Мир под стеклом

       «Мы не остановимся ни перед чем, потому что мы верим в себя и любим то, что мы делаем!» — раздавалось внутри четырёх стен.        Голос был разделом тонкой грани двух воображаемых миров, что застряли в голове у каждого в зале.        Это не было обыкновенной музыкой. И это, наверное, даже не совсем подходило под понятие мелодии или нот. Даже слово звук нельзя было подставить на место ёмкого и точного синонима.        Шон извергал из себя эмоции. Слова, проходящие сквозь «сито» души человека в мгновение ока разъедали защищающие сердце прутья.        Это было полное помешательство. Прострация, абстракционные образы далёких тел, соизмеримых лишь с бездной людского сознания.        Все твои чувства обострялись до того, что ты кончиками пальцев мог почувствовать шелест травы на другом конце света.        Шон держал себя в контролируемом напряжении — это давало ему возможность в любую минуту излить на публику всё что он мог, и наверное, необычайно точно передать то, как он способен чувствовать мир — без защитного стального обода вокруг сердца.        По правде сказать, это было опасно. Не каждый осмелится подставить свой внутренний под удар неизвестного, который способен оставить на белом полотне души грязный след непримиримой жестокости.        Может быть? поэтому мы так злы на окружающих? Потому что боимся попасть под удар. Это во многом не лишено смысла.        Шон вплотную подошёл к Ричарду.        — Ты ведь готов? — В это же время он подстраивал гитару, смотря то на басиста, то на инструмент.        — Так же, как и всегда.        — Слушай, я хочу сказать тебе кое-что. — Шон провёл указательным пальцем по левой щеке. — что бы ни творилось, не переставайте играть. Это может быть жутко, но ради всего святого, не останавливайтесь, хорошо?        — Как скажешь, Шонни.        — Тогда начинаем — гитарист дал Кристу приготовиться.        Из усилителя вырвался ранее знакомый троим «Эмоциональный барьер». Однако теперь это было в более высоком регистре.        Шон нахально атаковал струны тонким кусочком пластика. Даже часто примешивающиеся ненужные отзвуки и неаккордовые звуки, что пачкали мелодию и немного «размывали» основную партию голоса не останавливали зарождающийся поток разочарования и грусти.        Гитарист перешёл на более знакомую форму песни, и начал идти по отрепетированному ранее тексту. Перед самым началом своих слов он снизил громкость гитары почти до полного нуля, так, что звук практически не был слышен на фоне голоса.        Несколько первых строк прозвучали так, как полагается. Следующий куплет Шон спел шёпотом.        «Ты некогда не сможешь узнать, что творится в моей голове, поэтому прошу тебя, не причиняй мне боль своими необдуманными поступками. Избавься от стереотипов в своём сознании и приди ко мне такой, какой ты станешь. Поверь, если ты хочешь, чтобы я остался рядом, тебе придётся считаться с моим мнением. Прости меня.» — прозвучал заменённый куплет. Музыка также претерпела изменения и теперь отдавала оттенком лёгкой меланхолии.        «Прости, что мне приходится заставлять тебя приспосабливаться к окружающему тебя миру! Прости меня, что я заставляю тебя выходить из гавани! Прости меня, что я причиняю тебе страдания лишь своим нахождением рядом с тобой, дорогая. Прости меня, мне так жаль…»        Ричард пребывал в замешательстве — музыка была совершенно иной, но партия баса ложилась идеально. Крист не изменял выделяемых долей такта с самого начала песни.        Шон выкрутил громкость на максимум и закричал — до этого он никогда не кричал столь выразительно и громко: «Прости меня, дорогая! Мне необычайно стыдно за своё асоциальное поведение! Прости, что я заставляю тебя думать о твоём будущем!»        Под самый конец гитарист чуть ли не рыдал. Это явно не было частью постановки — всё было абсолютно натурально.        Я, чёрт возьми, люблю тебя! — выкрикнул он и швырнул гитару на сцену.        Весь в слезах, Шон метнулся за кулисы.        — Со мной всё в порядке! — выкрикнул он что есть сил осевшим и заплаканным голосом. — Просто дайте мне несколько минут…