Глазами страшными глядят

- Что это? Табак? А ты знаешь, что здесь запрещено курить? - Не просто здесь, а тебе конкретно. Что ты так смотришь на меня, куколка? Что ты хлопаешь глазками? Ну, во-первых, кто ты такой, чтобы нарушать наши правила? Во-вторых, с твоим диагнозом тебе вообще стоит забыть о курении. - Ну, не рак лёгких, конечно, но с пробитым лёгким… Если уже забыл – посмотри на себя в зеркало. Я смотрю на себя в огрызок зеркала, подвешенный на маленький гвоздик на противоположной стене и вижу. Побритое кривой рукой лицо, с маленькими шрамиками на щеках и подбородке. Бледное, худое, острое, с оврагами под глазами. Волосы сравнительно чистые, но изрядно поблекшие, некрасиво отросшие. Тощий, шуганный, пальцы в пластырях. Решётка грудной клетки, спереди, справа, сбоку, сзади – недожаренная жертва Бухенвальда. На что они просят меня посмотреть? На мой, блять, нервный тик? На то, какой я уродливый, сухощавый, потасканный, как собака, бегущая по автостраде за машиной своего суки-хозяина? На что, ещё раз? На эти серо-буро-малиновые угловатые коленки, на слабую растительность, змеящуюся вдоль вен, благо, не варикозных, на обломанные желтоватые ногти на пальцах ног. Фу, блять. Кто-то, быть может, кто-то особо тонкий душевно назовёт это эстетикой отвратительно. Но в этом нет эстетики, как нет эстетики в чём-либо, что на самом деле касается жизни. Жизнь – это не эстетично. Так на что они там просят меня посмотреть? Чего я не видел? Ах ну да, точно. На этот красивый крюкообразный шов. Мне кажется, доктор решил заняться резьбой по дереву, пока монтировал куски моей кожи и сраные трубки вместе. Я, правда, что бы там Билл ни говорил, не дерево, но это сущий пустяк в сравнении с тем, что теперь так стильно украшает правую часть моей груди. Я медленно закипаю, иными словами начинаю злиться. Теперь, когда я злюсь – я синею. Совершенно натурально. Становлюсь не-за-буд-кой. Мне не стоит нервничать, не стоит напрягаться несколько недель – смешно, правда? Когда всеми силами мы пытаемся выжить здесь, в этой мясорубке, не столько эмоциональной, сколько кровавой в самом прямом значении этого слова, когда каждый день с вероятностью до девяноста процентов может стать последним, (впрочем, наша вселенная не отличалась стабильностью ни в первые, ни в последние свои дни) и нам остаётся только благодарить железные нервы за самообладание, за его крупицы. Не богов. Боги не умерли, усатый дед, боги сравнялись с костью. Мне нравится думать, что теперь нас ебёт в задницу действительно сильный оппонент, а не лицемерные набриолиненные ханжи вроде уайльдовских светских мальчиков, которые хорошо играют в свою прожжённую жизнь. Доигрались, блять, доигрались! Поздно «не нервничать». Мне безумно хочется закурить, но если не закурить, так заплакать. Если я закурю – я умру. Всё идёт не по плану. Я в приступе жуткой злости хватаюсь за волосы и дёргаю их изо всех сил. Так грустно оттого, что я не могу вырвать ни клочка. Слабоват. У тебя пробито лёгкое – ты до сих пор боишься боли? Эти две недели в постели были самыми болезненными в твоей жизни. Но теперь по порядку. Почему вышло так, что я оказался совершенно один в огромном ангаре, заваленном книгами, плёнками, дискетами, дисками, мемристорными микросхемами и сотнями тысяч вариантов других носителей информации? Из жизни Билла меня выпер Винсент. Впрочем, сначала я разозлился на него, потом он разозлился на меня, и всё как-то по накатанной покатилось… Пока ночами Сайфер чуть ли не тайком пробирался в лазарет и сидел рядом со мной на стуле, толкая задушевные спичи о его сокровенной ненависти к болтунам, Винсент в своих мечтах строил с ним, со своим братом Алесом, если быть точным, воздушный мир. Билл злился и с каждым днём выглядел всё хуже, я не мог руки поднять, чтобы хотя бы лица его коснуться, видит бог, ему это втайне нравится. Тот осторожный поцелуй был замят, Сайфер вёл себя даже хуже, чем просто «как обычно». Он злился, но разговаривал со мной, выплёскивая эту самую злость на стены лазарета. Я не знал, как ему помочь. - Билл, мы здесь на птичьих правах, успокойся, я тебя прошу, пока всё это кто-нибудь не услышал, - бормотал я. - Мы везде на птичьих правах, мать твою! – заорал он мне в лицо, и я поспешно зашикал. - Ой, что, правда? – я скривился. – Как думаешь, почему я вообще здесь? Чтобы перестать быть на птичьих правах. - И как, получается? – елейным голосом поинтересовался Сайфер, присаживаясь на край дивана, с которого я вторую неделю практически не вставал. Не спрашивайте, как я ходил в сортир. Я пожал плечами и кивнул. Тот вскинул брови. - Если сравнить нынешнее положение дел с тем, что было месяц назад… Я горжусь нами, - заключил я и отвернулся от его проницательного взгляда. - У тебя совсем нет амбиций? – я знал, что сейчас он наверняка саркастически изогнул брови. – Или с милым рай в шалаше? Паскуда. Втайне я улыбнулся, но потом воспылал отвращением к этой фразе. Потом. - У меня есть амбиции, ты прекрасно знаешь, - огрызнулся я. – Какие предложения? Расстрелять ещё пару-тройку мародёров? Попаясничать на публику? Построить снова из себя сумасшедшего? Теперь он злился. Билл не любил, когда им пренебрегали. Я тоже, он пренебрегал мной постоянно. Чтоб ему пусто было. С милым рай в шалаше. - У меня есть предложение, - он поднялся, а я слышал злость в его голосе и был доволен. Не знаю, почему, просто меня раздражало положение вещей – я лежал здесь, в этом тёмном лазарете, а он смотрел на мир вокруг, на мир, в который я давным-давно хотел попасть. И он ебал этот мир. – Не уверен, что… Хочу приводить его в действие. - Что за предложение? – холодно спросил я. – Оценивай трезво свои силы, пожалуйста. - Что ты имеешь в виду? – сталь, железо, злоба. Отлично, давай, злись на меня. Поцелуй меня ещё раз, скажи, как я тебе ценен, а потом опять назови непретенциозным гамма-полукретином, что таскается за тобой, великим и ужасным, как банный лист, прилипший к августейшей заднице, мистер бог! Дайте мне грёбаную сигарету! - Не забывай о том, что ты гниёшь. Береги здоровье, ты, знаешь ли, не вечен, - выдавил я. – Я хочу спать. Он ничего не ответил, просто встал и вышел из комнаты. Я заскрипел зубами и слабо стукнул кулаком по спинке дивана. Дерьмо собачье. А теперь я стою перед этим зеркалом в полном одиночестве, на дворе уже ночь, Билл, вероятно, в монстре с Винсентом, где тот втирает ему про то, как прекрасно курить героин и долбиться манагой по вене. Мне не разрешили жить в монстре, сказали, что я биомусор и вообще здесь никому не сдался. Если бы не «Алес» – ноги бы моей тут не было. Поселили в заброшенном архиве, приказали разбирать по алфавиту книги, чтобы приносить социалистическому обществу пользу. Вряд ли они кому-нибудь нужны, эти архивы, и тем не менее. Я чувствую себя лучше, когда занимаюсь этим. Я прикасаюсь к истории, пусть на большинстве этих дисков порнуха. Иногда третьесортные фильмы ужасов, но в основном порнуха. Периодически я слышу странные шорохи где-то в глубине ангара, за огромными старыми двигателями, вырванными из отсутствующих здесь махин, но стараюсь не обращать на них внимания. Я практически не выхожу на свежий воздух. Так сказал мне Винсент – не стоит рисковать, пигмеев в «ББ» не любят, а ты, Диппер, на вид натуральный пигмей. Я ненавижу его. В этих идиотских штанах в облипку с красными лампасами, в этой щёгольской чёрной майке с неизвестным мне логотипом чего-то там, в этом светленьком милитаристском плаще, в остроносых ботинках. Урод. Меня они одели чуть ли не в мой же мешок из-под картошки. То есть в мою старую одежду. Здесь довольно холодно, я сплю на железной кровати с продавленным матрасом под притащенным мне толстым, вонючим и дырявым одеялом. Немного странно после утлых комнаток Гравити Фолз и кабины нашей машины спать как будто под открытым небом. Даже в госпитале Просперитаса было не так. В общей сложности, я, конечно, благодарен, что мне спасли жизнь, что теперь в моих убитых берцах не хлюпает грязь вперемешку с кровью, спать сухо и относительно тепло, и приносят еду. Не знаю, кто, но приносят. Если бы не отсутствие Билла, я был бы всем, почти, доволен. Я слишком привык к тому, что меня смешивают с говном. Снова слышу тихие шорохи у противоположного конца ангара, поспешно натягиваю майку и свитер, зелёные брюки с карманами, почти начисто выстиранные, и озираюсь по сторонам. Конечно, мой тайный сосед не выйдет, мне бы стоило призадуматься о его выкуривании. Впрочем, быть может, это … крысы. Осторожно иду к выходу. Нога болит по-прежнему – теперь я хожу с палкой-подпиралкой с резиновой нашлёпкой собственного производства, чтобы не стучало. Когда «ББ» окончательно погружается в ночь, то есть, когда затихают последние пьяные крики и прекращается рёв моторов, я по-пластунски выбираюсь наружу. Вплотную к стенам брожу по «улицам», рассматриваю издалека монстров, пьяных мародёров у больших костров. Около двери снова лежит банка консервов с рисом вперемешку и стакан чая. Задвигаю внутрь ногой и иду дальше. Сегодня около соседнего, не такого заброшенного, как мой, ангара играют дети. Извазюкиваются в грязи, кидают её в стену. Я тенью скольжу мимо. Обидно, что я не вышел ростом и не внушаю леденящего почки ужаса никому, кроме себя самого. Кто-то из детей замечает меня, кричит своим товарищам на жаргоне неизвестно что, они на секунду замирают, провожая мою тень взглядами, один из них на относительно чистом английском злорадно шепчет «от Принцессы пош…», или что-то вроде того. Я скольжу дальше, к сердцу лагеря, проулками, переулками. Мой ангар на самой зловонной окраине. Не знаю, на месте какого города стоит «ББ». Но раньше, в довоенные времена этот город-ноунейм определённо преуспевал. Неоновые вывески валяются тут и там, неоновые когда-то. Они уже очень давно не горят. Здания, где-то неплохо сохранившиеся, кишат мародёрскими семейками, их брошенными детьми и вульгарными женщинами. Иду по стенам, слушаю отдалённые крики на верхних этажах, постукивания, железные, деревянные, разные. За мной семенит кто-то, ребёнок, наверное. Не представляю, почему мне не страшно. Опираясь на палку, ковыляю дальше. Хочу встретить Билла, чувствую себя постаревшим на несколько десятков лет. С тех пор, как я «переехал» в архив, он ни разу не приходил ко мне. Пил, нюхал, надеюсь, не кололся, с мародёрами, с Винсентом, блять. Останавливаюсь и резко оборачиваюсь назад. Передо мной маленький ребёнок, коренастый плотный мальчуган, накрытый поверх длинного свитера стёганым одеялом. Одеяло завязано на нём, как плащ супермена, волочится по грязи, маленькие ноги в несоразмерно больших сапогах. Может быть, отцовских, но скорее всего найденных на какой-нибудь помойке. - Полтергейст? – грубым, но тоненьким и всё ещё детским голосом спрашивает он. - Да, - отвечаю я и улыбаюсь краешком губ. Мальчик насупливается, большие глаза темнеют, щёки подбираются. - Врёшь. - Вру, - повторяю за ним я. Хочется ударить его. - Ты трахаешь Принцессу? – спрашивает маленький мальчик. - Принцессу? – здесь я сбиваюсь. – Я никого не трахаю. - Ты – новая Принцесса? – он скалится и отпрыгивает от меня на несколько шагов назад. – Такой щуплый, точно девка. Царевна – ты Царевна. Мне вдруг становится так злобно на него, на этого маленького мальчика, мальчика, который в свои долбанные четыре или пять знает кое-что страшное. Он уже знает, что бывает такое, когда его кто-то не любит. - Пошёл вон отсюда, - кривлюсь я, и мальчик отпрыгивает ещё на несколько шагов. Сегодня туманно, его короткие крепкие ноги теряются в мутной мгле. Он оттягивает уши, щерится, как мелкий бес, прыгает со стопы на стопу, бормочет что-то, и я с силой ударяю палкой по стене ближайшего дома. Он подскакивает и даёт дёру. Мерзко, что они нашли самую аппетитную лужу около моего ангара. Чувствую себя противным дедом-отшельником. Мы не хотим здесь больше оставаться. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Понимаешь, что не сладишь с этими людьми, что у тебя нет шансов. Вообще, конфетка, вообще. Ты потеряешь Билла, останешься на всю жизнь калекой. Будешь побираться здесь ради куска хлеба. Никогда не доберёшься ни до Просперитаса, ни до Герольда. Отмахиваюсь от своих тараканов, бреду дальше. Нам некуда брести, нам некуда идти. Очередная стоянка монстров, слышу визги трахающихся, доносящиеся из окон машин, кривлюсь в отвращении. А если Билл сейчас в такой же машине трахается с какой-нибудь девкой? О, как сладко об этом можно пострадать! У меня от злости сводит челюсти. Когда я злюсь, всё тело ломит невероятным образом, начинаю задыхаться, мечтаю затянуться, и ничего не могу. Здесь тепло, сухо, кормят, и ничто не угрожает моей жизни так перманентно, как в степях, но… Порой я чувствую, что лучше бы мы с Биллом навсегда остались только вдвоём в этом дурацком соломенном шалашике посреди болота. Пусть это было отчаянно, больно и так далее. Я разглядываю лагерь машин и не нахожу среди них монстра Винсента. Может быть он в другом месте, может… Может, поехали в степь. Блять. Разворачиваюсь и, хромая, «бегу» обратно. Не хочу думать обо всё этом. Лучше поковыряюсь в архивных дисках, в идиотских бумажках и прочем. Царевна, блять. *** Когда на следующее утро Стэн трезвеет, а Мейбл в столовой появляется с Уиллом чуть ли не под ручку, мир вовсе не переворачивается с ног на голову. Никто, кроме Пайнса-старшего, не обращает должного внимания на эту сладкую парочку, но у того чуть было зубы от ярости не выпадают. Уилл флегматичен, как и всегда, Мейбл озирается, держит руки глубоко в карманах штанов, короткие волосы завязаны в неряшливый хвост, лицо чуть оплывшее, усталое. Губы искусаны. Стэн ногой откидывает стул назад и развалистой походкой идёт к дальнему столу, за которым они разместились. - Мейбл? – спрашивает он, наигранно покашляв. Сначала она молчит, пялится в столешницу, а Уилл нахально, прямо и с лёгкой издёвкой смотрит на Стэна из-под бесцветных ресниц. Стэн замечает, как тот неуловимо шевелит губами. Мерзость. - Мейбл! - Что?! – рычит она, двигаясь ближе к Уиллу. – Чего пристал?! - К-какого чёрта? – возмущённо бурчит дезориентированный Стэн. Мейбл запихивает в рот сухарь и заедает его переваренной рисовой кашей, потом резко встаёт, отряхивается, достаёт из кармана папиросу и, демонстративно покашляв, закуривает прямо Стэну лицо. - Помнишь, что я говорил тебе о курении? – Стэн выдёргивает сигарету из её рта, но Мейбл со сноровкой мастера практически в то же мгновение закуривает ещё одну. – Что с тобой? - Отцепись, - злобно выплёвывает она, толкает его плечом и идёт дальше. Её подружки противно шепчутся за одним из столов. Мейбл подходит к ним, смотрит косо и яростно, те мгновенно замолкают. - Что вы пиздите? Вы все тоже курите! И я курю, нельзя, что ли?! Уилл подбивается сзади, стоит за ней полупрозрачной непроницаемой стеной, еле уловимо улыбается, но в бесцветных глазах его всплывает наружу дерьмо, думается Стэну. Он идёт в их сторону, потому что сердце чует неприятности, но неприятности опережают его ноги. Мейбл хватается пальцами за столешницу и переворачивает весь стол с тарелками и визжащими женщинами на бок. Кому-то определённо придавило стопу, Мейбл тяжело и сбито дышит, сжимая и разжимая пальцы. Она отступает назад, упирается спиной в Уилла. - Пошли отсюда, - бросает она и кривой летящей походкой выбегает вон. Уилл тенью скользит за ней, но Стэн успевает ухватить его за плечо и развернуть к себе. - Да кто ты такой, гнида?! – шипит он. Уилл снова противно и скользко улыбается, как глист-солитёр. Точно, глист-солитёр, идеальное сравнение. Крыса. А может и крыса, Стэн не может определиться, но Уилл в любом случае отвратителен. Он не хочет, чтобы Мейбл якшалась с ним. Он понятия не имеет, откуда… Стоп. - Ты дружок Билла Сайфера?! – он встряхивает Уилла, мечтая отдубасить его как пиньяту. – Мародёр?! Кто ты такой? Из рудника? У нас таких белёсых на поверхности не бывает. Уилл открывает рот, плотоядно ухмыляется и облизывает кончиком языка кромку сколотых жёлтых зубов. Откуда он, откуда он, Стэн не уверен, что вообще раньше видел его в протекторате. - Я тебя поймаю… - Попробуй догони, - тоненьким голосом язвит Уилл, - де-ду-ля. Тот мгновенно выворачивается и исчезает в дверном проёме. Стэн в бешенстве. Он быстрым шагом выходит в другую дверь, попутно обещая всем ныне живым богам, что он не просто догонит – он выпотрошит эту крысу, выпотрошит Билла Сайфера. Всех этих уродов, что зарятся на его племянников, как волки – на овец. Пайнс-старший этого не позволит – он не позволит отнять у себя последних родственников. После смерти Хелен, после… После без вести пропавшего Форда он не позволит. - Я всё про тебя прочитаю, сука, я про тебя всё узнаю, кто такой, откуда. Наверняка вы родственнички, мерзкие крысы… - шепчет он, как заядлый шизофреник, поднимаясь в управ-блок Гравити Фолз, вечно пустой и запылённый. Если Стэну не изменяет память, последним человеком, сюда заходившим, был Диппер в день смерти его матери. Кажется, он искал что-то о ком-то, хер знает, Стэн никогда не вдавался в подробности Дипперовых психозов. После же… После сорвался без каких-либо объяснений в Просперитас и… Стэн мотает головой, закрывая за собой дверь. Его ждёт долгий день. *** В отвратительном расположении духа я возвращаюсь к своему ангару, но замираю перед входом, потому что слышу, что внутри кто-то есть. Цокает какими-то странными шпорами, что ли, ходит кругами. Неужели дети всё-таки осмелились пролезть внутрь? Дерьмо. Или… На несколько мгновений меня вдруг охватывает предвкушение и дурацкое желание увидеть внутри Билла, всё-таки решившего меня навестить. Вряд ли конечно, шанс практически никакой, но… С замиранием сердца я медленно подхожу к двери и кладу руку на ручку. Как пластырь… Инстинктивно я зажимаю глаза, а когда открываю и параллельно слышу бряканье чего-то металлического на пол, там, естественно, никакого Билла не оказывается. В общем, если увиденное и менее приятно, то по крайней мере интересно и действительно неожиданно. Передо мной посреди комнаты стоит высокая, прямо очень высокая коротковолосая, чуть кудрявая блондинка в чёрном тонком платье и выцветших, жёлтых в тёмную полоску колготках. У неё испуганное лицо, потёкшая черная тушь и красная, густо намазанная помада. В ногах, поставленных на чёрные английские шпильки, у неё валяется опустошённая чашка с чаем, тонкие длиннющие пальцы напряжены, тёмные брови на лбу. Мне бы, наверное, стоило испугаться, но я только глухо усмехаюсь и прохожу внутрь ангара, бросая палку на кровать. Что-то мне подсказывает, что я знаю имя моей ночной гостьи. - Вы Принцесса? – прямо спрашиваю я и сажусь на матрас, складывая пальцы домиком. Она судорожно кивает, нерешительно вертит глазами по комнате, а потом показывает мне тыльную сторону ладони с кривой и уродливой татуировкой. - Мод? – я вскидываю брови. Женщина кивает и изображает пальцами плюс. – Принцесса Мод? Ничего себе имя. Больше похоже на кличку. Ну и что ты здесь забыла, Принцесса Мод, расскажи-ка? Стоит, не смея двинуться, и кусает красные губы чуть ли не до крови. Ничего не говорит, боится взглянуть на меня. А потом я, раздражённый на себя, хлопаю ладонью по колену. - Извини, я… я туповат порой, - Принцесса прикрывает глаза в знак уважительного безразличия к моей глупости. – Ты немая.