Мир под стеклом

       Вот собственно всё то, что произошло с Шоном за два с лишним года. И если предыдущие семьсот тридцать дней спокойно уложились в пару десятков страниц, намного труднее будет описать то, что произошло в следующие две недели. Это был май 1982 года.        — Не нужна мне такая чёртова жизнь, вот что я об этом думаю! — надрывался Шон, ходя по узкому проходу между кухней и гостиной. — Не хочу я такого! Не могу я так жить!        — Шон, — попытался оправить Крист, но тут же запнулся, — остынь. Ты не поним...        — Я всё прекрасно понимаю, уж поверь мне! — рычал гитарист, подавшись вперёд. — Уж точно получше тебя!        — Шон… — напирал барабанщик не изменяя тона, — ну что ты такое говоришь? Ты нам нужен. Забей ты на этих придурков.        — Забить на придурков, говоришь? — немного саркастически произнёс гитарист, после чего потянул край футболки к груди.        Всё его тело было в синяках и ссадинах, на животе красовались три коротких рубца.        — А это ты видишь? Лучше уж я сам себя прикончу, чем они! — это было сказано с очень сильным надрывом в голосе. Было предельно ясно, что скоро Шон зарыдает.        Крист выдохнул и прижал гитариста к себе.        — Дружище, слушай, само собой, в этой жизни дерьмо случается, но ты должен быть сильнее этого. Хотя бы потому, что нам больно видеть тебя в таком подавленном состоянии.        Шон мягко высвободился из объятий и зашагал наверх, не обронив ни единого слова.        — Эх парень, что же ты с собой делаешь… — не многозначно прошептал Крист. — Не наделай глупостей.        В голове у Шона, во всем его внутреннем пространстве, что было окружено стенками черепа, разгорелась баталия между двумя людьми: самим Шоном и ублюдком, который вечно жалел себя, давал поблажку, искал отговорки и боялся, что когда-нибудь доберутся и до него. Одним словом, он проявлял себя с самой худшей стороны и делал это в самое неподходящее время.        Лежа у себя на кровати, гитарист рассуждал вслух. Вся эта печальная сцена ментального истязания напоминала какой-то односторонний диалог с самой вечностью. Ответ даже не предполагался, однако, казалось, что на уровне тишины второго этажа гитарист всё же надеется уловить этот вселенский шёпот. Там, в четырёх стенах, которые были облепленными самими разнообразными постерами, всё пространство комнаты сгустилось и приобрело некую объёмную форму. Именно туда стекалась вся кровь, что выходила изнутри.        «Пора закончить с этим раз и навсегда. Не могу я больше терпеть. Не могу…» — вырывалось из гитариста.        В какой-то момент в его голове вновь пронеслась искра, и теперь прежние мысли были обвиты языками жаркого пламени. Пепелище всё разрасталось, не оставляя за собой ничего живого и способного к дальнейшей жизни. Даже фундаментальные основы, что были заложены ещё в глубоком детстве, издавали гулкий звук треска. Парня обуздало сумасшедшее чувство отчаяния, тянувшее за собой слёзы.        Все внутри Шона понемногу прогорало, и теперь огонь подкрался к самому сердцу, собираясь окружить его обжигающим слоем боли. Душа была в плену, из которого не была способна вырваться. Он сам горел, подобно несчастным, оказавшимся в пылу пожара.        Шон буквально умирал изнутри, оставляя лишь внешнюю оболочку без всего, чему полагалось быть внутри.        «К чёрту это всё!» — прокричал он, привстав с кровати, но не смог удержаться на ногах, так ему было больно.        Гитарист сполз с кровати под собственным весом, приветствуя деревянный пол позой эмбриона.        Ещё около двух часов он безостановочно рыдал, не пуская в комнату даже Ричарда с Кристом.        Именно так и начался самый тяжёлый и самый результативный этап жизненной революции человека, которому было всего двадцать с небольшим.