Нежность роз

Гости, которые свалились, как снег на голову, это сущие пустяки, по сравнению с теми гостями, которые упали, как сосульки изрядных размеров. Юрий Татаркин

— Герр Сальери! — чей-то испуганный голос заставил Антонио проснуться и вскочить на кровати. — Сальери, проснитесь! Капельмейстер посмотрел на дверь своей спальни, спросонья не понимая, кто ломится к нему посреди ночи. За окном было темно и пасмурно, шел сильный дождь. В дверь снова застучались так, будто бы в доме случился пожар. Сальери поднялся с кровати, второпях накидывая халат на плечи и обуваясь в мягкие тапочки. В отличие от своего странного сна мужчина никогда не спал обнаженным, и сейчас на нем, кроме халата, была длинная мужская сорочка и тонкие фланелевые бриджи. Антонио подошел к двери и резко дернул её на себя. Перед ним стоял его дворецкий и испуганно сжимал подсвечник с тремя коптящими свечами. Увидев недовольного тем, что его разбудили, господина, слуга сжался от его прищуренного взгляда. — Ну, — спросил Сальери и вопросительно поднял брови, — в чем дело? — Там… — дворецкий резко обернулся и снова посмотрел на мужчину. От резкого движения воск с горящих свечей капнул на паркет из дубового дерева, и слуга, издав тихий писк, наклонился, чтобы стереть его. Музыкант нетерпеливо схватил его за плечо и хорошенько встряхнул. — Что — «там»? — Сэр, там, — дворецкий вытаращил глаза и замахал свободной рукой, пытаясь что-то изобразить, — я пытался, а он все равно требует встречи с вами. Моцарт точно помешанный! Антонио переменился в лице и, выхватив подсвечник у слуги, быстрым шагом направился к входной двери. Моцарт в последнее время вовсе не показывался на публике. Говорят, он сошел с ума после своего сокрушительного падения с высот славы из-за провала очередной оперы. Чего только стоят дворцовые сплетни: Сальери краем уха слышал, что сама Смерть заказала реквием у маэстро, тем самым дав Амадею знак, что он скоро покинет бренную землю. Мужчина быстро пересек коридор правого крыла своего особняка, где находилась его комната, и сбежал по парадной лестнице вниз. Дворецкий семенил за ним, что-то бормоча вслед. — Где же он? — нетерпеливо воскликнул Антонио, оглядывая пустой холл. Он поднял руку с подсвечником вверх, пытаясь осветить большее пространство. Сердце отчего-то тревожно билось в груди, словно предчувствуя неприятности. — Это вы, Сальери? — в темноте раздался слабый взволнованный голос Амадея. У самой двери стоял не кто иной, как Вольфганг Амадей Моцарт. Он был одет не по погоде легко: льняная рубашка с широкими рукавами, на которой была ослаблена шнуровка, черные кюлоты и башмаки на невысоком каблуке, что были обуты на босую ногу. Вечно взъерошенные волосы были мокрыми. Капли стекали по ним на лицо юноши, скользили по щекам и подбородку. Вольфганг стоял, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал; казалось, все расстояние от своего дома до особняка Сальери он пробежал. — Герр Моцарт, — Антонио быстрым шагом подошел к юноше, не понимая, что же привело его сюда в эту ночь. Вольфганг тяжело оторвался от стены и опустил ладонь на плечо капельмейстера, будто боялся, что самостоятельно не устоит на ногах. Его била легкая дрожь от холода. Антонио машинально опустил ладонь на спину композитора, чтобы удержать. — Вы совсем свихнулись, Моцарт, — проговорил музыкант, почувствовав, что ткань под его пальцами была мокрой, — придти ко мне в такую погоду и в таком виде. Да на вас и сухой нитки нет! Вот, надевайте. С этими словами он снял свой халат и попытался накинуть его на плечи юноши, но тот резко замотал головой и до боли стиснул плечи Антонио тонкими пальцами. — Нет, герр Сальери. Вы должны выслушать меня, — Амадей резко обернулся назад, будто за ним по пятам гналась смерть. Он сделал шаг к мужчине и с мольбой в глазах произнес: — Мой реквием, я… — тело Вольфганга сотряс надсадный кашель, — я боюсь, что не успею закончить его в срок. Я принес вам ноты «Лакримозы». Прошу вас… Мужчина замер, с удивлением глядя на юношу, что протягивал ему папку с нотами, которую все это время держал в руке. Амадей действительно был болен: его тело бил озноб, руки были холодными, словно ледышки. Лицо выглядело очень бледным и измученным, на щеках давно пропал привычный здоровый румянец, а под глазами залегли большие темные круги. И хотя глаза как обычно блестели, но сейчас они смотрели на мир не с вечным вдохновением, а с некой долей решимости и печали, словно секунда за секундой в них угасала жизнь. Вольфганг еле стоял на ногах и после того, как Антонио взял из рук его ноты, вовсе ослабел. Капельмейстер отдал подсвечник слуге, что все еще стоял рядом, с ужасом взирая на происходящее, и открыл папку. Увидев до боли знакомый почерк, мужчина стиснул зубы, но взгляд его продолжал изучать строки. Как всегда, сложно и великолепно. Даже на грани жизни и смерти композитора не покидал его дар. Увидев, что Сальери заинтересовался его последним произведением, Моцарт слабо улыбнулся и отпустил плечо мужчины. Юноша упал бы прямо здесь, если бы Антонио не заметил вовремя, что Моцарт теряет сознание и не поддержал его. — Вы закончите реквием за меня? — Амадей отчаянно цеплялся за остатки жизни, пытливо глядя в глаза Сальери. — Закончите? — Вы сами закончите его, как поправитесь, — негромко, почти шепотом, ответил Антонио, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Вольфганг действительно выглядел так, будто скоро отдаст Богу душу. Он отчаянно противился попыткам мужчины укутать его в халат. Казалось, что реквием - единственное, о чем он сейчас думал. — Нет, мой друг. Смерть уже близко, — слабо улыбнулся Амадей и закрыл глаза, потеряв последние силы. Антонио почувствовал, как по телу расползается холодное и страшное черно-липкое чувство страха, заставившее все его тело онеметь на несколько мгновений. Он выпустил папку с нотами из рук и прижался щекой к груди Амадея. Почувствовав тихое сбивчивое дыхание, мужчина выдохнул с облегчением. Сальери подхватил юношу на руки и удивился, до чего же он легкий. Видимо, болезнь, как червь, подточила его изнутри, отчего парень здорово похудел и осунулся. — Что стоишь?! — закричал он дворецкому, удобнее взяв Вольфганга на руки. — Живо за доктором! Антонио быстро понес юношу в свою спальню, чтобы поскорее уложить его в теплую постель. Тот даже в бессознательном состоянии трясся от холода. — Но как же?.. — замялся слуга, припоминая, как Сальери частенько злился на молодого композитора и ругал того на чем свет стоит из-за его чертовски сложных в исполнении произведений. Мужчина резко остановился и крепче прижал к себе драгоценную ношу, затем повернул голову к плечу и прошипел сквозь зубы: — Живо. Быстро добравшись до спальни, Сальери опустил юношу на постель и, не мешкая, стал снимать с него мокрую одежду. Руки у мужчины отчего-то тряслись, а сердце билось с бешеной скоростью, казалось, где-то в горле. Только бы не помер, с отчаянной злостью подумал про себя Антонио, путаясь пальцами в шнуровке на штанах юноши. Еще не хватало того, чтобы королевского капельмейстера обвинили в смерти Моцарта. Поначалу все было как в одном из дурных снов: полуобнаженный Вольфганг в его кровати, совершенно беззащитный. Только вот на отчаянного соблазнителя, каким Моцарт слыл среди дворцовой знати, сейчас он похож не был. Его мокрые волосы разметались по подушке, болезненное выражение лица не сулило ничего хорошего, а щуплое тело постоянно лихорадило. Укутав юношу в одеяло, Сальери кинулся к приоткрытому окну и захлопнул створки, чтобы прохладный ночной воздух не проникал в комнату, затем подошел к камину и разжег его. Эти действия заняли у него минут десять, так как дрожь в руках все не унималась. Услыхав негромкий стон, мужчина кинулся к своему заклятому сопернику и склонился над ним. — Реквием… — Амадей приоткрыл глаза и снова закашлялся, пытаясь стянуть с себя тяжелое одеяло. — «Лакримоза»… Он с тихим стоном откинул голову на подушку и закрыл глаза. Антонио выругался и снова укрыл парня. На миг он случайно коснулся до его руки и почувствовал, что Амадей до сих пор дрожит от холода. В комнате, как назло, было прохладно - камин только-только разгорался, и даже Сальери продрог до костей. А ведь не он четверть часа назад находился под проливным дождем на улице. Мужчина не представлял себе, как ему согреть музыканта. В голове его молнией мелькнула мысль о том, чтобы покрепче обнять юношу, и он уцепился за неё, как за спасительную соломинку. Нерешительно переступив с ноги на ногу, музыкант приподнял край одеяла и забрался в постель. Он лег рядом с Амадеем и привлек его к себе. Моцарт в полузабытьи обвил руками талию мужчины и уткнулся носом ему в грудь, прижимаясь к желанному теплу. Антонио затаил дыхание, опустив ладонь на его голую спину, и провел по ней рукой, поглаживая. Кожа была гладкой и нежной, будто шелк, совсем как в его странных снах. В глупых, до безобразия абсурдных и в тоже время чарующих снах. Сальери ненавидел Моцарта настолько сильно, насколько был влюблен в его музыку. Эти чувства перемешались в нем, и иногда мужчина не мог понять, что же на самом деле испытывает к этому бесконечно одаренному юнцу. Если бы он только продолжал писать свои произведения и не пытался шагать через головы тех, кто выше него по происхождению и положению в обществе, все сложилось бы иначе. Так ведь нет, вечно ему хочется идти наперекор всем. Амадей совсем затих у него на груди, и Антонио затаил дыхание, вслушиваясь в каждый вдох и выдох мальчишки. Мужчина поймал себя на том, что безостановочно гладит юношу по спине, стараясь поближе прижать его к себе. Кончики его пальцев дотронулись до выступающих позвонков на спине Вольфганга и медленно двинулись вниз. Сальери облизнул отчего-то пересохшие губы и опустил горячую ладонь на поясницу парня, все еще ведя рукой вниз. Когда его пальцы натолкнулись на ткань нижнего белья Вольфганга, музыкант сглотнул, чувствуя себя так, будто бы совершает святотатство. Все же он не смог бороться с искушением и опустил ладонь на мягкие ягодицы парня поверх белья. Сальери закрыл глаза и откинул голову на подушку, почти не дыша и наслаждаясь моментом такой близости. Где-то внизу хлопнула парадная дверь, и Антонио открыл глаза, тут же отдергивая руку. Он поднялся с кровати, осторожно выпуская Моцарта из объятий, и поспешил вниз. В полумраке прихожей Антонио увидел два мужских силуэта. Это были его дворецкий и фамильный врач. — Доктор Боск, спасибо, что приехали, — поприветствовал капельмейстер доктора, крепко пожав ему руку, — идемте же! Через несколько минут Сальери и его дворецкий молча наблюдали за тем, как доктор, достав свои инструменты из потертого саквояжа, осматривал молодого музыканта. Он то прощупывал пульс молодого человека, то слушал его хриплое дыхание, мерил температуру и стучал по его спине, прислушиваясь к чему-то через стетоскоп. Наконец он начал складывать инструменты, недовольно покачав головой. Сальери, который стоял у стены, скрестив руки на груди, заметно побледнел и выжидающе поглядел на доктора. — Запущенная форма простуды, которая перешла в воспаление легких, и сильная утомленность. Неудивительно, что юноша и на ногах-то не держится. С этими словами доктор Боск сложил последний инструмент в свой саквояж и раскрыл в нем второе отделение. В комнате резко запахло лекарствами и различными травами. Мужчина выложил на прикроватный столик несколько флаконов с лекарством и, объяснив, что и когда нужно давать больному, посмотрел на хозяина особняка. — Жить будет, если переживет эту ночь. Затем, распрощавшись с Сальери и его дворецким, врач покинул дом.