Нежность роз

Любовь — это чудо, потому что она замыкает весь мир на одном человеке, с которым вам хорошо. Любовь — это кошмар, потому что она замыкает весь мир на одном человеке, без которого вам плохо Паскаль Брюкнер «Похитители красоты»

После того, как Амадей принес композитору первый акт оперы, юноша не появлялся больше двух месяцев, и Антонио решил, что у маэстро творческий кризис. Торопить Вольфганга мужчина не хотел, поэтому старался не думать об этом, а занимался привычными для него вещами — писал музыку и заодно исправлял «ошибки» в партитуре Моцарта. Впрочем, исправлений было очень мало, потому что Сальери не хотел уничтожать ту гармонию, которую смог уловить и выразить в своем произведении Амадей, поэтому был очень осторожен. Дни шли своим чередом, сменяя друг друга, и постепенно время подходило к самому замечательному и радостному празднику в Вене — Рождеству. Сальери получил с десяток приглашений на балы, но настроение его было отнюдь не праздничным, поэтому он просто сложил их на краю своего письменного стола и благополучно забыл про них. «Интересно, приглашали ли Моцарта куда-нибудь? Я вообще ничего не слышал о его возвращении в театр, может быть, он решил повременить с новостью о своем «воскрешении»? Как на него это похоже — явиться во дворец во время бала, например, и объявить о том, что он жив и полон сил и вдохновения для дальнейшей работы. Только вот кто теперь захочет что-нибудь заказать ему? Ведь перед его исчезновением он прослыл в городе должником, которого преследовала полоса неудач» — думал Сальери, сидя за нотными листами и крутя в пальцах гусиное перо. С кончика пера сорвалась небольшая капелька чернил и упала на бумагу, расползаясь по ней бесформенной кляксой. Решив, что хватит с него затворничества, мужчина взял первое попавшееся приглашение со стола и сунул его в карман, затем быстро оделся, собираясь немного развеяться. Он быстро спустился с лестницы и, крикнув дворецкому, что уходит, распахнул дверь, жадно вдыхая свежий зимний воздух. Взгляд итальянца упал на застывшего от удивления Моцарта, который стоял на его пороге, подняв правую руку, чтобы постучаться в дверь. — Вольфганг? — Антонио даже открыл рот от удивления, но вскоре напустил на себя важный вид и улыбнулся уголками губ. — Что вы здесь делаете? — Принес второй акт, — Амадей улыбнулся, опуская руку и вытаскивая партитуру из сумки. Сальери скользнул по нему взглядом и негромко рассмеялся, когда юноша шагнул вперед и крепко обнял его. Моцарт был таким холодным, что мужчина даже поежился от мороза. Антонио так соскучился по этому встрепанному созданию, что не сразу заметил, как и сам обнимает его с таким же удовольствием. — Счастливого Рождества, Антонио. — Счастливого Рождества, Вольфганг, — растерянно проговорил капельмейстер, услышав, что Амадей назвал его по имени, а не сказал привычное «герр Сальери». — Проходите в дом, отогреетесь. Моцарт наконец отстранился от него и поспешно заявил: — Нет, я ненадолго. Констанция сказала, что убьет меня, если я не вернусь домой к полуночи. Мы решили отпраздновать всей семьей, а вы? Собираетесь куда-то? Вольфганг жизнерадостно заулыбался и снова протянул мужчине папку с нотными листами. — Да, я иду на бал к… — мужчина задумался о том, чье же, собственно, приглашение сейчас лежит у него в кармане, но вспомнил, что должен заплатить Моцарту за работу. — Подождите, я сейчас принесу ваши деньги. — Нет-нет-нет! — быстро проговорил юноша и поспешно помотал головой из стороны в сторону. — Это подарок. Вам. — Подарок? О, Вольфганг… А я ничего вам не приготовил, — Сальери изумленно смотрел на Амадея, беря из его рук папку. — Ничего и не нужно, — ответил ему австриец и потер озябшие ладони друг о друга. — Вам в какую сторону? Может быть, проводите меня вон до того фонаря, а там остановите извозчика? — Хорошо, пойдемте, — ответил ему Антонио и закрыл дверь. — С чего вы решили начать второй акт? — Гульельмо и Феррандо, возлюбленные девушек, переодеваются другими людьми и приходят к ним домой, а затем, по совету Альфонсо, начинают ухаживать за ними «наоборот»: любимый Дорабеллы ухаживает за Фьордилиджи, а Гульельмо — за Дорабеллой. — Девушки, конечно же, не поддаются им с первого раза. — Тогда изобретательные молодые люди притворяются умирающими и, в качестве «лекарства», требуют поцелуй от девушек. — Но и на этот раз их постигает неудача. — Однако девушки признаются своей служанке, что им понравились юноши, и тогда служанка уговаривает их пойти на свидания. Девушки поддаются ей и, в конце концов, влюбляются в своих искусителей. На этом второй акт закончен. Когда они дошли до фонаря, Амадей внезапно повернулся к Антонио и озорно улыбнулся ему. — Герр Сальери, а вы знаете знаменитую примету про снежинку в Рождественскую ночь? — Про снежинку? — переспросил Антонио и задумался, перебирая в голове различные поверья, наконец, он обратил внимание на Вольфганга, который внимательно глядел на своего собеседника, желая поскорее рассказать эту примету. — Поведайте. — Вы должны вытянуть ладони вот так, — с этими словами юноша взял руки Сальери и повернул их ладонями вверх, — если хоть одна снежинка упадет на них и не растает, то сбудется ваше самое сокровенное желание. — Герр Моцарт, руки у вас как ледышки. Почему вы не носите перчатки? — сказал мужчина и нахмурился, все еще ощущая холодные пальцы на своих запястьях. — Я их дома забыл, — неудачно соврал юноша и потер замерзший нос рукавом. — Знаете, — Сальери мягко улыбнулся и, сняв свои перчатки, протянул их Амадею, — пусть это будет подарком. Вы подарили мне сегодня замечательную партитуру второго акта. Не хочу оставаться в долгу. Правда, существует поверье, что перчатки дарить — к ссоре. Вы должны дать мне что-нибудь взамен, например, монетку. Вольфганг постоял несколько секунд, словно размышляя, может ли он принять этот подарок. На самом деле у юноши не было перчаток, да и денег на них не было. Очевидно, капельмейстер догадался об этом и решил таким образом помочь ему. Перчатки были модные, изящные, а самое главное — теплые, на кроличьем меху. Потоптавшись на месте, Амадей все-таки поддался соблазну и взял их. Услышав про монетку, он легко кивнул и принялся рыться по карманам, молясь о том, чтобы там был хотя бы жалкий флорин, но, как назло, карманы его были пусты. Выбрав второе между теплом и хорошими отношениями с Сальери, Вольфганг с несчастным видом протянул перчатки обратно. Заметив замешательство на лице у Амадея, Антонио прикусил себе язык. Ну кто просил его вспоминать это глупое поверье! А когда молодой маэстро протянул перчатки обратно, Сальери недовольно нахмурился, мысленно отругав себя за непредусмотрительность. Но тут ему в голову пришла спасительная идея: он сунул руку в карман и, нащупав там монетку, протянул её Вольфгангу с таинственным видом. Амадей, кажется, понял, что мужчина собирается обмануть примету, и взял монетку, опуская её в свой карман. Через несколько секунд он снова достал её и протянул капельмейстеру, посмеиваясь. Не говоря ни слова, мужчина взял монетку, и тогда Моцарт с чистой совестью натянул перчатки на озябшие руки. Фонарь над их головами отчего-то потух (видимо, сильный ветер все-таки погасил пламя свечи, что находилась внутри), и музыканты с удивлением посмотрели вверх. — Спасибо вам за перчатки, — Вольфганг улыбнулся, чувствуя зарождающееся желание крепко обнять своего спутника. Сальери медленно опустил на него взгляд и решительно сделал шаг вперед, притягивая юношу к себе и крепко обнимая. Моцарт незамедлительно обнял его в ответ и улыбнулся, чувствуя, как сердце забилось с удвоенной скоростью. Антонио переполняла бесконечная нежность к этому созданию, хотелось отогреть его в своих объятиях и никогда больше не отпускать. Вольфгангу было холодно, у него даже зубы стучали от мороза. Но Сальери знал, что, если он предложит юноше заплатить за него извозчику, дабы тот довез его до дома, Моцарт оскорбится. Слишком уж он стремился быть независимым. Поэтому мужчина лишь легко отстранил Амадея и расстегнул пуговицы своего пальто, а затем снова привлек к себе. Вольфганг обвил его талию руками под пальто и прижался щекой к груди, в то время как Антонио взялся за края теплого пальто и обнял Вольфганга еще крепче, согревая. Сколько они так стояли — несколько минут или час — они не знали. Будто бы само время сейчас остановилось. На улице людей совсем не было, ведь Рождество — это праздник, который лучше всего проводить в кругу семьи или на веселом балу, а не бродить по улицам. Наверное, это было первое Рождество за последние пять лет, когда Амадей не грустил от того, что рядом с ним нет его родных. Закадычный враг, некогда злостный завистник, Сальери сейчас казался юноше таким нужным, таким теплым. Моцарт дотронулся холодными ладонями до спины под сюртуком мужчины и почувствовал под тонкой тканью рубашки его тепло. Ощутив, будто бы ему засунули туда две льдинки, мужчина поежился и крепче прижал к себе Вольфганга. Молодой маэстро тихо сопел, прижимаясь щекой к его груди и вслушиваясь в ровное, спокойное сердцебиение капельмейстера. Антонио наклонил голову и несмело прижался губами к виску юноши, закрыв глаза. Моцарт заулыбался и стиснул тонкими пальцами рубашку на спине у музыканта, медленно поднимая голову вверх. Мужчина открыл глаза и поймал его озорной взгляд. Все так же глядя Вольфгангу в глаза, итальянец прислонился лбом к его лбу, чувствуя, как на губах расплывается счастливая улыбка. Амадей скользнул ладонями по плечам капельмейстера, притягивая к себе ближе, и закрыл глаза. Все сейчас казалось таким правильным, будто бы кроме них двоих в этом мире больше никого не существовало. Сальери сглотнул и потянулся к губам юноши, но замер в нескольких сантиметрах, не решаясь. Амадей чувствовал его неровное дыхание на своих губах, их объятие становились все жарче, и, наконец, не выдержав напряжения, Вольфганг поднялся на цыпочки и преодолел это незначительное расстояние. Спустя секунду их губы встретились. Сальери затаил дыхание, не веря своему счастью, а Моцарт, наоборот, смог вдохнуть полной грудью. Этот поцелуй длился недолго и был совсем невинным, но оба они чувствовали его невероятное тепло. Понимая, что ему уже не хватает воздуха, Антонио на миг качнулся назад, чтобы вдохнуть, а затем вновь припасть поцелуем к этим желанным губам, но Амадей отчего-то вздрогнул и резко отшатнулся от него. Волшебство, которое подарило это нежное прикосновение их губ, внезапно оборвалось, и Вольфганг смотрел на капельмейстера с неким замешательством. — Я пойду домой, — неуверенно произнес он, сделав еще один шаг назад. — Спасибо за перчатки, герр Сальери. — Вольфганг! — взволнованно позвал его мужчина и протянул к нему руку. — Подождите! Но Амадей резко сорвался с места и, свернув с широкой дороги, во весь дух помчался домой по заснеженной тропинке. Впервые в жизни в нем сейчас боролись несколько чувств — страх и бесконечная нежность к этому человеку, и он не знал, что делать и как вести себя с ним дальше.