Нежность роз

Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда на страже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерение, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов — вот что я называю жизнью. М. Лермонтов

Через некоторое время, напоив Амадея нужными лекарствами и разрешив дворецкому пойти спать, Сальери устало опустился в кресло напротив кровати, где лежал юноша. Тот спал под теплым одеялом, но безмятежным его сон назвать было трудно. Он беспокойно метался на кровати, что-то тихо бормотал. Антонио уже не рад был тому, что слуга впустил юного музыканта в дом, но, с другой стороны, то, что Вольфганг доверил ему, сопернику, последнее свое творение, весьма льстило. Вспомнив о нотах, которые отдал ему Моцарт, мужчина поднялся с кресла, спустился в холл и забрал папку. Так как оставлять Амадея одного Сальери не хотел, он вновь поднялся в свою спальню и устроился в том же кресле. Антонио открыл папку и опустил взгляд на нотные строки. — Лакримоза - «Мои слёзы», — негромко прочитал он и снова посмотрел на Моцарта, который стал обеспокоенно метаться по кровати. Амадею внезапно стало хуже, он уже не понимал, где находится и почему не слышны тихие всхлипывания его Констанции. Она не раз пыталась отправиться за врачом, но юноша останавливал её, ведь был уверен, что смерть скоро придет за ним. Жена не позволяла ему вставать с постели и пыталась заставить Амадея поверить в скорейшее выздоровление, и, самое важное, к нотам Констанция его не подпускала, боясь, как бы он не отправился в мир иной, едва закончив свою «Лакримозу». Но даже будь у него ноты под рукой, Вольфганг не смог бы придумать достойное окончание этого сочинения. Когда он закрывал глаза, то ясно слышал, как будет звучать «Лакримоза», от самого начала, но конец воспроизвести не удавалось. И тогда в голову ему пришла странная мысль - отправиться к Сальери. Когда Амадей видел странный блеск в его глазах, блеск, который мог одновременно означать и восхищение, и сильную зависть, у него будто просыпалось вдохновение. Ведь видеть смесь этих противоречащих эмоций во всегда сдержанном мужчине для Моцарта было странной радостью. Будто на короткое время, на один лишь миг, Сальери признавал, что молодой маэстро его опередил. Амадей сжимал тонкими пальцами одеяло и пытался вспомнить, действительно ли он добрался до особняка капельмейстера или же ему все это снится. И, черт возьми, почему же он не слышит тихие рыдания Констанции? Внезапно тянущая тупая боль во всем теле, отчаянно преследовавшая юношу на протяжении нескольких недель, начала стихать. Медленно по всему телу расползался приятный холод, а беспокойные мысли, которые не давали покоя, стали покидать его голову. Даже окончание собственного реквиема, ради которого парень жил последние несколько дней, перестало волновать его. Странное чувство покоя и безразличия увлекало за собой, заставляя забыть, что нужно дышать. Перед глазами юноши проносились моменты его жизни и воспоминания о людях, которые заняли в ней немаловажное место. Строгое выражение на лице отца, взволнованный и усталый взгляд матери, лукавая улыбка Алозии Вебер, заплаканные глаза Констанции и полный ярости пронзительный взгляд Сальери. Сальери… «Интересно, будет ли он сожалеть о моей смерти или радоваться, что молодой, но достойный соперник наконец исчез из его жизни?» — подумал Вольфганг, чувствуя, как холодеет тело. — Моцарт! — знакомый голос императорского капельмейстера звучал будто издалека. — Выпейте это немедленно. Почувствовав, что ему помогают присесть, и как к его губам прикоснулся холодный металл ложки, Амадей поморщился и повернул голову на бок. В лицо ударил непривычно яркий свет, и из-за этого на глаза навернулись слезы. Что же все-таки происходит? Постепенно, когда глаза немного привыкли, юноша смог разглядеть, что вокруг вовсе не загробный мир, а окно незнакомой ему спальни. Оказывается, уже наступило утро. Юноша, медленно моргая, обвел взглядом комнату: широкая кровать, на коей, собственно, он и расположился; большое окно, прикрытое лишь тонким тюлем; горящий камин, в котором тихо потрескивали дрова, и мягкое кресло, стоящее у стены. Стены были приятного золотистого оттенка, тяжелые портьеры на окне - коричнево-красного цвета, в тон паркету, а вся мебель была темного оттенка, похожего на цвет красного дерева. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Вольфганг повернул голову в другую сторону и увидел Сальери, который сидел рядом с ним на кровати и протягивал ему ложку с какой-то жидкостью, приятно пахнущей травами. — Что это? — хрипло спросил юноша и поморщился - у него не на шутку разболелось горло. — Яд, разумеется, — в голосе мужчины слышались нотки иронии. — Я всю ночь провозился с вами, чтобы утром собственноручно отправить на тот свет. — Яд - это хорошо, — пробормотал Вольфганг, приподнимаясь на локтях, и послушно выпил лекарство. Амадей чувствовал себя отвратительно: все тело снова начало ломить, ему было то холодно, то жарко, плотная ткань постельного белья, казалось, причиняла боль при любом движении, вдобавок к этому у него разболелось горло, да так, что и говорить было сложно. Но, несмотря на все это, сейчас ему было намного лучше, чем вчера и позавчера. «Я провел здесь всю ночь?» — отстраненно подумал Вольфганг, обессилено откидываясь на подушки. Сальери невольно проследил взглядом, как губы Моцарта осторожно обхватывают ложку, а затем кончик его языка скользит по губам, собирая остатки лекарства. То, что Амадей пришел в себя так быстро, и радовало, и, одновременно, огорчало мужчину. Возможно, где-то в глубине души он надеялся, что его соперник не переживет этой ночи. Тем временем Вольфганг обнаружил, что раздет и отчего-то стушевался, кидая недоуменные взгляды в сторону Сальери, который уже рассматривал один из стеклянных флаконов, что стояли на тумбочке рядом с кроватью. Казалось, эти пузатые пузырьки волновали его больше, нежели полуобнаженный молодой композитор в постели. — Как вы себя чувствуете? — с наигранным безразличием спросил Сальери, хотя усталый из-за бессонной ночи вид говорил об обратном его отношении к происходящему. — Спать хочется, — честно прохрипел Моцарт и тоже перевел взгляд на бутылочки. — Так спите. Как говорят, сон - лучшее лекарство. И вот еще, возьмите, — с этими словами Антонио протянул Вольфгангу небольшой колокольчик с удобной ручкой. — Позвоните в него, если вам что-нибудь понадобится. Мои слуги с удовольствием вам помогут. Когда юноша закрыл глаза и задремал, все еще сжимая в руках колокольчик, что дал ему капельмейстер, Сальери резко поднялся с кровати и, плотнее запахнув халат, отправился в соседнюю комнату. Обычно она служила апартаментами для гостей Антонио, но, право слово, не тащить же туда сейчас молодого маэстро в таком состоянии. Скинув халат прямо на пол, мужчина нырнул в прохладную постель и почти сразу же уснул. Последующие несколько дней Моцарт в основном спал, свернувшись под теплым тяжелым одеялом. Он время от времени просыпался, чтобы принять лекарство и снова засыпал. Сальери поручил своей малочисленной прислуге присматривать за молодым музыкантом, сам же старался не беспокоить его. Мужчину терзали сомнения: стоит ли сообщить Констанции Моцарт, которая несколько дней подряд безуспешно пыталась найти мужа, что это вечно растрепанное недоразумение сейчас находится в его доме, или же держать всё в тайне? Представив её, рыдающую над почти бездыханным Амадеем и постоянно кричащую о том, что все будет хорошо, Антонио решил повременить с этим. Истеричная женушка, по его мнению, - не лучшее лекарство для юноши, который только что чудом вырвался из цепких лап смерти. Так или иначе, когда он случайно столкнулся с Констанцией у королевского дворца, на вопрос о том, видел ли он Вольфганга, мужчина отрицательно покачал головой и выразил свои соболезнования девушке. При дворе поползли слухи, что Амадей попросту сбежал из города, не выдержав позора. Кто-то утверждал, что видел, как молодой композитор бросился в реку с тяжелым камнем на шее. Были слухи и о том, что злостный соперник Моцарта, Сальери, попросту отравил Вольфганга и избавился от его тела. Но эти слухи волновали лишь простой народ и близких друзей Амадея, для знати исчезновение утратившего свою славу юноши было не более чем поводом для разговора за чаепитием.