мусор

Юнги стесняется говорить, но Чонгуку не нужно это. С тех пор поход к морю — традиция, и Юнги смирнеет, не так дичится и даже: — Чонгук, куда сегодня? К тебе? Ко мне? Чонгуку за радость слышать, просто слышать это, потому: — Куда больше хочешь, хён, я за тобой на край света. Море шумное, но ласковое, Юнги неистово к нему тянется, неистово трепещет (Чонгук хочет, чтобы в его руках Юнги ), и это вселяет надежду в Чонгука. Вселяет в Юнги жизнь. Чонгук не говорит о прошлом то, чего Юнги не хотел бы слышать. Чонгук всё о хорошем, скрупулезно обчищая шелуху лишних деталей с воспоминаний своей семьи, себя лично, никаких Бинни, Хосоков, никаких даже Юнги — только он, мать, отец его. Чонгук поспевает за Юнги следом, Юнги тормозит изредка, не оглядывается. Чонгук надеется потому, что Юнги знает. Чонгук не оставит его. — А по ту сторону реки ты был? — Нет, а что? — Хён, тебе уже двадцать пять, а ты дальше города нашего и не был нигде? — Почему это? Я ездил в соседний. Как-то, — Юнги замолкал и погружался в воспоминания. Делал он это, пожалуй, часто, слишком часто, но Чонгук привык. Юнги впускал его, позволял остаться на ночь, Чонгук был терпелив. — Хён, покажешь ли ты мне когда-нибудь ту комнату? Я помню её слишком плохо. — Зачем тебе? — Я просто хочу быть частью твоей истории. — Ты итак, — Юнги вёл рукой вокруг, камни острые, мокрые, на них упади носом вперёд — разбейся. Чонгуку нечего противопоставить, а потому: — Ладно. Ладно. Чимин всё ещё рыжий, и удивлённо смотрит то на Чонгука, то на Юнги. — А в школу ты, мальчишка, ходишь ещё? — Да, хён, естественно. — Тогда берись за уроки. Взрослым нужно поговорить. Разговора не складывается, Юнги весь грязный, свинюшка не лучше Чонгука, только что воротник поправил. — Даже не знаю, плачевно это или к лучшему, — Чимин вроде как улыбается, а вроде как просто вертит стакан в руках. Пластинка им выбрана в такт настроению — тягучая, медленная. Вновь моросит, и ветер норовит выломать окна. — А что ты? Видел Тэхёна? Чимин ставит стакан на стол — сделал едва ли глоток — пластинка, зашуршав, закончилась. Последние ноты повисли в воздухе. — Тэхёна? А кто это? Чимин улыбается, а Юнги не выдерживает. Говорит: — В день, когда ты забудешь, я, наверное, умру. — Посмотрим, Мин Юнги. Чимин выходит, заглушая дверью своё: — Посмотрим. Ноябрь финиширует. Юнги в лицо ледяной воздух и ему, пожалуй бы, заболеть. Тэхён отдаёт письма, скрученные в стопки, с пометками, говорит: — Ах, хён, привет, сморкается, сдёргивает очки и трёт слезящиеся глаза пальцами. Всё растворяется и сливается, так что рыжее пятно у входной двери он едва ли различает. Какой-то больной кидается Юнги под велосипед, и Юнги, всё давно бросивший, бросается головой вперёд, разбивает висок, а парень и не думает извиняться. Он говорит: перепакуйте, адреса всё равно не было, только имя одно, «Чон Чонгук», я не знаю, кто это.