Глазами страшными глядят

Они сидят за пластиковыми битыми столиками под разноцветными, но выцветшими тентами, идёт снег вперемешку с дождём и градом, грязный по природе своей. Объёбанный в ничто Билл, то есть Алес, но больше всё-таки Билл сидит, ловит ртом этот противный кислый снег и думает о том, какой он, чёрт подери, на старости лет поэт, и как это красиво – мир настолько прогнил, что небо больше не плачет, оно испражняется. Мародёры мерзко пиздят о чём-то на своём пигмейском наречии, пьют всё, что награбили по протекторатам и другим поселениям, травят байки о траханых шлюхах, буграх и забугорьях. Винсент сидит где-то неподалёку, постоянно косится на Билла, словно проверяет, всё ли в порядке. Братская забота – так трогательно. У Сайфера от отвращения сводит челюсти, но он только морщится и прихватывает гниющий бок. Время не то, точнее, его просто нет на злобу, травлю и месть. Винсент видит его тухлую мину и сразу подскакивает. Крутится перед ним на носочках, вертит своими штанами с красными лампасами, ухмыляется, паясничает – цирк уехал, а клоуны остались. - Алес, глотни! – протягивает ему фляжку с какой-то мутной брагой. Билл больше не в настроении «глотать». Он всё ждёт, когда этот ебнутый Винсент захочет унизить его настолько, что попросит «отсосать». Что я для тебя, братик? Блудный сын вернулся, весь мир перевернулся, ты стоишь надо мной на коленях, плачешь, смотришь ночью на моё лицо, днём – туда же, вокруг скачешь – остановись, нашу грёбаную мать, хватит! Заботливый брат, любящий сын – это всё не про тебя. Про Сосенку? Ну конечно про Сосенку, про кого же ещё. И Билл отнюдь не уверен, что это комплимент. Он исподлобья смотрит на Винсента и раздражённо цокает языком. Тот глупо улыбается, пьяный, весёлый, воняющий как псина – пыльными дорогами, тупоумием, узколобостью, счастьем, каким-нибудь пресловутым и совершенно ненавистным Сайферу Керуаком. Билл тоже пьян, заторможен, но ни один принятый им за время существования препарат никогда не позволял унестись ему в страну грёз, оборвав все нити с реальностью. Реальность Билла всегда очень к нему внимательна. Щурится, а потом в мгновение снова становится предельно мрачным и злым. Маленькое волевое усилие, дикий треск в ушах и рёбрах, укол боли в голове и животе – и вот Винсент испуганно отшатывается, озирается по сторонам, дребезжит глазками. Это не сложно, только у Билла практически не осталось сил на то, чтобы сделать выбор – в миллионный раз поддаться своей слабости или дойти до конца. Невдалеке, между полуразрушенными домами, кое-где в проёмах освещёнными огарками свечей и подобиями батарейных ламп, маячит маленькая трёхногая фигурка. Сосенка с тросточкой бродит по развалинам «ББ», выискивает Билла взглядом среди надирающихся мародёров. Сайфер знает это, но ущемлённая гордость не позволяем ему пойти на встречу, пару раз пырнув психологически Винсента под дых. Страдай, Сосенка, я страдал, и ты страдай, ты игнорировал меня, и я буду тебя игнорировать, мучайся. Визги и мерные шлепки из какого-то сухого куста, пьяный гогот, детский плач, детский смех, детское всё и ничего. - Пидорас ты, Сосна! – выкрикивает Билл и заходится в приступе кровавого кашля. Он даже не думает о том, чтобы попытаться проанализировать своё невыносимое желание поорать сейчас на Диппера, который даже не слышит его. Просто маленький ублюдок его достал. *** Мейбл и Уилл сидят в комнате. Уилл читает какую-то брошюрку, Мейбл грызёт ногти. Второму пальцу левой руки больно – между зубов попал заусенец, чуть-чуть идёт кровь. Она смотрит на свои руки и видит, что теперь они ещё уродливее. - Уилл, я, наверное, схожу на работу, - мямлит она, не поднимая на него глаз. - Зачем? – машинально спрашивает Уилл. Он всегда внимательно следит за Мейбл. Всегда, даже когда спит. - Даже не знаю, что тебе сказать… Она встаёт, порывается к двери, но нечто её останавливает. Голова жутко чешется, она неделю ни разу не была в душе. Садится обратно за стол и продолжает грызть ногти. Уилл довольно кривит губы в подобии усмешки. Мейбл страшно. Она понимает – так продолжаться не может. Спустя несколько часов к ним в дверь стучатся. Мейбл было подрывается со стула, но Уилл останавливает её взглядом, и она, как подавленное восстание, оседает обратно. Уилл медленно ползёт до двери и зычно спрашивает: - Кто? - Председатель наркома, твою мать, - Стэн. Мейбл на мгновение становится тепло и уютно, но потом опять сыро, потому что хриплого Стэна перебивает Уилл. - И? - Вы живёте на народном иждивении, у нас в протекторате так не принято. Не забывайте о том, что вы принадлежите к сословию рабочего класса. Уилл оборачивается к Мейбл и вскидывает брови. Та пожимает плечами, а внутри вся трясётся в страхе и ожидании. - И? – снова спрашивает Уилл своим жутким голосом, похожим на журчание воды в медных трубах. - Если вы, Уилл, не выйдете на работу, мы отрубим вам свет, перекроем кислород и забаррикадируем дверь. - Тут ваша племянница, господин председатель, вряд ли вы себе это позволите. Стэн смолкает, в Мейбл на мгновение что-то обрывается и падает в пятки. Она тяжело сглатывает и пытается проконтролировать руки, тянущиеся к голове, чтобы обхватить её и зарыться носом в колени, давясь слезами. Потом дверь открываться вовнутрь и Стэн просто входит. В Гравити Фолз же не закрывают двери. Уилл слегка дезориентирован, он без особого сопротивления впускает внутрь комнаты Стэна, который прихватывает Мейбл за плечо, стаскивает со стула и ведёт за собой. Мейбл не сопротивляется даже из приличия, потому что всё в ней ликует, пляшет и цветёт. Уилл провожает её лютым взглядом, а потом перед ним захлопывается дверь. Тяжесть, образовавшая пузырь вокруг головы, лопается, оседает на плечи и скатывается по рукам. Мейбл вдруг резко выдыхает и чуть было не падает к чертям на пол, если бы не Стэн. Он поддерживает её за надплечья, щёлкает пальцами перед носом. - Пойдём отсюда, пока он не вышел, - нервно шепчет Мейбл и дёргается куда-то в сторону на ватных ногах. - Да я ему втащу!.. – начинает было Стэн, но Мейбл боязливо шикает на него. Уилл появляется сзади, закрывает за собой дверь и упирается в неё спиной. Они втроём замирают в пространстве и времени, как идиоты, у Мейбл в голове ультрамариновый писк и страшное гудение, как будто несколько сотен человек устроили групповую экстатическую молитву. А потом Уилл просто ухмыляется и уходит. Неужели всё было так элементарно? И что это вообще было? Всю неделю она могла просто уйти? Стэн провожает Уилла злым взглядом, а потом снова оборачивается к Мейбл. - Тебе надо поесть и помыться. Что ты с собой делаешь, а? И это всё из-за Диппера? Она только то ли кивает, то ли мотает головой. Дядя чуть приобнимает её за плечо и ведёт куда-то. Наверное, в столовую. Мейбл подозрительно озирается по сторонам, всё время вздрагивает и сглатывает. В столовой, слава всем богам, практически пусто. Стэн приносит ей тарелку какой-то неприятной на запах и вид дряни. Мейбл сейчас всё неприятно, её мутит, голова кружится. Как будто всё не так хорошо, как кажется на первый взгляд. - Мейбл, да что с тобой такое? – удивлённо спрашивает Стэн, а она по-прежнему озирается и молчит. Голова ужасно чешется. Мерзость, надо помыться. – Ты нормально себя чувствуешь? Что он с тобой делал, милая, почему ты не ушла? - Мне страшно, Стэн, - бормочет она, - с этим Уиллом что-то не так… Прадядя хмыкает и подпирает подбородок рукой. Второй он двигает тарелку, как оказалось, с картошкой, приторно жёлтой, даже как-то нездорово жёлтой, к ней. - Ещё бы с ним было всё так, но вот я не понимаю, почему ты это терпела? Мне казалось, ты всегда была прагматиком, Мейбл, в чём проблема? Она пожимает плечами, накалывает кусочек картошки, со страшным отвращением касается его кончиком языка. Не картошка, а херня какая-то невразумительная. Голова ужасно чешется и болит. - Не знаю, мне было страшно, - озирается. – Он следит за нами, чувствуешь? Кто он такой, Стэн, я вообще его не помню… - Понятия не имею. Он есть в нашей базе, проходит как однофамилец Дота… В этот момент мозг Мейбл отключается, она стеклянными глазами уставляется куда-то сквозь Стэна и сипло спрашивает: - Однофамилец Дота? - У него не такая редкая фамилия… была, чтобы этому удивляться. - Стэн, нам надо на наше кладбище, - говорит шёпотом Мейбл, вертя глазами, - ты только не подумай, что я… что со мной что-то не так, просто мне кажется… Только я зайду в душ, хорошо, и потом сразу пойдём, с лопатами, да, ладно? Стэн хмурится, но кивает. Мейбл почему-то кажется, что он разделяет её подозрения. А может быть и нет, скорее всего, нет, вряд ли. Такие глупости только совсем больным детям вроде Диппера приходят в голову. Мотает головой, вставая из-за стола, бросает Стэну «встретимся у лифта», и идёт в сторону душевых, как зачарованная. Прадядя с подозрением смотрит ей вслед. В душевой помимо неё бывшие подруги, на которых был свален стол, чирикающие между собой. Они окидывают её странными взглядами, морщатся и утекают в дальний угол. Мейбл поджимает губы и косит взгляд в обитые белым заляпанным пластиком стены. Глаза немного слезятся, но она только мотает головой. Стаскивает с худых костлявых плеч грязный свитер, бросает его в угол на стул без сидения, снимает протёртые штаны, ставшие совсем широкими, ежится и, не снимая майки и трусов, потому что почему-то не хочется оголяться перед этими курицами, идет к первой в ряду лейке. Голова чешется нечеловечески. Мейбл ждёт, пока нагреется узенькая струйка воды, и ногтями раздирает кожу под волосами, чтобы хоть на минутку избавиться от кошмарного зуда. Девушки у зеркала подравнивают кончики чистых мокрых волос, квохчат и поминутно оглядываются на неё. Противно, но не так важно, как то, что можно наконец помыться. Она всё-таки не выдерживает и стягивает с себя майку. Озноб пробирает, почему-то до сих пор слишком холодная вода словно языками синего пламени лижет её кожу, голова в миг становится ещё более жирной, чем она есть, Мейбл волевым усилием стискивает зубы, чтобы не закричать. Она берёт кусок мыла, неравномерно промазывает им полусухие волосы и снова судорожно вгрызается в них пальцами, зажмурившись и иногда поскуливая. Волосы не мылятся, вода холодная, пигалицы в углу смеются всё громче и надменнее, и тут вдруг Мейбл краем остервенело выгнутого пальца замечает какое-то движение у себя в волосах. Она на мгновение замирает, чуть ослабляет хватку, пока нечто в волосах снова не касается её ладоней, вызывая приступ чесотки. Мейбл охватывает паника, она в ужасе отскакивает от воды, раздирает клочьями в разные стороны волосы и тонко вскрикивает, разворачиваясь в сторону зеркала и девиц, кукующих перед ним. Они все смотрят на неё, все без исключения, круглыми, удивлёнными и глупыми глазами. В волосах Мейбл шныряют черти, ей наплевать на всё, кроме них, маленьких жёлтых жучков, кусающих её кожу. Она чуть было не поскальзывается, бросается голая, вся в мыле, к зеркалу, распихивая девушек, хватаясь пальцами за края висячей раковины, в которую сложены все возможные общественные принадлежности. Девушки отскакивают с визгами от неё, как от одержимой, обматываются полотенцами и бегут прочь, в раздевалку, игнорируя Мейболово шипящее-свистящее «помогите кто-нибудь». Она всхлипывает, кусая губы, ищет в груде грязных затасканных пилок и щипчиков вперемешку с серо-буро-малиновой ватой ножницы, бросает на пол несколько штук сломанных, наконец дрожащими руками вытягивает нормальные под стрёкот в голове, под дикий зуд, падает на колени, рвёт на себе руками волосы, пуская тонкие ниточки крови, и криво режет ножницами слабые секущиеся волосы, и так короткие. Режет под самый корень, обливаясь слезами. Лезвия скользят в мыльных руках по мыльным волосам, царапают кожу, Мейбл ощущает топот нескольких сотен маленьких ножек у себя в голове и кромсает, кромсает, кромсает изо всех сил в несистематическом порядке свои несчастные патлы, а потом просто хлещет себя ладонями по голове, отшвырнув ножницы к чёртовой матери, чтобы изничтожить всю эту дрянь у себя в голове. Она сжимается в комок, прячет изуродованную окончательно голову в голых мокрых коленях, покрытых ошмётками шевелюры, а когда поднимает взгляд – видит Уилла, стоящего у стены, скрестив руки на груди, и смотрящего со святым презрением. У него издевательски вздёрнуты белёсые жуткие брови, а Мейбл просто боится, она просто стеклянная. Уилл подходит к ней, тащит на себя, вверх, ставя на негнущиеся ноги и разворачивает гнилым, обрюзгшим и красным лицом к мутному зеркалу. И Мейбл видит. Видит тощую, костлявую, маленькую девочку с причёской плешивого туберкулёзного мальчишки, с кровью, стекающей по виску, обкусанными белыми губами и глазами-осколками боли. - Уродина, - говорит Уилл. *** Диппер роняет на ногу неказистую тяжеленую отвёртку и громко кричит «блядь». Нервы на пределе, раздражение кругами расходится по телу. Еда всё время холодная, Мод чаще и чаще пропадает на своей кошмарной работе, от чего Дипперу больно, он не брал в рот сигареты уже около трёх недель. Он считает каждый день, считает по лопнувшим ниточкам нервов. Проектор кое-как показывает, постоянно даёт сбои, фильмы, что он нашёл, на датском, но они хоть сколько-нибудь да дают ему отвлечься от своей бесперспективной жизни. Иногда Диппер выходит погулять, но всё чаще делает это с опаской. Вокруг барака порой собираются подозрительного вида мужики в грязных оборванных штанах, с немытыми рожами, заглядывают в окна да шепчутся. На улице возня и визги, его раздражает. Диппер злится, как старый дед, с участка которого воруют зеленые незрелые сливы. Проектор снова выдаёт совершенно феерическую ошибку на моменте, где вселенная демонстративно схлопывается под горячие завывания на датском языке. Снаружи раздается особенно громкий окрик, и Пайнс решает разобраться. Он тяжело откашливается, берёт свою трость и как может быстро ковыляет до двери. Не церемонясь, распахивает её и видит кучку тех самых дворовых детей, кодлой собравшихся вокруг чего-то скулящего. Раздражение сменяет злоба, Диппер, сам от себя не ожидая, одного ребёнка вдруг бьёт палкой по икрам, со всего размаху. Неистовая злоба кипит в Диппере, он чувствует удовольствие, видя лицо обернувшегося мальчишки. В появившемся между ним и его товарищами просвете Диппер замечает чёрную худую собаку со свалявшейся патлатой шерстью. - Какого хуя, выродки?! – орёт нечеловечески низким и хриплым голосом он, тут же закашливаясь. Дети прижимают хвосты. - Какого хуя вы здесь устроили, я спросил?! – ревёт Диппер. Он краем глаза замечает, как один из мальчиков до сих пор давит ногой в отцовской кирзе шею собаке, слабо бередящей лапами грязь. Диппер от злости с размаху бьёт обидчика палкой по шее, и тот с визгом отскакивает. – Вынь руку из штанов, мразь, дай дяде здрасти! Стоять, пока взрослые разговаривают! Или в наше время десятилетки вроде вас уже не понимают по-английски?! Что ты выкатил на меня свои дерьмовые моргала, пиздюк?! – он окончательно срывается на крик, пусть хриплый и надрывный, но оттого ничуть не менее убедительный. – Папа бросил, мама шлюха, мы сидим в амбаре ночью, холод, голод, клоп в диване точит задницу тощую, как сосну в лесу точат термиты! Сосед-сомнамбула бродит по полу, шлёпает ногами голыми, в глазах пыль, в голове голые девки, в руках бита с гвоздями, но собаку трогать не смей, раз от отца не получаешь, не надейся, что все из таких семей! Он снова раскашливается. Собака несчастно поджимает хвост и, хромая, трусит вон из круга ошалело смотрящих на Диппера детей. - Что раззявили на меня? - А что ты доебался? – пищит самый мелкий и субтильный из всех, рыженький шотландский мальчишка в рваной панаме в грязный цветочек. Прихрамывая, как эта собака, Диппер подходит к нему и неожиданно и отвешивает затрещину, а дети смотрят на него, как завороженные, и не думая выгораживать своего товарища. - Кто тебе разрешал ругаться в присутствии старших?! Покажи пальцем! – и мальчишка, потирая щёку, немедленно указывает на одного из крепких верзил. – Ебучий коллаборационист. Диппер даёт ему ещё одну затрещину, чувствуя себя каким-нибудь унтер-офицером или отставным майором. Потом поворачивается к верзиле и натыкается на его кулак. Кто-то сзади смеётся, но только до тех пор, пока со злобой Пайнс не бьёт того ногой в коленную чашечку. Верзила орёт подростковым ломающемся тенорком и сгибается к своей коленке, а Диппер взбешённым быком оглядывает ошарашенных детей. - А ну пошли за мной, уебки, вам всё равно делать нечего, - рявкает он, хватает за загривок мелкого рыжего коллаборациониста и тащит ко входу. Тот поначалу брыкается, но спустя несколько встряхиваний понуро опускает голову. И самое смешное, думает Диппер, в глубине души рыжий карлик весь горит от счастья, радости и предвкушения. Пайнс запихивает ребёнка в ангар и демонстративно отставляет ногу, держа дверь. Но вторая, пробитая, ему не позволяет. В общем-то группа подростков не заставляет себя ждать. Они всё также кучкой заползают внутрь спустя пару минут, и Диппер закрывает дверь. Озираются по сторонам, присвистывают, переговариваются между собой на жутком жаргоне. - Здесь разговаривают только на английском, утырок, - Пайнс даёт очередную вялую затрещину по затылку верзиле, который выше и шире его во всём, и идёт к проектору, - сейчас вы будете смотреть научно-познавательный фильм про вселенную и помогать мне разбирать по алфавиту коллекцию местной порнухи. Алфавит знаете, дриопитеки? Они неясно пожимаю плечами и крутят головами. - Ну тогда разбирайте по цветам, мне, собственно, похуй. - Зачем нам это? Иди наху… нам это не надо, нам не выгодно, - говорит один из относительно взрослых ребят, внимательно разглядывая заваленные поломанные стеллажи и подмигивающий проектор. - Тогда иди поваляйся в грязи и подрочи, раз тебе это не выгодно, - безразлично говорит Диппер и идёт к проектору, - сядьте там, на полу, мне нужны трое, чтобы перетаскать коробки. На дворе глубокая ночь, Билл смотрит на Винсента, обнимающегося с подушкой и бормочущего что-то на жаргоне про невероятную любовь к перьям, особенно ангелов. Устало выдыхает и в развалку, игнорируя ребрение поверхности всего, что видно и не видно его единственным глазом, выходит из монстра. Прыгает на землю, чуть было не падая, и шатко, зигзагом идёт до ближайшего монстра, в котором кто-то точно также долбится по вене или, Билл не знает, просто квасит. Так. Сосенка. Подарок. Билл видит облезлый неидентифицируемый куст и ползёт к нему на еле держащих ногах. Под диафрагмой печёт, как, вероятно, пекут грешников на третьем круге. Билл ненавидит боль. Он обрывает куст, ощущая какое-то прекрасное и нежное добро вперемешку с предвкушением, обтекающее его внутри Алесова пульсирующего сердца. Это странно, пугающе, удивительно. Сосенка на него обиделся – что ж, Билл старше, умнее, он готов первым попросить прощения. Именно так. Сайфер не совсем ориентируется в мародёрском лагере, он не был дальше площадки, где они с Винсентом бухали неделю подряд, так сказать, за возвращение блудного. Ели там же, мылись тоже. Винсент счёл его некрозы родимыми пятнами, развившимися от тяжёлой жизни, удивительно мерзкий человек. Не то что Сосенка. Он всё замечал, волновался, переживал. Билл даже глупо улыбается своим мыслям и ползёт по лагерю куда-то вдаль, наобум. Он плутает долго, периодически вовсе теряясь во времени и пространстве, и неизвестно через сколько доходит до ангара на окраине, где, предполагается, живёт Сосна. Растёт Сосна. Билл глупо посмеивается, удивляясь тому, как неплохо на него действует экстази. В ангаре шумно, это не нравится Биллу, потому что какого чёрта Сосенка водит к себе гостей? Он медленно, но без стука отворяет тяжёлую металлическую дверь и видит Диппера, который, размахивая руками, что-то втолковывает группке оборванных грязных детей, смотрящих на него как стайка пресноводных рыб на приманку – так же безразлично, как и на всё, на что смотрят рыбы. - Ну как вам объяснить, блядские датские фильмы, зачем в Англии датская кинотека? – разглагольствует он, и Сайфер невольно засматривается и заслушивается. Он смотрит за тем, как Диппер скачет со своей палкой, его тоненькая фигурка гнётся из стороны в сторону, кашель постоянно нарушает словесный понос, и думает, что это прекрасно. Всё вместе взятое, эта жизнь в обличии смерти, в торчащих в разные стороны волосах, в пробитой кривой ноге, в ссутуленном позвоночнике и глазах с ямами под ними. – Сингулярность – это… Он задумывается, потому что сам не может понять, стоит, закусив губу, и Билл весь расплывается от трогательности стремления Сосенки к просвещению даже в самых тёмных местах этой прогнившей грязной планеты. Чудо. Чудо из чудес, чудесный мальчик, о-боже-откуда. - А ты представь, - говорит Сайфер и слышит свой голос как будто со стороны, отбивающийся от стен, - вот ты закрываешь глаза, мальчик, и мир вокруг исчезает, правильно? Диппер оборачивается и линяет в цвете, как хамелеон. Глаза расширяются, рот открывается, пальчики чуть подрагивают. Билл идёт в его сторону, медленно переступает с ноги на ногу в почти новых кожаных чёрных ботинках с подбитым мощным каблуком, в длинном тяжёлом плаще и всё том же чёрном свитере. - Когда я закрываю глаза, мир не исчезает, - голос жёсткий, хриплый, обиженный. - А что такое космологическая сингулярность, Сосенка? - Ну… предположим, сосредоточение бесконечно большой массы в бесконечно малом объёме, - мямлит он заученные слова, на датском, на английском, Биллу без разницы. - Вот именно, деревце моё, а ты, закрывая глаза, разве не оказываешься в точке сосредоточения темноты, осязаемой твоими зрительными анализаторами, когда вокруг мир по-прежнему стремится к бесконечности? Сосенка кривит брови, удивлённо и растерянно смотрит на Билла, вокруг которого всё танцует сальсу в разноцветных карнавальных костюмах. - Сидите здесь, вникайте в красоту мира, ничего не трогайте, - злобно каркает Диппер, нервно дёргает головой и разворачивается в сторону мрачно сваленных стеллажей. Билл окидывает взглядом грязных жуликоватого вида детей, а потом плывёт вслед за Диппером. Он ждёт его в противоположном конце ангара, в круглом, отгороженном коробками пространстве, освещённом светом из прогалины в потолке. Билл приязненно оглядывается вокруг, улыбается чему-то, пока не останавливает по-прежнему дрожащий глаз на Сосенке. Сосенка хмурится. Злится. Но Биллу сейчас так неожиданно хорошо, что он просто подтягивается ближе и нависает над ним, приветливо и глуповато улыбаясь. Чего бы он не пробовал, это самое никогда не было так прекрасно, как сейчас. Диппер отходит на шаг, продолжая злиться, ощетинивается весь до кончиков ногтей, прижимается спиной к раздолбанной этажерке. - И Сосны, для вас – уже тени, недолго деревья для нас… - бормочет Билл еле слышно, глядя на смешные грозные брови Диппера. - Какого хера, Билл. Сайфер вытаскивает из-за спины куски куста, стоя к Дипперу практически вплотную, и флегматично начинает распихивать их тому в волосы. Он не сопротивляется и не будет сопротивляться, Билл знает. Он ждал. - Прости. Я виноват, - язык плохо успевает за мыслями. После куста извинения вряд ли требовались. Нужно запомнить этот момент, когда он унижается впервые в жизни. Ну, может быть, не совсем впервые. Диппер жмурится, мотает головой, отворачивается, чтобы не упираться носом в ключицы Билла, но тот перехватывает его плечо. Просто сжимает, не делает попыток приблизиться или отдалиться. Диппер сделает сам. - У тебя всё элементарно – распихать мне листья за уши, поулыбаться… - вдруг надрывно, со вздохами начинает шептать Сосенка, всё ещё отворачиваясь и чуть мотая головой. Билл молчит, продолжает улыбаться и наблюдать за метаниями Диппера. Как будто не было этих жутких недель, как будто они снова в поле вдвоём, и Дипперу снятся кошмары, он просыпается в крови и от холода, а Сайфер наматывает круги вокруг костра. И на несколько миль нет ни-ко-го. И он, Билл Сайфер, – блядский господин вне времени и пространства. - Ты обдолбан чем-то, да? Раз ты здесь, - скулит Диппер. – Я сегодня избил тростью семилетнего ребёнка. Рыженького шотландского полурослика. Я заставил кучу малолетних скинхэдов сидеть и разбирать порнуху несколько часов подряд. Я не плакал, пока мои лёгкие были утыканы штырями, я не плачу из-за того, что больше не могу курить, я вообще не плачу. Но ты припёрся, и я снова размазываю сопли по стене. Спасибо, мать твою. - Ты вырос в моих глазах, я горжусь тобой, - на автомате отвечает Билл, слушая только голос, только это навзрыд душераздирающее сообщение в мозг и медленно смакуя его, глотая по частям. – Не представляю, зачем это тебе, в данную минуту, пока не смотришь за ними ты, они смотрят порно. - Я так блядски зол. Я бы только бил их, чтобы не поднимали голов. Тупицы, мерзкие тупицы, брошенные жизнью на самый последний край, и этого идиота Герольда, и всех их убил бы, Билл, и тебя бы убил, нахуй!.. Он всхлипывает и закрывает ладонями лицо. Потом утыкается мокрым носом Биллу в ключицы и злостно елозит им, видимо, в месть вытирая. Пусть вытирает свои слёзы об Билла, к слову, уже почти мёртвого, тот не против. Диппер скулы и лоб вдавливает в его шею, продолжая что-то шептать, листья в его волосах шуршат, руки висят по швам, Билл до сих пор крепко держит его за плечо. - Чудо ты, - тупо говорит он, и улыбка сползает с его губ, - чудо ты. Билл с каким-то остервенением стискивает плечи Диппера, не понимая и не помня себя, и вжимается «своим» лицом в его лицо, на самом деле, как в клетке птица бьётся о прутья, не имея никакой возможности прикоснуться или хотя бы осмыслить, зачем вся эта чушь. Диппер наверняка сейчас думает, что Сайфер так сломает ему нос, что это больше злоба, чем «нежность», но божье благоволение всегда выглядит довольно неистово и странно, верно? - Ты целовался с моей крысой, Сосна. Он всё ещё держит Пайнса, не давая тому возможности даже вздохнуть. - Впервые ты целовался, хочешь скажу, с кем? С трупом своей собственной матери. Тебе это нравится? Надо думать, кому продаёшься, - Билл не может остановиться, он шипит это в до сих пор мокрое лицо Диппера, - мне страшно представить, что будет, когда я выйду из этого ангара. Устроишь оргию с дрочащими подростками? Ты всегда будешь нижним, знаешь об этом?! Под конец Билл просто орёт. На руках Сосенки точно останутся синяки, но ему синяков никогда не будет много, как и Биллу – его гноящихся прогалин. Диппер выворачивается и со всего размаху даёт Сайферу пощёчину. А тот только улыбается сколотыми зубами и то ли кашляет, то ли смеётся. - Ты якшаешься со шлюхой, с которой знаком неделю, делишь с ней хлеб, соль, постель! И эта шлюха – моя крыса и твоя мать, кормящая червяков! Ты победитель по жизни! С Дипперова лица спадают все краски, он стоит, совершенно стеклянный, и трещина ползёт от макушки до бёдерных косточек. - Я так понимаю, ты помнишь, что я никогда не вру, - Сайфер потирает странно горящее, горящее чужой болью и злобой, лицо. - Значит, моя мать осталась со мной даже после смерти, а ты и при жизни съебал. Какой ты к чёрту бог, ты надмыщелок, блять, - зажимая глаза и рот руками, скрежещет Диппер. – Свали. - Без проблем, - рычит Билл и идёт к ближайшей дыре в стене, - с большим удовольствием. На ватных ногах Диппер ползёт обратно, в отсек, где подростки смотрят кино. Его глаза опухшие и красные, он не чувствует рук. Из «зала» раздаются сладкие охи. Диппер заходит внутрь и видит, как толпа детей со пустыми глазами дрочит на трахающихся на экране с козлами девушек в костюмах пастушек. Как в тумане, словно спя, он сворачивает с табуретки проектор и несколько раз со всей силы бьёт по нему ногой, пока он жалобно не вздыхает и не отрубается полностью. Кто-то из детей вскакивает, кто-то просто охает, Дипперу плевать. Он как в трансе швыряет в кого-то кусок проектора, потом табуретку, после орёт «вон! все вон!» и со своей палкой идёт на подростков, кучкующихся у его кровати. Дальше не помнит, но когда остаётся один в запертом, практически не освещённом ангаре, садится на кровать, зажимает голову руками, стискивая волосы пальцами, в которых запутались листья. В ушах писк. В глазах – темнота. Сингулярность? Пусть он сдохнет со своей сингулярностью. Пусть просто сдохнет. Трипа – ни в одном глазу. Билл в ярости, он идёт, не замечая ничего вокруг, выуживает из кармана затасканную самокрутку, просит у какого-то бомжа, впрочем, здесь нет «не бомжей», прикурить. - Здесь не принято, - говорит бомж, и Сайфер в неконтролируемом порыве ментально сдавливает ему мозг. Тот со всхлипами прячется в своей грязи. Будет принято, когда он, Билл Сайфер, захочет. Он ненавидит это всё. Всё это ёбаное дерьмо, без исключений. Надмыщелок. Сайфер швыряет папиросу в грязь. Невдалеке на тонких кривых ногах ковыляет нечто – крыса. Мерзкая крыса. Когда они ровняются друг с другом, Сайфер в мгновение останавливает Мод одним только условием мысли. Та улыбается скрипучей улыбкой. - Куда идёшь? – еле сдерживая желание свернуть ей шею, спрашивает Билл. Мод ухмыляется, а потом вдруг совершенно спокойно говорит: - Домой, у нас с Диппером по расписанию вечернее чаепитие. Билл щерится, нервно и злостно облизывает кончики битых зубов. - О, ты у нас уже далеко не Принцесса. Ты – императрица константинопольская. Мод качает головой в разные стороны, изображая маятник, и Биллу хочется раздавить этот маятник к чёртовой матери. Тело Алеса трещит по швам, грёбаные гнилые нитки. - А ты у нас кто, Билл? Надмыщелок? Мальчик гений, мальчик чудо, ты давно это понял. Прицепился как пиявка, как паразит, пока его не забрал кто-нибудь другой, кем он может восхищаться, кого почитать! - Только боги достойны того, чтобы ими восхищались и им покорялись. Я имею право иметь храм, - голос слишком дрожит, изображение косится, горизонт падает куда-то за границы человеческого зрения. Билл горит тусклым огоньком посреди тьмы, тусклым огоньком своего единственного страшного глаза. «От тебя ничего не осталось, Билл Сайфер, только огарок свечки. Ты давно потух, просто боишься смириться». Кем бы он был, если бы смирялся?! Разве был бы он богом, если бы покорялся? «Оттого люди и подобны богам, и оттого боги были подобны людям, что подчиняют, а подчиняются. Только богов больше нет, помнишь? Боги умерли, боги сравнялись с... Ты последний из них». И вот он снова стоит перед Мод, старый, как само время, мёртвый, как земля на этой гнусной планете, его волосы полностью седы, а глаза кровоточат. Мод каркающим смехом смеётся, а потом открывает рот и шевелит внутри обрубком языка. - И ты умрёшь, как умерли мы все, - говорит она, - тебе просто обрубят пути отступления, как шлюхе Мод когда-то отрубили язык. Диппер заваривает чай, когда Принцесса возвращается домой. Его лицо бледное, но с красными опухшими глазами и носом. Он кусает губы, смеётся невпопад, теребит края свитера, иногда просто забывается. Мод ставит недопитую кружку чая, железную, запаянную в нескольких местах, на пол и обнимает Диппера. Обвивает худые руки вокруг его плеч и прижимает к себе. По-матерински, по-дружески. Диппер прикусывает язык и изгибает брови в самой болезненной параболе. По возвращении Билла в монстра Винсент всё ещё залипает в потолок и балдеет. Сайфер смотрит на него мутным серым взглядом почти потухшего глаза, вешает плащ на крючок и садится рядом. Тот поворачивает голову в его сторону и ухмыляется. Разом в Билле вспыхивает вся боль, что копилась в гнойниках ещё когда он был в шахте, что была вырезана под анестезией в Просперитасе, что была ингибирована ласковыми глазками Диппера Пайнса и разбужена крысой его сознания под сознанием. - Извини, Винсент, - говорит Билл, - сегодня я извиняюсь дважды. Ты меня не простишь, потому что ты очень глуп. Впрочем, будешь прав. Сайфер нагибается над ним и вздёргивает слабыми, покрытыми пигментными пятнами руками, за грудки, придерживая в сидячем положении. - Мне твоё прощение не нужно, Винсент. Я и так попаду в ад, - он придерживает ладонями лицо ничего не соображающего Винса и медленно проводит пальцами по его скулам, - знаешь, что для меня ад, Винсент? Билл качает его головой из стороны в сторону, а потом улыбается. - Конечно, ты не знаешь. Для меня ад – думать о том, что однажды умру и уже никогда не вернусь обратно. Я больше всего на свете боюсь того, чего больше всего хочу. Винсент чуть приоткрывает глаза, и Сайфер довольно ему кивает. - Если ты меня спросишь, как это так – если я могу переселиться в тело любого встречного, вряд ли я когда-нибудь умру, - он снова качает пустой мародёрской головой. – Дело в том, Винсент… Дело в том, что всему когда-нибудь придёт конец, я хочу проконтролировать его начало и середину. С этими словами Сайфер резко подаётся вперёд, язык его змеёй впивается в расширившийся зрачок левого расширенного глаза Винсента, который брыкается, но слишком поздно и слишком вяло, и погружается всё глубже. Кровь и белок текут по щеке Винса, он дёргается, визжит сквозь ладонь Билла, заткнувшую его рот, Сайфер вводит язык, достигая стенок глазницы, а потом всё вокруг него привычно заверчивается, облекается одним чёрным бесформенным пятном, поглощая внутрь себя. Какого дьявола ноги бога торчат из крысиной пасти? Из крысиной глазницы торчит его хребет. Что за обет даёт себе бог перед каждым завтра? Завтра он даст себе умереть. *** Мейбл и Стэн в половину четвёртого ночи, спустя сутки, втихую все-таки пробрались на кладбище. Вечно гремящий лифт, кажется, поставил весь протекторат в известность, но тем не менее они здесь, сейчас, в эту самую минуту копают могилу Дота Брендона, похороненного полтора месяца назад. Мейбл знает, что Уилл уже давно не спит, ведь она разбудила его опять, когда выходила, что ей не сносить своей изуродованной ножницами и воображаемыми вшами головы, но рядом прадядя Стэн, который не спрашивает у неё о волосах, а просто копает могилу её бывшего жениха. Мейбл слышит стук лопаты о пластиковую поверхность контейнера и почти улыбается – осталось немного. - Не копай до конца, просто пробей лопатой пластик, - говорит Мейбл. - В этом нет нужды, - отвечает Стэн. Его голос словно эхо в бетонной арке – гулкий, чужой, пустынный. Она смотрит вниз, подсвечивая фонарём землю, чтобы не свалиться. Ветер с дождём вперемешку завывают над ухом, холодно, хочется спать. Лысой голове ещё холоднее, но Мейбл теперь твёрже стали и долговечнее меди. Пластик раздавлен землёй, белый гроб сияет среди неё под светом фонарика. В гробу пусто. Стэн и Мейбл не знают, что думать. Атмосферу патологически неразрешимого ужаса разрешает Уилл. - Хорошо проводим время? – его мерзкий голос разрезает тишину. Мейбл в приступе ужаса дёргается и хватает Стэна за руку. Тот, несмотря на смятение, держится героем. Семьдесят лет, прожитых в аду, дают о себе знать. - Кто ты такой? – шипит Стэнли, и дождь с ветром явно заглушают его голос, но для Уилла такие пустяки как ветер и дождь не составят проблем. - Твой персональный кошмар на улице вязов, - безразлично отвечает он и медленно движется сгустком дряни в темноте, - через несколько минут я исчезну, Мейбл, кошечка, моя маленькая уродинка, так и знай. Можешь не трястись. Мейбл и Стэн не верят ему. Они стоят в обнимку друг с другом и с лопатами и действительно трясутся от страха. Они видят, как огоньки мутных глаз светятся, как сияют губы, как бледный овал одутловатого демонического лица подплывает к ним всё ближе. - Кто такой Билл Сайфер? – сквозь зубы продолжает Стэн. - Герой твоих детских грёз, - издевается чей-то голос, но голос уже не принадлежит Уиллу, он принадлежит пустоши. – Спросите как-нибудь у него самого, я сам до сих пор так и не понял, кто мы все такие. Впрочем, спросите лучше у Диппера, он о нас знает лучше всех. Мейбл стискивает челюсти, у Стэна сводит руку от её хватки. - Где Диппер? – спрашивает он и ощущает жуткий ком в горле, почему-то не желая слышать ответ. Электрический синтезированный голос смеётся у него в мозгу. Правильно, Стэн, правильно, ты не хочешь слышать ответ. - Там же, где и Форд, Стэнли, - голос заходится диким хохотом, а белое лицо оседает на землю и чернеет параллельно траектории падения. – О нет, отнюдь не на том свете. «В Просперитасе, Стэнли Пайнс, все дороги действительно ведут в Рим», последнее, что звучит в голове. *** Просыпается Диппер от того, что его грубо спихивают на холодный пол. Он заходится в страшном приступе кашля, лёгкие жалобно стонут в сдавленной падением груди. - Эй, пидрище, какого хуя ты домогался моего сына?! Устроил бесплатный порно-кинотеатр, чтобы детишек совращать?! – ревёт кто-то сверху. Диппера пинают в живот. Он до сих пор никак не может сориентироваться, что он, где он, и какого чёрта. Постепенно осознание приходит, но довольно смутное, потому что никакого желания сопротивляться с ним не пробуждается. Ему дают несколько раз ботинком по лицу, затем сдавливают грудь, пока он вяло пытается сковырнуть с себя чужую чугунную ногу. Кашель теперь выходит с кровью, спасибо. - А ну встал, урод! Ты думал, мы тебя здесь бесплатно держим, значит и выходки твои будем терпеть?! Встал, я сказал! Его за волосы поднимают на ноги, скручивают шею так, что он не может по-прежнему видеть, кто забежал в гости. Мод, наверное, давным-давно ушла на «работу», отстранённо думает Диппер, пока его тащат из ангара. Вчерашний день как в тумане, особенно вечер. Слышится детский противный смех. Чудесно, думает Диппер, просто чудесно. Билл ему уже не поможет. Билл ему не помощник. Несколько раз его волосами макают грязь. Из головы попутно вылетают листья. Дипперу почему-то больно внутри, а не снаружи. Пробитая нога тащится по земле. Мужик-защитник детской непосредственности матерится, тащит его, наверное, на главную, а потом вдруг бросает на полпути, что-то крича, отвечая на чужие крики. Диппер кое-как приподнимает голову, пухнущую от нестерпимой боли, видит ноги в разноцветных ботинках и штанах. Не кругом, чуть вдалеке. Они стоят не вокруг него. Диппер тяжело поднимается, снова падает, потом опять поднимается, держась за край монстра, удачно оказавшегося рядом, а потом, проморгавшись и осмотревшись, вдруг замирает и открывает рот. На монстре, раскрашенном в когда-то фашистские свастики, распятый Билл. Его руки и ноги разбиты крестом, но уже не кровоточат. Дыхание улетучивается, как время, как пространство вокруг. Диппер стоит, опираясь на машину, и смотрит на столь привычное и даже родное ему тело, прибитое кусками острого железа словно флаг. Кто-то зовёт Винсента, а Диппер знает. Они не знают, но знает он. Винсент не заставляет себя ждать. Чтобы окончательно не потерять сознание, Диппер на время закрывает глаза, и когда открывает – он видит нечто. Нечто, тонкой плёнкой осевшее на знакомые черты лица и исказившее их практически до неузнаваемости. Нечто, в геометрической прогрессии рвущееся ввысь, в стороны, нависшее гигантским куполом над жалкой человеческой фигурой. В эту самую секунду Диппер действительно верит в Бога. В Бога, что стоит перед ним и смотрит горящим, как адское зарево, одним единственным правым глазом в его глаза. - Винсента больше нет, - говорит оно. А потом небо резко окрашивается в смертельно-жёлтый, как светофор, и все кроме Диппера Пайнса, что окружали машину, разом падают на колени.