Нежность роз

Больше не будет больно и плохо. «Сегодня» не кончится никогда! Между выдохом каждым и вдохом С неба летит звезда… Флёр «Больше не будет больно и плохо»

Антонио проснулся от того, что по его лицу гулял яркий солнечный луч. Мужчина инстинктивно прикрыл глаза тыльной стороной ладони, с легким недовольством отметив про себя, что забыл вчера задернуть шторы, и первые робкие лучи зимнего солнца проникли в его окно, не позволив досмотреть яркий красочный сон. Сальери завозился на постели и приподнялся на локтях, сонно моргая и осматривая комнату, как вдруг по его телу пробежала волна дикого сказочного наслаждения, неведомого ранее, заставившая музыканта ослабеть и откинуться на спину с тихим стоном. Все еще не понимая спросонья, что это такое, капельмейстер лихорадочно сунул руки под мягкое воздушное одеяло, чтобы прикоснуться к низу своего живота — а именно оттуда и началось это странное удовольствие, и пальцы его наткнулись на чью-то шевелюру, обладатель которой вытворял под одеялом невесть что. Мужчина приподнял край одеяла и ощутил, как от увиденного кровь прилила к щекам, и они покрылись легким румянцем. Антонио, облизнув вмиг пересохшие губы, откинул голову на подушку, и сипло произнес: — Вольфи… — Доброе утро, герр придворный капельмейстер, — шутливым тоном ответил ему Моцарт, уютно расположившийся между его ног, и покрывающий ласковыми поцелуями внутреннюю сторону бедер композитора, не забывая уделить внимание и напряженной плоти мужчины. — Он проснулся раньше тебя, и я решил поприветствовать его первым, если ты, конечно, не против. Сальери лишь отрицательно помотал головой из стороны в сторону, показав, что совсем не против, и Амадей, довольно ухмыльнувшись, снова накрылся одеялом и провел кончиками пальцев по тонкой чувствительной коже, уже влажной от дразнящих ласк, а после продолжил этот путь губами, горячо дыша. Ему безумно нравился вкус Антонио: он был слегка солоноватым, пряным и совершенно неуловимым, отчего хотелось испробовать его еще и еще. Слыша тихие робкие стоны мужчины, который слегка приподнимал бедра от каждого жадного прикосновения юного маэстро, Вольфганг понимал, что для итальянца это впервые, также как и для него самого. Моцарт медленно, словно боясь испугать мужчину, провел руками по его бедрам вниз, огладил горячими ладонями колени и после повел кисти рук вверх, возвращая и устраивая их под поясницей Антонио. Амадей продолжил ластиться к нему, покрывая влажными ненасытными поцелуями нежнейшую кожу, слегка прихватывая её губами и касаясь кончиком языка до самых чувствительных мест, от прикосновений к которым крепкие уверенные пальцы итальянца сильнее зарывались в его непослушных волосах и притягивали к себе ближе. Сальери, не ожидавший таких откровенных утренних ласк, только и мог, что тихо постанывать, стыдясь самого себя, и перебирать растрепанные волосы, кончики которых едва ощутимо щекотали низ живота. Горячее дыхание Моцарта под одеялом будто обжигало и без того чувствительную кожу, отчего мужчина немного поджал живот, но через несколько секунд стал полностью расслабляться, разомлев от жадных и умелых прикосновений, от которых по всему телу поползли мурашки. Вольфганг глухо постанывал под одеялом, подтверждая одну простую истину: ему и самому нравятся эти, до безумия неприличные, нежности. Но долго задерживаться он там не стал, почувствовав, как разгорячился под ним маэстро. Прижавшись губами к смуглой бархатистой коже итальянца, Моцарт жадными поцелуями и покусами стал медленно подниматься вверх, опустив руки по обе стороны от бедер Сальери и упираясь ладонями о мягкую перину. Он, словно играясь, провел влажным горячим язычком вверх до впадинки пупка мужчины и скользнул им внутрь, чем вызвал у пламенеющего желанием музыканта новые стоны удовольствия. Антонио был сражен таким вольным поступком австрийца, но ему было настолько сладко и приятно, что противиться своим чувствам Сальери не смог и, вскинув руки вверх, стиснул тонкими пальцами края своей смятой подушки, снова глухо застонав и медленно закрыв глаза. Сильное крепкое тело капельмейстера сводило Моцарта с ума — Антонио не был похож на полуобморочную кисейную барышню, бледную и хрупкую, готовую вот-вот свалиться без чувств. Нет, Сальери был очень красив по-своему, пусть не настолько гибок, но в нём чувствовалась сила и уверенность. Чего только стоили его крепкие, до невозможности тесные и горячие объятия! Жаркие поцелуи тем временем переместились на грудь и шею композитора, отчего Антонио распахнул свои восхитительные потемневшие от страсти глаза и нетерпеливо привлек к себе юношу для горячего и неистового поцелуя. Вольфганг послушно прильнул к нему, почти ложась сверху и наслаждаясь сладким, щекотным из-за колючей бородки мужчины прикосновением их губ, слегка прогнувшись всем телом, как дикий кот, когда крепкие уверенные руки музыканта обвили его талию, вжимая в себя как можно сильнее. — Антонио, — горячо прошептал Моцарт, опуская ладонь на бок мужчины и скользя ею ниже на бедро, — позволь мне… Сальери перевел на него затуманенный желанием взгляд и шумно сглотнул, не сразу осознав, что Вольфганг хочет сделать. В душе мужчины стало расти беспокойство, странная паника — ведь довериться и открыться кому-то настолько сильно, для музыканта было впервые. Отдаться не только телом, но и душой, полностью вверить свою судьбу и все свои чувства в руки этого взбалмошного юнца… Внутренний голос кричал и протестовал против подобного, но сердце, ритмично бьющееся в унисон с сердцем Вольфганга, не позволило разуму победить. Поэтому Сальери опустил ладонь на щеку юного маэстро и вновь привлек к себе для короткого прерывистого поцелуя, еле слышно шепнув: — Хорошо, Вольфи. Взгляд Амадея вспыхнул от этих слов и он, не удержав широкой улыбки, стал покрывать легкими поцелуями лицо Сальери, время от времени едва ощутимо проводя носом по его подбородку и шее, жадно вдыхая, словно хотел запомнить каждую черточку своего возлюбленного, впитать его аромат. Неожиданно он заметил красивую родинку прямо за ухом мужчины у самой кромки волос и восхищенно выдохнул, нетерпеливо прижавшись к ней губами, а после влажно проходясь языком, словно пробуя на вкус. Руками он провел по бокам Антонио, стискивая его кожу и оставляя едва заметные следы от коротких ногтей, отчего мужчина почувствовал себя добычей в руках дикого хищника. Чувствуя, что желание овладеть любимым стало уже нестерпимым, Вольфганг прислонился лбом ко лбу итальянца и, глядя ему в глаза, медленно подхватил его ногу, устраивая её на своем бедре, после чего осторожно скользнул двумя пальцами внутрь горячего тела, еле сдержав стон от того, что ощутил, как там тесно и жарко. Сальери в сладостной муке сдвинул брови к переносице, и тихо застонал от возникших из-за этого ощущений. Мужчине было совсем непривычно в таком положении, в нём боролись сразу несколько чувств: стыда и дикого желания. Но даже небольшая боль отступала на второй план, потому что он хотел полностью довериться своему возлюбленному, открыть ему своё сердце, свою душу и тело. Ради того сладострастного ощущения целостности и единения он готов был пожертвовать сейчас многим, только ради него, единственного и неповторимого в своем роде бунтаря и вольнодумца. Капельмейстер снова откинул голову на подушку и поджал губы, тяжело дыша и чувствуя, что сердце его бешено бьется в груди от переполняющих душу эмоций. Из-за этого он показался Амадею очень ранимым, и Моцарт, воспользовавшись этим моментом, наклонился ниже и стал шептать ему на ухо, прерывисто дыша: — Ну же… Расслабься, хороший мой. Я ни за что на свете не причиню тебе боли, — и снова накрыл нежные, истерзанные жаркими поцелуями губы Антонио своими устами. Музыкант открыл глаза и доверчиво поймал взгляд молодого маэстро, а после охотно ответил на его поцелуй, перестав сдерживаться, и еле слышно застонал, обвивая рукой его за шею, а вторую так и оставил на пояснице юноши, ласково поглаживая и прижимая к себе. Вольфганг осторожно, будто боясь поранить мужчину, стал медленно проникать в него, задержав дыхание и слегка прогнувшись в спине. Антонио сдавленно охнул и попытался закрыть ладонями своё лицо, умоляюще прошептав: — Прошу, Вольфи, не смотри на меня. Мне безумно стыдно. Моцарту хотелось немедленно отнять его руки от лица, чтобы видеть, как Сальери реагирует на такую откровенную близость, но вместо этого он уперся ладонью о мягкую перину рядом с плечом мужчины и, склонив голову, прижался губами к его щеке, лаская чувственными прикосновениями нежную родинку и шепча: — Хорошо, любовь моя. Я не смотрю, клянусь тебе. Не смотрю… После этих слов он прислонился лбом к плечу музыканта и стал двигаться очень медленно и осторожно, практически не покидая желанное тело. Он хотел, чтобы Антонио привык к этому чувству, расслабился и смог ощутить то самое удовольствие, которое могла принести только близость их тел, заставляя и души сливаться в единое целое. Вольфганг шептал на его ухо самые нежные слова, буквально умоляя своего любовника не стыдиться. — Это ведь естественно, когда два человека любят друг друга и хотят быть намного ближе, — жарко вторил он, перемежая тихий шепот с ласковыми поцелуями и прикосновениями. — Больше не будет больно и плохо… Я так люблю тебя! Антонио опустил ладони вниз, слегка касаясь пальцами до своих, едва подрагивающих от боли губ, и посмотрел в глаза юноши с бесконечной нежностью и любовью, ища в его взгляде что-то, что подтвердит его слова. Он так давно не слышал этого искреннего «люблю», что, казалось, с трудом верил в это чувство. Но ласковый, полный счастья и заботы взгляд маэстро подтверждал: все слова, которые он произносит, — правда. Не произнося больше ни звука, музыкант вновь крепко обнял Моцарта и прижался губами к его плечу, покрывая его десятками нежных поцелуев, время от времени доверчиво поглядывая на юношу. Ощутив, что двигаться стало немного легче, Амадей счастливо улыбнулся и прикрыл глаза, крепко обнимая итальянца за шею обеими руками, упираясь локтями о кровать и чувствуя, как на поясницу легли горячие ладони Сальери, которые при каждом движении сильнее прижимали к себе. Даже находясь в таком положении, капельмейстер сам задавал ритм и частоту, блаженно зажмурившись и тихо постанывая время от времени, все равно не в силах побороть свою скромность и стыд. Когда Амадей резко и несдержанно двинул бедрами, ворвавшись в его тело еще сильнее, дыхание Антонио резко сбилось, и он громко и протяжно застонал, лихорадочно проведя руками по спине юноши и задев пальцами каждый выступающий позвонок. Вольфганг хитро прищурился и повторил это движение, отчего послышался новый стон музыканта, который, забывшись от удовольствия, крепко стиснул Моцарта в сильных собственнических объятиях. — Люблю тебя, люблю тебя, люблю! — жарко стал шептать юноша, покрывая поцелуями чувствительную, и такую беззащитную, шею капельмейстера, задвигавшись ритмичнее и жадно ловя каждый поцелуй и стон, срывающиеся с губ мужчины. — Вольфи! — прошептал Сальери, потянувшись рукой к низу своего живота и обхватывая себя пальцами, чтобы поласкать и ускорить приближение дикого и страстного удовольствия, которое уже заставляло все тело замереть и поджать кончики пальцев на ногах. Почувствовав, как сильно сжался Антонио в его руках, Вольфганг крепко стиснул музыканта в горячих объятиях и впился губами в его щеку, проскользив по ней к его сладким устам. Итальянец слегка повернул голову, чтобы губы их встретились, и в этот миг он резко выгнулся в сладкой судороге, охватившей все тело, ощутив, как горячо и хорошо стало внутри. Моцарт тихо всхлипнул, зажмурившись — так тесно музыкант сжал его в себе и, сделав пару диких, ритмичных движений, обессилено упал на мужчину, зарывшись носом в его чуть влажных волосах, тяжело дыша и довольно улыбаясь, находясь в плену его жарких рук. — Люблю… — шепнул Антонио, прижимаясь губами к его изящному ушку, и слегка оттянул его зубами, заулыбавшись. — О боже, как же я люблю тебя, мальчик мой. Моцарт нежно поцеловал его в плечо и осторожно покинул жаркое тело своего любовника, скатившись с него и устраивая голову на его груди. Чувствуя щекой быстрое биение сердца мужчины, он поднял взгляд на Сальери, который продолжал поглаживать по талии и пояснице, влюбленно глядя на Амадея. На несколько секунд Вольфгангу стало страшно от того насколько раскрыл перед ним душу музыкант, и что он увидел, как мужчина, несмотря на свою строгость и сдержанность, очень раним. Это открытие легло на плечи юноши словно тяжким грузом — Сальери будто вручил ему стальной клинок, которым австриец мог, как защитить его, так и глубоко ранить. Антонио не сводил нежного взгляда с Вольфганга, поглаживая его по разгоряченной коже, любуясь, как лучики солнца играют в его светлой шевелюре, отчего волоски юноши становятся совсем золотыми. Душу мужчины переполняло счастье и сладостная радость от того, что Амадей стал для него именно тем человеком, ради которого хотелось жить и творить. И сейчас в его мыслях рождались первые игривые, как сам Вольфганг, нотки новой оперы, которую капельмейстер, несомненно, напишет в его честь. — Опера! — воскликнул музыкант, приподнимаясь на локтях и переводя рассеянный взгляд на юного маэстро. — Вольфи, нам нужно немедленно отправиться во дворец Его Величества и объясниться по поводу произошедшего. Моцарт сел на кровати, с легкой улыбкой поглядев на встревоженного Сальери, и погладил его по щекам, не забыв кончиками пальцев скользнуть по его мягким, зацелованным губам. — Только вот, что мы скажем ему? — продолжил Антонио, чувствуя, как локти утопают в мягкой перине, и, не спеша, поворачивая голову, прижавшись губами к ладошке юноши, поднял на него взгляд. — Правду, — пожал плечами Моцарт, наклоняясь к губам мужчины и подарив тому нежнейший поцелуй. — Скажем, что мы написали эту оперу вместе.