Нежность роз

Поэзия — гибкий, колеблемый ветром ствол, Который однажды замрет в переплетах твердых. Слово бессмысленно, если оно мертво. Назвался поэтом — учись воскрешать из мертвых. Кот Басё

Если бы раньше кто-нибудь сказал Сальери, что он должен будет прийти к Моцарту по первому его звонку в колокольчик, то капельмейстер рассмеялся бы от души. Эта ситуация казалась такой нелепой и в то же время оскорбительной, что мужчина старался не думать о ней. Он размышлял о том, как можно извлечь из этого всего пользу. Разумеется, когда истощенный и полуживой Амадей добрался до его дома с единственной просьбой - закончить реквием, Антонио не думал о выгоде. Сейчас он и сам не знал, почему не оставил молодого композитора бесславно умирать на пороге. Ведь Сальери не раз задумывался о том, чтобы уничтожить вольнодумца. Отравить, заплатить убийцам, дабы подкараулили его в темной подворотне, собственноручно придушить - способов, а тем более возможностей, мужчине предоставлялось множество. Но действовать открыто он не хотел - слишком теплое местечко занимал при дворе. Разумеется, никто, кроме прислуги в доме мужчины, не знал, что Амадей жив и даже идет на поправку. Но, если бы с ним что-нибудь приключилось, капельмейстера предали бы слуги. Они слишком сильно боялись гнева Господа, чтобы скрывать страшную тайну о смертоубийстве. Поэтому, как бы ни хотелось мужчине подсыпать яду в куриный бульон, которым питался юноша, он решил не рисковать. Тем более что когда-нибудь это встрепанное недоразумение, возможно, пригодится капельмейстеру. Что же, собственно, чувствовал Сальери к Вольфгангу, не мог объяснить и он сам. Будто все возможные и невозможные чувства и эмоции перемешались, переплелись в тугой узел в груди. И с каждым новым днем его сложнее было «распутать», сложнее было разобраться в себе. Сегодня ничего не предвещало беды. Настал день, когда у капельмейстера не было никаких забот, и Сальери спокойно спал до самого обеда. Даже факт того, что малочисленные слуги покинули дом по указу капельмейстера, дабы отдохнуть несколько дней, не пугал мужчину. Единственное, что доставляло ему некоторые неудобства - то, что Мари до сих пор не вернулась. Сальери начал уже жалеть, что заплатил девушке гораздо больше положенного, так как это по негласной договоренности значило, что она непременно вернется, но девушка отчего-то не спешила этого делать. Проснулся Антонио от настойчивого неприятного звона, что раздавался за стеной. Судя по звукам, Моцарт со всей силы звонил в многострадальный колокольчик. В последнее время «страдалец» был слишком уж активным: он то и дело порывался вскочить с постели, требовал листы для нот и, в частности, свою «Лакримозу». Но последнюю просьбу мужчина не выполнял, так как отчасти верил слухам, которые возникли после таинственного исчезновения Моцарта, будто именно это его незаконченное произведение едва не довело молодого композитора до смерти. Вольфганг злился, обижался, но смирился со своей судьбой и каждый раз недовольно смотрел на итальянца, когда тот приходил кормить его лекарствами и бульоном. Вместе с чернилами, пером и бумагой Сальери щедро снабжал юношу и книгами, заявив, что это будет лучше для его развития. Решив, что Амадей обойдется еще полчаса без его общества, мужчина положил подушку на голову, и звон из соседней комнаты стал гораздо тише. Далее последовали несколько минут тишины, и капельмейстер, сладко зевнув, задремал. Резкий глухой звук удара какого-то предмета в стену заставил мужчину вновь подскочить на кровати. Он сонно поморгал и заскрипел зубами. Паршивец, кажется, швырнул что-то в стену, как раз в ту, за которой спал Антонио. Быстро поднявшись с постели и накинув на плечи халат, Антонио вышел из комнаты и отправился в теперешнюю спальню Амадея. Прежде чем распахнуть двери, мужчина замер на несколько мгновений - теперь оттуда не доносилось ни звука. Напустив на себя грозный вид, Сальери вошел в комнату и впился взглядом в отощавшую от болезни фигуру на широкой кровати. Моцарт лежал на боку, спиной к итальянцу и, кажется, спал. Сальери подошел к нему и немного наклонился, дабы убедиться, что с юношей все в порядке. И, как назло, в этот момент капельмейстер не услышал его дыхания. Мужчина застыл на месте и шумно выдохнул, осторожно опуская ладонь на плечо Амадея. — Герр Моцарт? — негромко прошептал Антонио и осторожно повернул юношу на спину. Тот лежал на постели, очень бледный, с закрытыми глазами. Свободная рубашка задралась немного вверх, обнажая выступающие под кожей ребра юноши. Сальери неверяще повторил его имя громче, но ответа не последовало. Наконец он стал трясти его, как куклу, пытаясь привести в чувство, но безвольное тело в его руках никак не отзывалось на это. Мужчина замер, немного растерянно оглядывая худощавое тело молодого маэстро. В этот момент все его существо охватило беспробудно тоскливое чувство, будто в целом мире он теперь остался один. Не будет больше той волшебной, дивной музыки, которая проникала в самое сердце и заставляла душу трепетать, не будет больше молодого безумца, который осмелился бросить вызов всей дворцовой знати и Сальери в первую очередь. И все, что юноша успел сотворить, останется только нотными строчками, на память потомкам. И во всем виновен именно он, Сальери, который вовремя не пришел на помощь Амадею, что отчаянно звенел этим чертовым колокольчиком. — Моцарт, черт вас возьми, только попробуйте умереть! Вы слышите меня, Вольфганг?! — с этими словами капельмейстер еле слышно выдохнул и, опустившись перед кроватью на колени, прижался щекой к груди юноши, кусая губы от отчаяния. Вдруг послышался тихий смешок юного гения, и в волосы Антонио зарылись тонкие пальцы юноши, слабо сжимая мягкие пряди. Распахнув глаза от изумления и накатившего чувства злости, мужчина резко выпрямился. Он готов был испепелить взглядом этого шутника, который сейчас сонно моргал и потягивался с довольной ухмылкой на губах. — Да жив я. А пока вас дождешься, и впрямь со скуки помереть можно, герр Сальери, — проговорил Вольфганг, все еще хихикая. Антонио сжал ладони в кулаки и стиснул зубы. В его голове мелькали какие-то слова, обрывки фраз, образы, но он никак не мог сконцентрироваться на них из-за озорной ухмылки, что до сих пор играла на губах у наглого беспечного юнца. Вместо ответа капельмейстер высоко занес руку и отвесил шутнику звонкую оплеуху, от которой у Вольфганга зазвенело в ушах. Что ни говори, а рука у капельмейстера была тяжелая, Моцарт отдернулся назад и вытаращил глаза от возмущения. Не желая оставаться в долгу, Амадей недовольно прошипел что-то и, резко поднявшись на кровати, кинулся на обидчика, выставив перед собой руки. Сальери, ни слова не говоря, сделал шаг назад, и Вольфганг свалился с кровати на пол. После теплой пуховой перины встреча с жестким дубовым паркетом, который, к тому же, был весьма холодным, поубавила пыл юноши. Сальери повернулся к двери, вовсе не собираясь помогать Амадею забраться обратно на кровать, и оскорбленно бросил через плечо: — Шут гороховый. Мужчина вышел из комнаты, оставляя Вольфганга одного. Амадей, не долго думая, снова вернулся в кровать, придумывая самые изощренные пытки для своего врага. Юноша приложил ладонь к покрасневшей от несильного, но обидного удара по щеке и насупился. Посмел ударить самого Вольфганга Амадея Моцарта! Бесконечно одаренного композитора, на которого даже отец в детстве не поднимал руку. Да что это Сальери о себе думает? — Пошутить уже нельзя, — недовольно пробормотал парень, пододвигая к себе книгу, что лежала рядом на тумбочке у кровати и раскрывая её посередине. Он коснулся края листа с ровно напечатанными на нем буковками, и глаза его забегали по строчкам. Юноша поправил подушки и прислонился к ним спиной, удобно усаживаясь на кровати и вытягивая книгу перед собой. Он вполголоса начал читать: «Я жив. Но жив не я. Нет, я в себе таю Того, кто дал мне жизнь в обмен на смерть мою. Мертвец, я отдал смерть, присвоив жизнь живого. Теперь ролями с ним меняемся мы снова. Моей он смертью жив. Я отмираю в нем. Плоть — склеп моей души — ветшает с каждым днем. Обманчив жизни блеск. Кто к смерти не стремится, Тому под бременем скорбей не распрямиться! Страшитесь, смертные, дух променять на плоть! От искушения избавь меня, господь! Постиг всем существом я высшую идею: Все то, чего лишен, и все, чем я владею, И смерть моя, и жизнь со смертью наравне, Смысл и бессмыслица содержатся во мне! Какое же принять мне следует решенье? Я смею лишь желать. Тебе дано свершенье. Освободив мой ум от суетной тщеты, Возьми меня всего. И мне предайся ты!» * — Сколько экспрессии, — фыркнул Амадей и, пошарив рукой на тумбочке у кровати, взял один из чистых листов, которыми снабдил его Антонио. Затем он взял перо и, окунув его кончик в чернильницу, стал рисовать своего обидчика на бумаге. Тощий черный человечек в окружении жирных клякс совсем не был похож на Антонио, но это не помешало Вольфгангу дорисовать ему пышные залихватские усы и крутые, словно у быка, рога. После - Моцарт посмотрел на свое творение оценивающим взглядом и печально вздохнул. До чего же юноше было скучно одному в комнате. Он свернул плотную бумагу комком и запустил её в противоположную стену, затем устроился в кровати и прикрыл глаза, пытаясь уснуть. _______________ * «Озарение», Пауль Флеминг, немецкий поэт 16 века.