу, тебе надо лечь спать, - Сайфер уже готовится услышать поток пререканий, однако Диппер соглашается мгновенно и запрыгивает на заднее сидение. Пайнс свистит что-то стоящей у костра собаке, но она не двигается с места. Естественно, он вылезает из машины и бежит к ней, гладит по голове, глупо обхватывает морду и встаёт на колени, что-то в ней разглядывая. Потом отбегает в сторону и хлопает по коленям призывая к себе. - Ну же, поедем с нами, - доносится до Билла, и у него почему-то образовывается неприятный ком в горле, - да ладно тебе, чего ты встала?.. Никуда она не поедет, это точно. Пайнс ещё долго вертится вокруг псины, пока разочарованно не опускает руки и не возвращается к Сайферу. Тот стоит, прислонившись к машине, и снова медленно курит очередную плохо свёрнутую папиросу. Диппер мнётся в нерешительности, а потом прямо и очень трагическим голосом просит: - Может быть, ты попробуешь, Билл? – и смешно так заламывает пальцы. – Ты очень профессионально манипулируешь разумами всех возможных… существ. Сайфер слегка удивлённо выгибает брови, но потом лишь прикрывает глаза и еле заметно качает головой. - У неё наверняка где-нибудь здесь по близости есть щенки, Сосна. Да и… посмотри на неё, она лишайная. Ты ведь знаешь, что некоторые виды лишая передаются человеку? Диппер совсем сникает и опускает глаза, а потом снова, только уже совсем грустно смотрит на собаку, молчаливо глядящую на них двоих в ответ своими чёрными жутковатыми глазами. - Она пришла к нам поесть. Наверняка… пигмеи, или как ты их назвал, прогнали её из-за болезни. Если хочешь – можешь оставить ей банку консервов, но не надо брать её с собой, - для пущей проникновенности Билл чуть сжимает плечо Диппера, - как мы потом будем лечиться от экземы, а? - Это как-то неправильно… Раз она болеет, - Диппер мнётся и неуверенно смотрит на Сайфера, - разве было бы плохо, если бы мы взяли её с собой, чтобы помочь? - И как ты собрался ей помогать? Компрессы из полыни ставить? – Билл старается придать голосу как можно более серьёзное звучание. С одной стороны, ему безудержно весело наблюдать за мытарствами не-в-своём-уме-Диппера, потому что в них столько искренней боли и надломленности, сколько он даже в солдатах на войне не встречал. С другой же, Сайфер, если так вообще можно выразиться касательного него, ощущает что-то вроде лёгкого, фактически неуловимого призрения к себе. По правде говоря, он не собирается разбираться, где у него исток, а где устье. Диппер растерянно пожимает плечами. - Наверное, да… Наверное, ты прав. Но всё-таки… - он закусывает губу. – Она пришла сюда в ночь, здесь мокро и холодно, она больна. Я буду чувствовать себя отвратительно, думая о том, что бросил вот так вот… - Она – свободное животное, поэтому хватит растирать сопли между пальцев, и садись в машину, Сосна, - слегка раздражённо говорит Билл. - Неприкаянное, скорее, - Диппер слабенько улыбается. – Собакам нужны хозяева… - Тебе надо отдохнуть, ты давно не спал, - Сайфер размеренно вдыхает и выдыхает, чтобы успокоить вечно воспалённые нервы, - если это судьба – собака найдёт нас ещё раз, и тогда мы точно её возьмём, так? Диппер всё ещё жмётся и теряется в мучительных раздумьях, и Билл решает поторопить его, демонстративно садясь в машину. Он внимательно следит за тем, как Пайнс в последний раз вяло хлопает по коленям, и за псиной, которая, настороженно выпрямив гордую шею, смотрит на него. То ли как на кусок колбасы, то ли как на исчезающий в пучине спасательный круг. В конце концов парень неровно выдыхает и забирается на заднее сиденье, а Билл с некоторым удовлетворением мысленно потирает руки. Сволочь, думает он про самого себя, и ухмыляется, не растерял ещё запал. Мерзкая сволочь. Может быть, всё и наладится. Кто знает, кто знает. Но не для мальчика. *** Бывают такие трогательные сельские домики. Они белокаменные, с тёмными прочными крышами, торчат из зелёных сочных лугов, словно рождественские имбирные пряники. Если освещение правильное – в них живут счастливые солнечные люди. Они отправляют своих детей учиться в хорошие гимназии, и каждые выходные, дома с гостинцами, ждут их в родные постельки, на пушистые нежно-розовые перинки и огромные мягкие подушки. Они хорошо едят, сворачивают шеи каким-нибудь самым-жирным-гусям на Рождество, варят чудесный глинтвейн, танцуют под веселую блеющую волынку. Но и не только под волынку. Впрочем, не то чтобы важно, под какую музыку они отплясывают, женщины – тряся пышными формами и многослойными полосатыми юбками, а мужчины – закручивая на пальцы напомаженные статусные усы и подбирая едва отличимые от допустимой нормы пивные бока. Германия ли это, Швеция, Австрия, Дания, родная Англия – не имеет ровным счётом никакого значения. Главное – правильное освещение. У нас в доме прянично, везде полы в розовую, белую и светло-салатовую полоску, мебель вся белая и с росписью рококо, с такими чудесненькими маленькими цветочками. Я сижу за столом, за белым столом со скатертью в инфантильный квадратик, на столе передо мной стоит кувшин с молоком. И тарелка германских брецелей с крупными кусочками соли. Комната такая чертовски светлая, что меня даже немного слепит. Пра-виль-ное освещение. Освещение благородное, оно придаёт мне нужных сил, только на благие дела. Сегодня я покосил траву, съездил в город на хорошей спортивной машине. Кажется, марки «Порш». За окном весёлый мельник везёт на своей выкрашенной в нежно-голубой цвет телеге, запряжённой отличной лошадью, расписанной красными наливными яблоками, воз отборного зерна. Везёт на наш лучший индустриальный завод. Из зерна у нас в Гравити делают всё – хлеб, брецели, молоко, машины марки «Порш». Все работают мельниками, кроме меня. Я – главный инженер, без меня не будет технологий, никаких брецелей, никаких телег, ни рококо, даже мельников без меня не будет. Я люблю это. Главное – правильно направить софиты. Входит мама. Она красивая, в чудесном платье с полосатым, таким же как пол, как лицо мельника, как все мельники в Гравити, подолом, и шоколадно-коричневым лифом. У неё смешной и очень добрый чепчик на голове, со складками, белоснежный, как мои идеальные зубы. Свои зубы я проверяю у дантиста каждый четверг. Я курю самые лучшие папиросы. Нет, я курю сигареты «Капитан Блэк», они красивого каштанового, как мои отличные вьющиеся волосы, цвета, со сладким фильтром, я делаю их сам, у себя дома и выкуриваю по десять пачек в день, потому что это нравится моей невесте, но мои зубы и желудок, безусловно, самые здоровые во всём Гравити – ведь я не пью. И хожу к дантисту, он делает мне гастроскопию. - Отличный сегодня денёк, правда, Мэйсон? – она улыбается своей широкой голливудской улыбкой и ставит передо мной на стол блюдо с сигаретами. – Мейбл выходит замуж, отвезёшь меня и папу на своём могучем Порше в церковь святого Павла на Главной площади? - Конечно, мама! Для тебя, папы и Мейбл я готов даже променять свой индустриальный завод по производству правильного освещения на старую жирную крысу без одного глаза! – я восклицаю так громко, что лопается одно карамельное окошко, но это ничего – толпа моих личных маленьких гномов в остроносых лаковых ботинках из кожи золотого змея и толстеньких жёлтых галстуках немедленно заменит его на цельный кусок отборнейшей карамели. - Ой, правда? – она восклицает почти так же громко, как и я, и счастливо улыбается. – Я так люблю тебя сынок, я так счастлива, что вырастила тебя таким молодцом, таким индустриальным! – оно многозначительно двигает бровями, и что-то чуточку странное проскальзывает у неё между зубов. Не могу разобрать, что, ну и ладно! – В чём секрет твоего успеха, Мейспер? Каким гелем для душа ты пользуешься? - Я вырастил себя сам, мамочка! Я пил только самое лучше молоко, я читал интересные книги про удивительную науку о счастье! Про эвдемонизм, про фелицитологию! Мы ведь счастливы, мама? – кричу я ей в ответ. Я улыбаюсь, я улыбаюсь, я улыбаюсь и курю «Капитан Блэк». – Поедем к Мейбл, на свадьбу! - Ай-да! – она вскакивает на стол, задирая юбку, и начинает козлом прыгать по поверхности, стуча красивыми каблуками. На скатерти, о боже мой, могут остаться пятна, но это ничего – мои личные гномы всё-всё-всё уберут! Всё сделают как надо! – К Мейбл на свадьбу, отвези меня к Мейбл, в Гравити Фолз, я хочу увидеть её в последний раз! Я вскакиваю к ней на стол, и мы прыгаем через печную трубу, отлакированную сплавленными головами сиреневых леденцов, прямиком в мой мощный, как лошадь Пржевальского, «Порш». Мы мчимся, и кричим, мы поём веселые песни на мёртвых языках, потому что в нашем мире ничто не мёртво! У нас правильное освещение. - Мейбл с мужем и десятью детьми будут жить у нас в гостевой комнате, мама! Мы будем прекрасно жить вместе, они переедут в наш город счастья! - Да-да! Мне так больно, мне так больно, сынок, отвези меня к Мейбл на свадьбу, я хочу увидеть своих внуков, я хочу к Мейбл в последний раз! – у неё меж зубов трещина, теперь всё совершенно ясно – пора отвезти милую маму Хелен Пайнс, которая родила такого талантливого индустриального счастливчика, к моему гениальному дантисту! - Не в последний раз, мама! Они к нам переедут, у нас здесь индустриализация, счастье, у нас все счастливы, я буду всех обеспечивать, у нас есть зерновые культуры, злаки! Порш, молоко, и мельники есть! – кричу я и жму на огромную красную кнопку – других кнопок у меня нет на приборной панели, потому что я гениальный инженер, я – архитектор! - В брак, в замужество, в стены, в последний путь! Сынок, мы забыли папу! – вдруг вспоминает мама и хватается за румяные щёки. - Правда? – удивлённо спрашиваю я. А потом её лицо вдруг оплывает, чернеет, обугливается, стекает сажей по атласно-алым сидениям моего замечательного Порша, и вытекает через огромную дырищу в дне. Я такого не проектировал. Я давлю на мою красную кнопку, но у моего превосходного Порша отваливается колесо и катится куда-то в хмурое мерзко-жёлтое поле. - Кто, блять, перепутал рычаги?! Где софиты! – я сиплю, как старый бульдог, выскакивая через верх из Порша и обдирая себе все локти. – Мама, вставай с дороги, надо успеть на свадьбу, должно быть, папа ждёт нас там и ведёт Мейбл под венец. В глазах рябит, идиоты-рабочие, блядские индустриализаторы никак не могут совладать с управлением, ничего нельзя пустить на самотёк! Я хватаю обугленный труп своей матери под руки и тащу его за собой. У неё вытекают глаза, лужами чёрная жижа влачится за нами по всей мерзкой грязной дороге. Ублюдки, всё ломают! Надо выкурить «Капитан Блэк». Вот она, церковь, почему только вместо карамельных витражей здесь сраные бычьи желудки, мутные куски гладкой мускулатуры, натянутые на железные прутья?! Непорядок, какой ублюдок изменил мой архитектурный план! Всё не так, всё совершенно неправильно! - Диппер, братик, почему тебя так долго не было?! Ты задерживаешь церемонию! – Мейбл, бритая под нолик, замотанная в мешок, стоит, машет грязными обуглившимися руками, кричит мне, а рядом с ней Дот с мёртвой простреленной головой, подвешенный на два массивных окровавленных крюка, свисающих откуда-то с неба. - Уже бегу, сестрёнка, любимая! Папу не видела? Нет? Так он умер от нейролептического отравления! – я громко смеюсь, и вокруг пахнет разложением бычьих тел. – Почему тут так мало народу, Мейбл, детка, неужели со стороны Дота никого нет? А где Стэн? Мейбл ясной улыбкой улыбается мне, щерится, как сука, как мерзкая сявочка, а потом вдруг выхватывает из-за пазухи нечеловеческих размеров маузер и раздербенивает одним выстрелом мою голову на кусочки, задорно хохоча! Вот те на! Но вокруг снова светло и пахнет качественным куревом. *** Диппер просыпается липкий от пота и задыхающийся. Его трясёт за плечо Билл, полузабравшийся на заднее сиденье. Зрачок его глаза сужен, а раёк горит янтарём. - Что с тобой? – глухо звучит откуда-то справа, или слева, Диппер не знает. Он держится за то место, сквозь которое с ужасом и желанием выбраться и бежать рвётся его сердце. – Воды? Он испуганно дёргается и прижимается к креслу, и сипло что-то бормочет, только не может и слова вымолвить. У Билла в зубах кривая самокрутка, от неё мерзкий грязный дым течёт прям к нему в ноздри. Диппер выдирает, обжигаясь, её из его рта и сминает. Потом хватается за голову и вываливается через вторую дверь, не занятую силуэтом Сайфера, на грунтовую грязную дорогу. Он кое-как переворачивается на живот, подставляя под грудь руки, и блюёт на мокрый песок. Сверху сыпется упрямый дождь. Его тошнит картошкой и консервами, и он зажимает руками лицо. Сайфер обходит машину и садится рядом с ним на корточки. - Выпей, - говорит он и подсовывает ему флягу с мутной тинистой водой, воняющей дохлой рыбой с солитёром. Пайнс косится на него сквозь пальцы и видит горящий глаз. «Она оказалась в том, что глаза у Алеса Мазура на фотографии были вовсе не янтарного цвета». Ему кажется, всё снова плывёт перед глазами, но Билл удерживает его рукой за плечи, подтягивает на ноги и сажает на сиденье, оставляя дверь открытой. - Спасибо, - хрипит Диппер, всё ещё глядя на негаснущий глаз Билла. Он всегда у него так горит по ночам? Диппер никак не может вспомнить нечто важное, поймать одну глупую мысль за хвост. – Билл, я кричал? - Мягко говоря, - почему-то очень холодным голосом отзывается тот сверху, - до Уэдэна совсем чуть-чуть. Поведи ты. Я устал. Диппер смотрит на него пронзительно и упорно, но никак не может понять, какой он должен сейчас задать вопрос, по крайней мере себе. Билл выглядит отстранённо и помято. Он чуть гнётся в правый бок, его глаза красные и опухшие от отсутствия сна, ещё хуже, чем обычно. Он бледен, из кармана торчит ещё один фильтр. Нет, всё глупости, Диппер, всё глупости. У тебя никаких вопросов быть не должно. - Хорошо. Приляг на заднем сидении, ты плохо выглядишь, Билл, - Диппер встаёт и почему-то ощущает непреодолимое желание дотронуться до Сайфера. Он протягивает руку и касается ею плеча, спрятанного под чёрным грязным свитером. Билл дёргается, но Диппер руку не убирает. Просто чуть сжимает, как будто вроде хочет ободрить, но не знает, как именно это сделать. Вряд ли ему приятно то, что сейчас Пайнс пытается высказать. Но ведь Билл, который прожил в аду несколько месяцев, и чёрт знает сколько этих самых месяцев вертится, как на вертеле, привязанный к колесу Сансары, наверняка тоже нуждается в какой-нибудь поддержке. Не в косых взглядах. Верно, Диппер? Предположим. Он устал. Пайнс отпускает его и идёт к двери на место водителя. Билл практически мгновенно, без какого-либо намёка на ступор, ныряет внутрь салона на заднее сидение, не говоря ни слова, и отворачивается к спинкам. - Толкни меня, когда мы доберёмся. Я не буду спать, я… - совершенно неожиданно тихо произносит он. - Знаю, - обрывает его странные слова Диппер. – Ничего, я всё сделаю. Интересно, сколько по времени Диппер кричал? Сколько он хлопот ему доставил? Впрочем, раз Билл всё-таки будил его – значит, не так долго. Должно быть. Это было бы замечательно и правильно, Диппер, и именно так и было. Пайнсу кажется, будто сон до сих пор не отпустил его. Будто он до сих пор среди сгоревших пряничных домиков, обтянутых бычьими желудками. Ему дурно, запах собственной рвоты режет слизистую носа. Он поворачивается назад, к Биллу, его худошавой, но широкой спине, и долго смотрит между лопаток, словно ища там какой-то очередной ответ на свой очередной вопрос. Правильное освещение? Диппер не представляет, что это, но яснее всего ощущает мерзкий страх и колющую, еле заметную фибрам души вину, пока еще не осознанную головой. Машина снимается с места. Брезжит противный серый рассвет. Вот уж точно, никаких софитов, английский хмурый постапокалиптический бардак. *** Уэдэн тлел. Он открылся нам буквально через три часа езды, когда белесая бессмысленная заря уже разлилась по округе холодным туманным утром. Его за километр окружали побитые дождями злаковые поля, и было уже в них что-то странное и жуткое, чего я не смог уловить, не увидев всей красоты картины. Я смотрел на небольшую, расчерченную жилами-улицами деревушку и видел чёрные обуглившиеся крыши приземистых домов, разбитые стёкла и перегороженную тяжёлыми металлическими, но развороченными самым непотребным образом воротами главную улицу, ведущую на площадь с огромным водопроводным стендом, вывернутым и утыканным трубами, словно какая-то болезненная инсталляция. Дыма нигде не было, гарью практически не пахло – значит, тлел он не сегодня, не вчера и даже не позавчера. Несколько взорванных проспеританских автомобилей валялось по обочинам немощёных проулков, которые открывались, не заезжая внутрь, взору. Стоя здесь, у входа, я, признаться, толком не мог осознать случившегося, да и представить, что, собственно, произошло. Сзади из машины выбрался Билл, переодетый в свои голубые штаны. Он развалистой походкой добрался до остолбеневшего с открытым ртом меня, безразличным взглядом окинул пепелище и загробным голосом процитировал: - Оставь надежду, всяк сюда входящий.