«27 февраля 2011 года»
В этот день я действительно умерла, но не физически, а морально. Именно с этого дня моя жизнь полетела под откос, а всё из-за мамаши, которая ненавидела меня. Двадцать седьмое февраля — это самый чёрный день в календаре и чёрное пятно в моей жизни. — Двадцать седьмое февраля?! Она серьёзно?! Не могла выбрать никакой другой день, мать твою?! — не выдержала, закричала. Если мне что-нибудь кто-то скажет, то я скажу всё, что думаю об этой бумаженции. Рука сама собой сжалась в кулак, и в полнейшей тишине было прекрасно слышно шуршание бумаги. — Воробей, я понимаю твою злость… — не договорил, я перебила, лучше бы он сейчас вообще молчал. — Не понимаете, нихера вы не понимаете. Эта женщина могла выбрать любой день, месяц и год, но, нет, она выбрала именно эту грёбанную дату. — Да, ты права, я не понимаю, не представляю и даже не хочу начинать это делать, — он замолчал, смотрел на меня большими зелёными глазами и начал говорить так же резко, как и замолчал. — Ты уверена, что это она? — А вы сомневаетесь? — я скептически подняла бровь с серьгой. — Честно? Нет, ни на мгновение. Я сразу понял, что к чему. — Это херня имеет юридический смысл? — Нет, это очень хорошо сделанная подделка, не более того. Не знаю почему, но я была уверена, что, как и раньше, в тумбочке лежат спички, а на столешнице как раз находилось блюдце. Не знаю почему, но я не хотела пользоваться зажигалкой, чтобы спалить эту бумажку. Мне захотелось почувствовать не только запах сожжённого листка, но и запах тлеющей древесины. — Гори, гори ясно, чтобы не погасло, — сказала я и подожгла злосчастный документ, — ну а теперь я хочу узнать, как это, — я подняла руку, на котором было кольцо, — оказалось на моём пальце. А ещё более важно, как это могло произойти? — Ты не помнишь?! — Вова, я не глухая, чтобы так орать, — почти рыкнула я на знакомого, — ну так что, я дождусь ответа? — Ну… Э…Аа… Оо. — Так, ясно, ты выучил междометия. Это, конечно, здорово, но мне хотелось бы получить вразумительный ответ, а ты, — я показала пальцем на «мужа», — готовь паспорт. — Зачем? — то ли я его давно его не видела, и он отупел, то ли это я была полной дурой и говорила невнятно. — Во-первых, вы не хотите говорить, откуда у меня штамп в паспорте и кольцо на пальце, во-вторых, я не собираюсь быть окольцованной особенно тобой, и в-третьих, мне нужен твой паспорт, чтобы в нём поставили штамп о расторжении брака. — Значит, ты и правда ничего не помнишь, — проговорил Владимир, — ты его не сможешь расторгнуть, так как человек, который тебе должен, заключил его… — Что?! — Дослушай. Теперь он его не расторгнет из принципа. Я вот только не пойму, почему ты не помнишь, пьяная не была, — почесывая макушку, проговорил Вова. Я начала вспоминать последнее воспоминание, в голове что-то щёлкнуло, и до меня дошло, почему же я не помню. — Ну, ты удружил, милый братец. Козёл ты конченный, а не Кирилл, — я начала закипать, так как единственное, что я пила, был напиток брата, а значит, он до сих пор подмешивает себе что-то в напитки. — А эту хрень, — я открыла свой паспорт на нужной странице, — я уберу отсюда. — Удачи тебе в этом деле, — задумчиво протянул Вова, а через секунду осёкся, — ой, я это вслух сказал, да? Воробей, представь, что у тебя галлюцинации. — Я тебе точно отчекрыжу детородный орган, — он в очередной раз нервно сглотнул, — где мой мотоцикл и вещи? — Там, где ты их оставила, — я начинала потихоньку терять терпение. Эта ситуация начинала меня бесить. — А где я их оставила, мартышка безмозглая?! — Хватит уже на меня орать и оскорблять, в конце концов! — он вскочил со своего стула и упёр ладони в край стола. — Неожиданно, — вырвалось из моих уст, но я не собиралась сдавать позиции и, повторив позу Владимира, продолжила внушать ужас в окружающих, — что, инстинкт самосохранения потерял?! — Уже нашёл, — перебил он меня и сел обратно на стул, — в квартире, где живёшь, всё. — Нет, сразу бы так, а то начинает понты гонять, — я перевела взгляд на единственного спокойного в комнате человека, — Дядь Слав, дай машинку на денёк. Обещаю её не разбивать. — Какая разница? Всё равно сама чинить будешь. Надо же хоть как-то эксплуатировать твои ручонки, — я закатила глаза, а дядь Слава кинул свои ключи от машины, — документы в бардачке. Хотя, не думаю, что тебя вообще осмелятся остановить. — Вам её куда пригнать? — Адрес на телефон скинь, ребята подъедут и заберут. — Окей, — я перевела взгляд на «мужа» и не увидела удивления, непонимания или ещё чего-то знакомого, были просто глаза, не вселяющие доверия даже мне, но напугать меня ему не удалось. — Чего сидим? Паспорт гони. У меня дел по горло. Когда он вручил мне свой паспорт и я уже была во дворе частного дома, вспомнила, а точнее поняла, что забыла забрать у знакомого ключи от съёмной квартиры. И, скорее всего, я бы просто забрала их из сумки Вовы, но любопытство меня пересилило, когда я услышала своё имя. Хотя, была вероятность того, что это вообще говорили про младшего ребёнка отца. — А чего вы ещё ожидали, если вы все, повторюсь, все её просто бросили? Думали она сейчас кинется к вам на шею с криками «Люблю, скучаю»? Если да, то вы полнейшие, извините, идиоты, — я усмехнулась, дядь Слава всегда умел заткнуть оппонента. — Когда мы уехали, она была в том возрасте, когда девочке нужна мать… — Что?! — Станислав Николаевич рассмеялся звонко, откровенно и с неким презрением, сделал это так, как умел только он, — ей никогда не нужна была мать. Неужели Вы это не понимаете? Она всю жизнь была папиным ребёнком. Ей нужны были Вы, а не мать, которая ей даже не мать. — Откуда вы знаете? — тихо спросил отец. — Что?! — вскрикнул Кирилл. Я усмехнулась от понимания того, что он до сих пор ничего не знает. — Кир, не лезь сейчас в разговор, — отец начал злиться. Но он сам в этом виноват. Правда давно должна была быть рассказана. — Я и не знал, Воробей сказала, — начал Станислав Николаевич. — Вы даже представить не можете, что пережила девчонка. Я видел её в таких состояниях, что даже злейшему врагу не пожелаешь. И я даже ничуть не удивляюсь, что она и пьёт, и курит в таких количествах. Хорошо, хоть с ума ещё не сошла. Но она была на грани этого, давно, правда, но была. Не знаю, что её спасло, вытащило из полного дна, но я очень благодарен этому человеку. А всё почему? А потому что вы решили за неё, что ей лучше. Человек должен сам решать, что для него лучше, принимать свои решения, ошибаться, вставать и делать новые шаги, но для этого ему нужна хоть какая-то опора и надежда на то, что кто-то поможет подняться с земли после очередного падения. А вы оставили её совсем одну. Вы никогда не сотрёте шести лет её ада. А ещё я думаю, что она никогда вас не простит, никогда не опустит ту стенку, которую выстроила вокруг тела, сердца и даже души. Живите с этим, ведь это вы виной тому. — Да, ты прав, Слав, я виноват в том, что сейчас происходит целиком и полностью и, зная её, она никогда не забудет злость и обиду, которую копила все эти годы, даже если когда-нибудь простит. — Принятие — это путь к исцелению, — философски изрёк дядь Слава, а я больше не могла стоять и слушать этот разговор, ведь мне становилось больно, а свою боль я убираю только одним способом, но я дала себе слово, что больше ни грамма в рот и никотина в легкие. Хватит с меня, а то все важные события происходят в основном по пьяни. «Что я могу чувствовать после того, как вновь встретилась с родственниками? Злость? Обиду? Ненависть? Да, именно все эти чувства возродились во мне после стольких лет затишья. Если они были и просыпались во мне, то никогда не захлестывали, и я не тонула в них. На протяжении шести лет я чувствовала только боль, которую могла заглушить огненными напитками. Хотя, боль нельзя назвать чувством. Это состояние души. Либо болит и волнует, либо внутри осталась пустота, которую нужно заполнять новыми людьми, новыми эмоциями. Контрастный душ эмоций. Именно это нужно делать периодически со своей душой, ведь нельзя всегда жить на одной волне, просто нельзя, но именно этим я занимаюсь долгие годы» — в голову лезли мысли, ненужные мысли, которые я никак не могла заглушить, не могла просто перестать думать, очень хотела, но никак не выходило. Даже стоя перед дверью человека, который может раз и навсегда обрубить все мои связи с родственниками, я никак не могла заглушить мысли и эмоции, которые, будто Феникс, возродились в моей чёрной, давно умершей, душе. — Ну, привет, друг, — без стука и предупреждения я завалилась в кабинет. — Нет, сгинь, изыди и никогда не возвращайся в эту комнату, иначе я начну читать экзорцизм, — я стояла и с немым удивлением смотрела на взрослого мужчину, который чуть ли ни на стену лез, лишь бы я не подошла к нему. — Так я уйду и никогда не приду, если ты расторгнешь мой брак, — он перестал бубнить себе под нос какую-то чушь и с непониманием посмотрел на меня. — Не могу. По контракту вы будете женаты год. Через год приходи, с удовольствием разведу вас без суда, следствия и даже денег. — Какому контракту? — я стояла и не понимала, что мне говорит этот невысокий мужичок. Он устало посмотрел на меня, нахмурился, махнул на стул, чтобы я села, и пошёл к сейфу, в котором, скорее всего, лежали документы. — По этому контракту, вы с господином, — он посмотрел в документ, — Никоновым Алексеем Дмитриевичем, должны быть женаты триста шестьдесят пять дней. По истечению этого срока можете разбежаться на все четыре стороны. — Но… — продолжила я, ведь он замолчал, а я прекрасно знала, что должно быть это «но». Оно всегда есть. — Есть несколько пунктов, которые нужно выполнять в течение этого срока. — Например, — я могла прочесть документ, который у меня в руках, но я даже боялась опустить взгляд, чтобы взглянуть на него. — Знаешь, Воробей, этот контракт составляла ты, но я помню его почти дословно, так как к нему никак нельзя подобраться ни с какой стороны. Настолько заумно и великолепно он составлен. Если условия будут нарушены, то одна из сторон потеряет всё, что имеет в собственности. — Я не спрашивала, что будет, я спросила про условия. — Они очень глупы и наивны. Например, не снимать обручальное кольцо, если в комнате находятся посторонние люди. Или жене нельзя выходить на работу, она должна сидеть дома и заниматься домашними делами, — мужчина следовал списку и заострил внимание на одном пункте. — А вот это условие мне очень нравится, до него мог додуматься только женский мозг. Хорошо, я понимаю пункт про измены, но пункт про то, что мужчина не может перебирать внутренности машины, это, прости меня, полнейший идиотизм. Как можно было внести в контракт на условиях полнейшего банкротства этот пункт?! — У Лёши руки не заточены под ремонт машин, поэтому ему просто нельзя к ним даже приближаться. Машины — моя стихия и любимая вещь, — не знаю, зачем я это сказала, но после пятисекундного молчания я задала вопрос, — то есть, если один из супругов нарушает любой из этих пунктов, то он теряет всё, что имеет? Недвижимость, активы и даже марки, которые собирал в далёком детстве? — он кивнул, — и никак не подобраться? Никак не аннулировать? — он отрицательно помахал головой и всё-таки сказал. — Я же говорю, ты его составила так, что к нему даже подползти нельзя. Ты — программист, но этот контракт составлен, будто ты юрист в десятом поколении. — Ладно, значит ждите через год. Хотя, нет, уже меньше. — До свидания. Но знаешь, по опыту могу сказать, что именно фиктивные браки самые крепкие и долгие. — Не в нашем случае.***
— Чёрт, — удар по рулю, — чёрт, чёрт, чёрт, — я била руль, будто от этого могло что-то измениться, — что же я такая дура-то?! Да, накосячила, да, грешила много, но чёрт, за что мне ещё такие наказания?! — не знаю к кому я обращалась, наверное, к вселенной, но сидеть и молчать я не могла, — ладно, спокойствие, нужно придумать план действий. Сначала в квартиру за вещами, потом в дом Лёши и пытаться прожить, точнее, просуществовать целый год. Нельзя работать. Для меня это было, как приговор. Только в работе я могла не думать про сложившуюся ситуацию да и не привыкла сидеть на попе ровно, ничего не делая, это слишком сложно. Я привыкла работать, просто не хочу зависеть от кого-то, я самостоятельная и просто не могу зависеть от «мужа», которого даже знать не хочу. Оставшийся день я провела, обзванивая людей и предупреждая, что исчезну с радаров на год, чтобы меня никто не беспокоил и не давал даже намёка на какую-либо работу и собирая вещи, чтобы перевести их в дом законного мужа. «Муж, жена» — даже в моих мыслях это звучит ужасно, бредово и очень глупо, ведь я сама по себе, волк-одиночка, которому никто не нужен. Припарковавшись возле частного дома и достав чемодан из багажника, я медленно, нехотя пошла по направлению к ещё одному персональному аду. Тишина, которая встретила меня, мне определённо нравилась до то момента, как эту сладкую тишину разрезал детский крик вперемешку с женским матом. Детей я, может, и боялась, но в обиду я их тоже не дам. Особенно, если это дочь знакомого мне человека. — Я тебе сколько раз, мать твою, говорила, чтоб ты не подходила ко мне и к телевизору! — разорялся противный женский голосок. — А ну не тронь ребёнка, найди противника по возрасту, — кажется, я пришла как раз вовремя, так как картина, которая предстала моему взору, была из ряда «бешеная няня бьёт детей». — А ты кто такая?! Как вошла в мой дом?! — Мира смотрела на меня так, будто я единственный человек в мире, который может помочь. — Твой дом? — я вскинула бровь с серьгой и продолжила, — это дом моего мужа, поэтому я должна спросить, какого, мать твою, чёрта ты пытаешься ударить ребёнка моего законного супруга?! Если через пять минут ты не свалишь отсюда своими кривыми ножками, то тебя вынесут санитары вперёд ногами, девка. Я понятно излагаю?! — я уже рычала, но меня это мало волновало, ведь эта баба выпустила руки Миры и так стояла за моей спиной. — Какая жена?! Это я Лешина невеста и это мой дом, а эту сволочную мелочь вообще в детдом сдать давно пора. — Я не повторяю дважды. Убирайся из дома, пока я ещё контролирую себя, — я была в бешенстве и, если эта девка не ретируется отсюда, то мордобоя не избежать, — десять, девять, восемь… — я бы досчитала до нуля, но бабенка оказалась с мозгами и сама свинтила, пока могла. — Олесь, — услышала я детский голос, наполненный слезами. «Чёрт, вот этого я не рассчитала» — пронеслось у меня в голове. — Что, Мира? — только и спросила я, когда почувствовала прикосновение к своей кисти. Я уже хотела отшатнуться и убежать куда подальше, но что-то остановило меня. Мирослава начала тянуть меня вниз, а в голове уже зрело то, что она хочет сделать. Инфаркт или остановка сердца от страха мне сегодня обеспечена. Она обвила своими ручками мою шею и уткнулась в неё, всхлипывая, а я просто сидела на корточках, будто статуя, а сердце в груди выплясывало чечётку. Не знаю, сколько прошло перед тем, как мои руки поднялись и обняли её. Подсознательно я понимала, что это всего лишь минутная слабость, что сейчас Мирина истерика пройдёт, и она вновь станет стервозным ребёнком, который ненавидит всё вокруг. Откуда я это знала? Я тоже иногда позволяла себе моменты слабости, внутренний стержень не сломать, если он имеется. — Где папа? — тихо спросила я. — На аботе. — Что это за шлю…девушка? — Няня. — Ты говорила папе, что она тебя обижает? — Ему всё авно, ему абота важнее. — Кто сказал? — Дядя Кил тёте Диане. — Не может быть, не верю. — А надо, ведь папа меня не любит. Я с дядей Килом иногда иглаю, когда он пиходит, и бабушке с дедушкой я не нлавлюсь. Я вообще никому не нлавлюсь. — Кириллу нравишься, если он с тобой играет. И тут произошло то, чего я не ожидала: Мира отошла от меня и начала рассказывать про то, как они с моим братом раскрашивают, как он её водит в садик, как рассказывает всякие смешные истории. Её невозможно было перебить, она просто балаболила, но с таким счастливым лицом, что этого и не хотелось делать. Около полутора часа она говорила и говорила, а я иногда кивала в такт её словам. За это время я поняла, что она Лешина дочь, ведь я столько слушала его внушение при подготовке к ЕГЭ, мимика, походка, даже жесты, всё было его. Я не знаю, кто её мать, но отец явно мой бывший репетитор. А когда-то я тоже хотела от него дочь и сына. Сейчас казалось, что это когда-то давно, в прошлой жизни. — А почему ты такая сташная и злая, скорее всего, ещё и кусаешься, и боишься меня, но защитила всё равно? Злые никогда не бывают холосымы. Тогда сейчас зло победило, — из моих мыслей меня вывел этот, по сути, невинный вопрос с очень серьёзным взглядом и тоном. — Сейчас зло победило ещё большее зло, — сказала я первое, что пришло в голову. — С плохими тетями длужить нельзя, и пусть ты меня защитила, всё авно пощады от меня не жди, а сейчас я спать, — я смотрела на неё и не находила слов, чтобы ответить, — спокойной ночи, злая фея. Мира шла, а я ещё долго сидела и смотрела ей вслед. «Злая фея» — так меня ещё точно не называли. К тому моменту, когда я всё-таки пришла в себя, пришёл законный супруг. — Ты всё ещё здесь? Как там развод поживает? — спросил он, проходя мимо меня и идя куда-то на второй этаж. Делать было нечего, и я пошла за ним. — Насчёт этого как раз нужно поговорить и ещё кое-чего. — Развод не дали, или сама не захотела? — мы вошли в просторный кабинет, но в нём не было ничего лишнего, только стол, стул, шкаф, ноутбук и вешалка, на которую отправился Лешин пиджак. — Год. Мы должны прожить год при этих условиях, — я кинула ему на стол контракт, — но ты должен это знать, ведь подписал его. — Я не знал всех подробностей, а просто поставил закорючку, — я решила проигнорировать эту его фразу. — Что за няня у Миры? — Тебе-то что? — я хотела ответить, но он перебил, — Алексей Дмитриевич. Будешь называть меня только так. — Что?! — Что слышала. — Маразм и мазахизм в одном флаконе. — Возможно. Так, какая тебе разница, что за няня? — Она бьёт Миру, и я её вышвырнула. Если есть возражения, говорите их сейчас, господин Алексей Дмитриевич. — Неважно, кто и что делает, по истечению года всё вернётся на свои места и все тоже, — мало того, что он никак не реагировал ни на меня, ни на мои слова, он ещё и уселся за свой ноутбук, намереваясь работать. — Алексей Дмитриевич, — я пыталась говорить спокойно и не выдавать свою злость, но получалось не очень хорошо, — неужели Вы действительно такой твердолобый, тупорылый и слепой?! Я, лично, не представляю, как можно быть таким…таким… — Каким? — если я была в бешенстве и готова разбить об его голову любую попавшуюся под руку вещь, то он был спокоен, будто ничего не произошло, будто он не видит, что эта стервозная и в край тугоухая няня творит с его ребёнком. — Таким безразличным к тому, то происходит в твоём же доме и с твоим же ребёнком! — я даже не заметила, что вновь обращалась к нему на «ты». — Во-первых, это не твоего ума дела, во-вторых, этот ребёнок не мой, в-третьих, не суй свой длинный нос в чужие дела и жизни, — спокойствие, холод, безразличие и полнейшая отрешённость. Именно эти эмоции я читала по глазам и мимике лица. Я не знала, что ответить и, самое главное, как, а он, решив, что разговор окончен, вновь уставился в экран ноутбука. Он изменился, внешне он был всё тем же, но внутри это был не тот Леша, которого любила и знала. Это был чужой мне человек, которого я не могла узнать ни в жесте, ни в привычной для меня фразе, ни по взгляду родных когда-то глаз. Я не могла узнать любимого когда-то человека, от него осталась только оболочка, а внутри он пуст, обычная среднестатистическая пустышка общества. — Да какая, к чёрту, разница твоя она или нет?! Что ты несёшь вообще?! — я замолчала, но лишь на пару секунд, потому что с духом собраться было очень сложно, — моя мать была не моя. Никогда. Я это узнала слишком поздно, а до того момента я считала, что это моя вина, что это я всегда что-то делаю не так. Рвала задницу, чтобы она меня хотя бы похвалила, и не понимала, почему Кира любят, холят и лелеют, а я так, ненужное дополнение к чему-то или кому-то, — пальцы сами сомкнулись в кулак, а злость и обида вырывались наружу, — я не сломалась только из-за отца и Кира, а вот Мира очень скоро это сделает. Она уже начала замыкаться в себе, а ей сколько? Четыре? Пять? У неё, кроме тебя никого нет, пойми ты это своей тупой тыквой. Мне фиолетово, что ты там думаешь, ясно? Потому что она, чёрт возьми, твоя, это твой ребёнок, и это факт. Я это поняла, проведя с ней пару часов, а ты этого так и не понял за, хрен знает, сколько лет. Не понимаю, как я могла тебя любить. Хотя, нет, это я понимаю. Здесь дело немного в другом. Ты просто не тот человек, которого я знала и любила. Дыхание сбилось, но мне было плевать, я высказалась и это главное, только это сейчас имеет значение, а не его реакция, крики или игнорирование реальных фактов. Моя кисть уже была на дверной ручке, как я услышала. — А на себя давно в зеркало смотрела? — усмехнулась, ведь это было предсказуемо, это я часто слышу. — Пошёл ты, Алексей Дмитриевич, — и я покинула его кабинет. Я лежала на кровати в «своей» спальне, смотря в потолок и прекрасно понимая, что этот год будет худшими в моей жизни. Двенадцать месяцев семейной жизни с Алексеем и его дочерью. Триста шестьдесят пять дней откровенного ада, но после них я вновь буду одна и свободна. А этого я желаю больше всего на свете.