Царь горы

      В шесть утра Гарри понял, что надо сваливать. Он совершенно окоченел, и хотя на улице по-прежнему стояла полная темнота, надежда на скорый рассвет заставила Гарри подняться.       Осторожно пробираясь по занесённому снегом тротуару, он шёл почти на ощупь. Гарри знал, что если пройти фабрики, начинается жилой район, куда он поначалу и собирался. За высотными домами был частный сектор, а там уж Гарри надеялся отыскать пустой или заброшенный дом.       Его надеждам не суждено было сбыться. На рассвете он обнаружил, что накануне всё-таки свернул не туда и оставил жилой район далеко в стороне. Заводы, фабрики и мастерские — одно производство за другим. Гарри с досадой сел на всё ещё тянущуюся теплотрассу. Придётся повернуть назад.       К этому времени на дороге уже появились автобусы, развозившие рабочих. Завидев одного из сонных небритых мужчин, Гарри торопливо подошёл.       — Я ищу работу.       Тот оглядел его с сомнением.       — Ну так, в отдел кадров иди. Вон туда.       Ему показали на двухэтажный административный корпус, слегка отличавшийся от общего унылого фона.       Гарри быстро нашёл, что ему нужно. Опоздавшие сотрудницы пили кофе и намеревались всласть наболтаться, поэтому Гарри указали на дверь.       — Вы тут работаете или что? — разъярённо спросил он. Зубы его стучали. Он почувствовал тепло от электрокамина и запах кофе. Голова закружилась.       — А в чём дело? — спросила, наконец, одна из девиц.       — Я ищу работу.       Та оглядела его. Затем пожала плечами.       — Отправьте по е-мэйлу ваше резюме с фото.       — У меня нет доступа к сети.       Девица на этот раз даже не отвернула головы от монитора. Только выражение её лица стало более скептическим.       — Сходите в клуб. Укажите квалификацию, опыт работы, последнее место работы, номер страхования… — оттарабанила она монотонно. — Мы вам перезвоним, чтобы назначить встречу.       — Так я перед вами стою!       Гарри всё-таки ничего не добился. Никто не захотел ни разговаривать, ни вникать в его проблемы. Снова оказавшись на улице, он приуныл. Его обаяние, тронутое отчаянием, как тленом, не действовало. Неприкаянность въедалась в него. Люди почуяли его страх, его паршивое положение, а женщины ощущали такое особенно тонко — у них нюх на неудачников. И Сириус, конечно, был прав во многом. Удержись Гарри на своём месте, будь он таким как раньше — кое-кто из таких девушек лебезили бы перед ним, ну, или просто были бы заинтересованы — знай только умей фасонить… Гарри вздохнул и поплёлся по улице, заворачиваясь в пальто по самые уши.       День он провёл в одном из подъездов многочисленных бедных многоэтажек, встретившихся ему по пути, но к вечеру его, конечно, выгнали — слишком уж подозрительно он выглядел. При мысли о ещё одной холодной ночи Гарри задрожал. Не зная, куда податься, он умудрился забрести на стройку и спрятался в котловане, где не было ветра. Несмотря на мороз, пахло мочой и экскрементами. Гарри догадывался, что теперь и он будет вонять так же, а значит, его шансы улучшить положение стремительно понижались. Однако наутро фортуна всё-таки повернулась к нему лицом. Строители, явившиеся на смену, не прогнали его. Один из рабочих был пакистанским эмигрантом, говорившим на ломаном английском. До стройки он работал на обработке овощей, где сейчас трудилась его жена, такая же нелегалка. Он поделился с Гарри адресом производства и даже сунул пару фунтов.       Уходя, Гарри оглянулся. Пакистанец, маленький, усатый, с красивыми чёрными глазами, взвалил на спину мешок со строительным мусором и, сгибаясь под его весом, побрёл к грузовику.       Цех по производству овощей размещался на краю города и представлял собой металлический неотапливаемый ангар, где размещался конвейер, на который подавали мешками собранные овощи. Те следовало рассортировать и очистить в специальной машине. Работу Гарри получил тут же. Никто не спрашивал у него полисов и документов, не требовал резюме или подтверждения квалификации. Гарри тут же влился в толпу бездомных англичан и эмигрантов, прибывших в Англию в бетономешалках, бензовозах и холодильниках. Здесь были китайцы, индусы, русские, поляки, украинцы, чехи, тайцы, иранцы — можно было услышать любую речь, существующую на евразийском континенте. Новоприбывших выдавал страх в глазах и попытки заговорить с окружающими в надежде на информацию или ободрение. Те, кто уже работал здесь какое-то время, походили на сомнамбул. Гарри увидел спящую на ступеньках лестницы женщину лет сорока. Другие пытались её разбудить, но она не просыпалась. Гарри сделал шаг к ней. Неужели умерла? Но вот она всё-таки зашевелилась. Кто-то обратился к ней на незнакомом Гарри языке, и женщина ответила, едва ворочая языком.       — Упахалась, — ответили Гарри нехотя на его вопрос.       Женщину звали Марией. Она оказалась русской. В Англию, как все прочие, она приехала за деньгами, но в отличие от многих, не хотела оставаться в Британии навсегда. Дома её ждали муж и двое детей.       Чуть позже Гарри понял, почему её не могли разбудить. Ночь на морозе уже казалась не самым худшим, что с ним случилось. Вместе с китайцем и девушкой из Польши он стоял по щиколотку в ледяной воде — хозяин производства, англичанин, выдавал рабочим резиновые сапоги, но те были рваными, поскольку он закупал их по дешёвке. Водой обмывали испачканные в земле овощи. После этого их ссыпали на конвейер, где сортировали по размеру и качеству. Отборную морковь вставляли в специальный барабан, снимавший шкурку. Расфасованные по пакетам овощи отправлялись в супермаркеты.       Уже через несколько часов Гарри возненавидел эту работу. Он была адски тяжелой и бессмысленной. Он мельком оглядел стоявших на конвейере. У всех были лица словно загипнотизированные. Ни единой мысли не отражалось на них. Руки машинально двигались. Большая морковка. Маленькая. Порченая. Большая. Большая. Порченая. Гарри работал медленно, путал ящики, куда надо было ссыпать, и получил подзатыльник от управляющего — торопливого, деловитого индуса, который руководил всем процессом.       Прошло несколько дней, прежде чем Гарри узнал, что Чандра Ла — индус-управляющий — трудился здесь уже пятнадцать лет, каждое утро вставал в три утра и в половину пятого уже был в цеху, проверяя на работоспособность оборудование. На свою зарплату он содержал остававшихся в индийской деревушке жену, детей, троих братьев и двух сестёр, родителей и тестя с тёщей.       Получая свои деньги за первую неделю, Гарри вскользь поинтересовался, как семья относится к его работе. Чандра Ла не любил расспросов, но всё же ответил с промелькнувшей гордостью:       — Я приехал в Британию. Стал начальником. У моей семьи большой дом с водопровод, а в прошлом году я купил им машину. Моим детям завидуют. Они богатые.       Гарри замолчал. Ему нужны были деньги, но уже не так отчаянно, чтобы работать сверхурочно там, где рабочий день длился до шестнадцати часов. Однако через несколько дней под предлогом лишнего заработка он пришёл на работу раньше всех, застав индуса одного. Гарри таскал из машины мешки и снова завёл разговор с Чандра Ла в надежде, что тот подскажет, как можно получить паспорт, но оказалось, что индус до сих пор находится в стране нелегально.       Гарри, обливаясь потом, опустил мешок картошки на землю.       — И что же дальше? — не сдержавшись, вскрикнул он. — Как ты вернёшься домой?       Большинство из его «коллег» не имели паспортов. Никто не собирался возвращаться обратно. Кто-то строил планы, как легализоваться, кто-то ждал чуда, но Гарри видел: никто из них всерьёз не думал о таких трудностях, как получение паспорта. Ум занимали острые, текущие проблемы: тяжёлая работа, нищие семьи, необходимость избегать встреч с полицией. Зарплата была вдвое ниже простого пособия по безработице, но кого не устраивал размер зарплаты, тот мог искать инопланетян, которые заплатили бы больше. Ни Чандра Ла, ни Мария, которая похудела на двадцать семь килограмм за полтора месяца пребывания в Британии, не задумывались о таких далёких вещах, как документы, медицинские страховки или какие другие социальные права. Накануне вечером Гарри уже стал свидетелем, как один из тайцев, ни слова не понимавших по-английски, ошибся и вместе с морковкой почистил от кожуры собственную руку. Больше Гарри его не видел.       Чандра Ла повторял, что Гарри слишком много говорит и мало работает, но сам о своей семье рассказывал охотно. По утрам он улыбался Гарри широкой улыбкой, и его выщербленные зубы сверкали на темноватом лице. Он не вернётся назад, объяснял он, потому что он — кормилец. Он содержит всю семью. Его дети пойдут учиться в университет, выучат английский, приобретут профессию. Они будут богатыми. Возможно, они тоже переедут в Англию, но уже как граждане. Жить в Англии престижно.       — А дальше? — снова спросил Гарри с нажимом. — Что дальше? После того как они станут богатыми?       Чандра Ла поглядел на него с непониманием.       — Они не будут работат как я. — Он всё ещё говорил с заметным акцентом. — Они будут сидет в большом красивом офичче.       — Разве это ненужная работа? — спросил Гарри, ткнув пальцем в конвейер. — Если так правильно и здорово сидеть в офисе, кто станет фасовать овощи?       — Другие.       — Но эти другие будут работать так же тяжело, так?       — Так.       — Ты не думаешь, что это неправильно?       — Нет.       Гарри молча выгрузил с тележки новые мешки. Сырость была сегодня особенно сильной, и он присел на деревянный ящик, чтобы натянуть под резиновые сапоги другую пару носков. Он приспособился менять одну пару на другую, подсушивая во внутреннем кармане своей спецовки.       Он провёл в цеху по переработке овощей чуть больше двух недель. Всё это время он ночевал в бараке вместе с другими иммигрантами, выплачивая из своей и без того скудной зарплаты, хозяину за койку, воду и электричество. Выходных у него не было. Получив на руки четыреста фунтов, Гарри, немного всё же колеблясь, уволился. Он пробыл в бараке ещё два дня, пока искал новую работу, и в конце концов оказался на одной из строек, где с восьми утра до восьми вечера махал лопатой, собирая обломки внутренних переборок — здание планировалось к полной реконструкции. На окраине города отыскалась крохотная комнатка без кухни, но с санузлом — Гарри радовался ей как ребёнок. Раньше он и не подозревал, какое это счастье — жить одному, без двух десятков храпящих соседей.       Его взгляд стал серьёзнее. Он значительно похудел, но выглядел жилистым. Гарри брался за любую работу, которая ему подворачивалась. После временной подработки на стройке он чистил свинарники на пригородных фермах, отчищал асфальт от жвачки на улицах, смывал голубиный помёт с памятников писателей и художников, выгребал сливные ямы, мыл витрины, копал землю и в конце концов нашел работу на производстве мрамора, где теперь носил камни. Гарри скрёб, драил, чистил, махал топором и лопатой, испытывая то наслаждение, которое редко выпадает на долю человеку, склонному к интеллектуальной деятельности, и которому в своё время завидовал Эйнштейн: немедленному результату своего труда. Всё это была тяжёлая, грязная, низкооплачиваемая работа, без которой, как оказалось, города не существовало бы вовсе. Порой, оказываясь в районе лондонского Сити, Гарри подолгу разглядывал одетых с иголочки брокеров, финансистов и юристов. Они несли себя по улицам с удовлетворённым видом людей, которые правят миром. Опершись на лопату или метлу, Гарри легко заводил разговоры с простыми, как он теперь, работягами, и в его умных, иногда злых глазах, селилась печаль. Многие из тех, с кем он говорил, тоже исповедовали философию Дамблдора — хотели бы оказаться по другую сторону колеса и править такими же, какими были сейчас они. Здесь Гарри в изобилии нашёл зависть, злобу и глупость, но он по-прежнему пользовался своей широкой мальчишеской улыбкой, при виде людей его взгляд тут же вспыхивал страстью, и он легко находил общий язык с каждым. Но кто угодно бы сказал, что с Гарри охотно делились, потому что он внимательно слушал и нищего, и рабочего, и преступника — к любой истории он относился с интересом и уважением. Рабочий Лондон открылся ему, и по вечерам в барах девушки так и липли, когда Гарри в свою очередь принимался рассказывать что-нибудь забавное и сам же со всеми раскатисто смеялся. Все предложения он мягко отвергал, поясняя, что не один, но ещё он замечал, что девушки почти не привлекали его. К его сожалению, оказалось, что такой он стал пользоваться ещё большей популярностью, и пару раз вынужден был спасаться бегством от особенно настойчивых. Трудная работа и внезапные перемены, беспокойство о собственном будущем вынудили его ненадолго забыть о Северусе, но теперь Гарри следил за его передвижениями и с огорчением узнал, что гастроли продлены ещё на три недели. Портрет Снейпа, напечатанный на буклете, который Гарри взял на днях в Барбикане, теперь он прятал у себя в кармане, считая этот жест пределом гейской сентиментальности. Его не покидало сомнение, что Северусу он не пара, да и в любом случае он не сможет оставаться в Лондоне. Но смотреть ему никто не запрещал, и по вечерам Гарри доставал буклет и подолгу смотрел. Его безумная, эгоистичная страсть превратилась в окрылявшее его чувство, полное нежности. В такие моменты он верил, что может поворотить весь мир. Он каждый день ходил на работу, дышал всей грудью, был счастлив от того, что делал дело, результат которого мог пощупать и увидеть, и испытывал глубокую, совершенную любовь к жизни. Он носил её в себе, она сияла в нём, как солнце, проникала в глаза и улыбку, и это замечал каждый, кто хотя бы недолго общался с Гарри. Люди тянулись к нему, спрашивали советов, которых Гарри не желал давать, но он всегда бескорыстно готов был слушать, и за это его любили.       И всё-таки Гарри тосковал. Ему не хватало Северуса, их разговоров и ласки. Всё, что происходило теперь, было всего лишь паузой, во время которой Гарри учился простой радости, привыкал к мысли, что он сделал что-то полезное, как это делает врач, учёный или художник. Но мучительной была и мысль, что на такой работе пришлось бы провести всю жизнь. Впереди ждало что-то туманное. Гарри и чувствовал что-то неясное, непонятный зуд, о котором он сказал Сириусу. Это ощущение тревожило его, делало неприкаянным. Как будто он должен был сделать что-то, но что и как — не знал и поэтому созидал самым простым способом — собирал камни вместе с новым приятелем Джеком. Необработанный, тяжелый мрамор привлекал взгляд, и Гарри хмуро разглядывал пиленые глыбы, вытирая пот со лба и приспустив респиратор. Его мысли занимали скульптуры Лондонского музея. Нужно только отбить лишнее, думал он, и его рука, выпачканная в белой мраморной пыли, мягко сжимала необработанный камень.       В перерыв они с Джеком выходили пообедать на крышу, потому что мраморная пыль оседала на всем. Кончался март, и в воздухе отчаянно пахло весной. Гарри дрожал от нетерпения — он ждал тепла, ждал Северуса, ждал ответа на собственную жизнь.       Джек оказался неплохим парнем, и Гарри утешал себя тем, что приобрел хорошего приятеля. Они познакомились в одном из захолустных баров на окраине. Широкоплечий, крепкий русоволосый парень с ласковыми карими глазами угостил его выпивкой после того, как Гарри пообещал местному задире, что засветит ему по физиономии. Джек и привёл Гарри в каменоломню.       Пару дней спустя, усевшись на парапете, Гарри взял предложенную смятую папиросу-самокрутку. Горький дым оставил неприятный привкус. В теле возникла слабость. Гарри и Джек молча смотрели в сторону фабричных труб. Серое небо висело как гигантская подушка. Солнце спряталось, и повеяло холодом, но перерыв приносил удовольствие. Гарри спросил, давно ли Джек в каменоломне.       — Пять лет. Но больше деваться некуда.       — Это почему?       Тот замялся.       — Я дезертир. Мне было двадцать. Попёрся в армию, думал, это, типа, очень круто. И бабки, конечно… Ну, послали нас, ясное дело… в миротворческие войска.       — Творить мир автоматом?       — Вроде того. А я, короче, бросил я оружие. Не смог убить. Из армии меня тут же выперли, хорошо, под трибунал не отправили. Пособия мне, конечно, не видать, да и на нормальную работу не устроиться. А мой отец… Я для него не мужик теперь.       Гарри докуривал сигарету и рассматривал свои сбитые руки в ссадинах. На ладонях появилось несколько новых волдырей.       — Один со мной был, ордена заработал, — продолжил Джек. — Но в прошлом году тоже из армии ушел… Пол сменил. Бабой стал. Буфера навертел. Всё отобрали: и ордена, и даже пенсию за ранение. И семья, и сослуживцы отвернулись. Он в Шотландию переехал, подальше, я с ним переписываюсь иногда.       — Ты… — Гарри замялся. — Ты, ну, с ним…       — А ты гомофоб?       Лёгкая улыбка, которую Гарри подарил Джеку, всё объяснила. По вечерам они частенько ходили в бар, и однажды, хорошенько выпив и выйдя проветриться, они оказались в подворотне у кирпичной стены. Джек, мускулистый, одетый в джинсы и кожаную куртку, привлекал. Это не укрылось, и Джек вполне ожидаемо поцеловал его. Гарри, у которого слишком долго не было секса, ответил, чувствуя, как пробуждается эрекция. Это всегда было гораздо круче, чем с девушками, и Гарри на мгновение забылся. Однако когда Джек грубовато сжал ему член, с виноватой улыбкой отодвинулся.       — Не надо, — сказал он решительно. Отказывать не хотелось, но Гарри всё же добавил: — У меня есть кое-кто.       — Судя по тому, как у тебя стоит, ты врёшь.       — Он уехал. Я уже больше месяца без секса.       — Тогда просто расслабься. Он не узнает.       Джек снова попытался расстегнуть ему молнию. Ширинку распирал вставший член, и это было нелегко. Гарри увидел, как обнажённая головка показалась из джинсов.       — Я не могу, — сказал он жёстче, с трудом запихивая член обратно, торопясь, пока Джек не взял его в рот и не убедил передумать. — И не хочу.       — Моногамия — это глупость, — сказал Джек, пожав плечами и поднимаясь. — А ты не глупый и красивый. Хороший секс отлично расслабляет после тяжёлой работы.       Гарри покачал головой.       — Извини.       — Да не проблема, — отозвался Джек, улыбаясь. — Один поцелуй и останемся друзьями?       Ему предложили возможность пощекотать себе нервы напоследок. Целоваться с кем-то своего пола для Гарри всегда было запретным, а теперь запретным вдвойне. Поколебавшись мгновение, он не удержался и склонился к Джеку, мягко скользнув языком в рот. Поцелуй всё же продлился дольше, чем он рассчитывал: слишком эротичным было ощущение недозволенного.       — Ты такой сладкий, — пробормотал Джек, нехотя отстранившись. — Обеспечил мне пару горячих фантазий, раз уж не обломилось.       Гарри тяжело дышал. Эрекция пульсировала мощными толчками. Он и сам знал, что его сегодня ждёт сеанс жаркого самоудовлетворения, но в фантазиях был совсем другой человек. Однако, несмотря на обещание остаться друзьями, работать с Джеком будет непросто.       Гарри написал письмо до востребования, которое предназначалось Гермионе. Он был уверен, что она поможет ему с новыми документами. На неё была вся надежда, и Гарри с нетерпением ждал ответа. А до поры до времени он каждое утро исправно отправлялся на работу, ведя незаметный, пристойный образ жизни. Вряд ли кто-то из соседей смог бы заподозрить его в чём-то незаконном. Гарри старательно избегал злачных мест, где мог встретить кого-то из бывших знакомых, и вечерних походов в бар. Немного привыкнув к физическому труду, теперь он выкраивал по вечерам время и осторожно перелистывал взятые в местной маленькой библиотеке книги. Гарри хмуро пробегал глазами тяжёлые, неприятные обороты, но мысль его работала ясно — за книгой был человек, и она больше не казалась бессмысленной. Если по утрам он слушал тех, кто работал с ним бок о бок, то по вечерам — тех, кого уже не было. А ещё он хотел однажды заговорить с Северусом на равных. Его слепые попытки взять в руки книгу были первым робким шагом в неизвестность. Гарри ощущал, что его ещё ждёт очень длинный и трудный путь, не менее трудный, чем тот, который он уже прошёл, а то, что с ним происходило сейчас, — только вступление, новое начало. И со смешанным чувством он откладывал книгу, лежал в постели, размышляя, и сам того не замечая, засыпал.       Первое время он радовался рутине, потом начал скучать. Волшебство исчезло. Мафия, погони и щелканье пистолетов, Мадагаскар, Северус и страдания из-за него — всё ушло. Его жизнь становилась обыденной, и Гарри понял, что как раз такую жизнь он и не хотел прожить. Он был искателем приключений, авантюристом. Мещанский или буржуазный образ жизни, полный благопристойности, материального достатка и желания, прежде всего, производить впечатление на окружающих, вызывали у него брезгливость. И этим осознанием Гарри был доволен, даже счастлив, потому что — теперь-то он знал это точно — счастье заключается в том, чтобы знать и принять, кто ты есть на самом деле.       Он не интересовался, кто занял его место в синдикате, но иногда его беспокоили мысли о Дамблдоре и о крёстном. Ни тот, ни другой не оставят его в покое. Так и вышло. Спустя полтора месяца после его разговора с Сириусом, Гарри обнаружил, что за ним следят. Не медля, он собрал свои нехитрые пожитки, вылез на улицу по пожарной лестнице и больше не вернулся ни в свою комнатку, ни на работу в каменоломню, где его так и не дождался новый друг.